По ту сторону грусти (СИ)

- История не терпит сослагательного наклонения, - казённо проговорила Алеся, - я могу нечто сделать - сейчас.

- Ну и? - тихо переспросил Андропов.

Господи, ну откуда у него столько яда? Такое чувство, что он и на душе осел...

- У меня свои методы, и некоторые тебе известны, - как можно ровнее произнесла Алеся.

Андропов сумрачно молчал. На его бледно посеревшем, будто растёршемся, лице трудно было прочесть какие-то эмоции, кроме утомлённости и тягостного смущения. Алеся через силу - почему так трудно? - сделала несколько шагов к его кровати, наклонилась поправить одеяло.

- Мне не нужна твоя жалость, - сказал он ровным тоном.

Алеся еле сдержалась, чтобы просто убрать, а не отдёрнуть, руку.

Хорошо, пускай она шарлатанка наподобие Джуны. А ведь сам всё видел, и испытывал, и выспрашивал, убедился, какой она специалист. Ладно, не так уж важно. Это просто материалистическое общество, слишком сильна инерция. Может, он никогда до конца и не поверит, будет шевелиться хотя бы мельчайшая частица скепсиса в душе, как у Фомы неверующего. Страшнее и стыднее, если разгадал он её тайну и оттого возмутился.

Она сама втайне боялась, что раскроется источник её любви и трепета - а оттуда недалеко до унижения, боялась, а сама была безрассудно откровенна и нетерпелива, расточая нежности.

Чтобы ей было сладко и пронзительно-хорошо, ему должно быть хоть немножко плохо. Вот такой вывод сам и напрашивался, и если он на самом деле пришёл в голову - ох, горе...

- Ни о какой жалости речи не идёт, - искусственным тоном отчеканила Алеся. - Я не собираюсь ничего такого делать. Ты лицо государственное, у тебя есть свой штат, в том числе врачебный. У тебя даже свой собственный прославленный медик в друзьях, я про Евгения Иваныча говорю. С ним я уж точно равняться не вздумаю. Речь идёт о сновидениях. Я вижу, ты не в духе... да я тоже слишком разволновалась, прости... Но ты бы хотел продолжать общаться?

Андропов медленно кивнул.

Боже, как официозно звучит это безликое слово "общаться" - после травно-медвяного, южного, невинного и незабвенного поцелуя в Крыму...

А неужели у всех так?

Сначала ненаглядные - а потом чужие?

- Ну вот, видишь. Чудно. Я об этом говорю. Ладно, Юра, что уж тут. Назад ленту не отмотаешь. Но ты ведь можешь видеть сны. Там ты будешь всегда таким, каким себя захочешь представить, а управлять ими - это легко, ты ведь уже знаешь, и способности у тебя тоже есть. Давай так?

- Давай, - согласился он.

Впервые в его голосе прозвучало нечто похожее на интерес и доброжелательность. Алеся ощутила что-то вроде надежды.

- А последнее время... ты видел сны?

- Не особо. Какие тут сны...

Скорее, тяжкое забытье.

- И всё-таки?

- Ну, иногда. Но тебе там было делать нечего.

Она растерялась от догадки. А что, если б он не сопротивлялся, так по-дурному тратя силы на сопротивление, не отвергал её, не запирался, может, они бы вместе справились с кошмарами?! Но нет, опять эта паршивая номенклатурная скрытность! От этого хотелось скрежетать зубами.

- А сейчас? - выговорила Алеся. - Пустишь?

- Пущу, - честно пообещал председатель.

Ощутив ускорившийся ток времени, она прошептала:

- Мне пора.

И осмелела настолько, что всё-таки подошла и поцеловала его в щёку.

В коридоре послышались шаги, и ей оставалось только удирать через окно.

Ей вышвырнуло в метро. Очень странно, небывалым образом, ни разу такого не случалось. Понадобилось две минуты, чтобы установить, где она находится, а потом сообразить, что она промахнулась. В данном случае, не во времени, а в пространстве.

Алеся неверной суетливой рукой выудила телефон из сумки. После долгих гудков раздался голос Лоры. Алеся снова не стала слушать, что она там говорит.

- Некогда объяснять, езжай на Лубянку.

Через пятнадцать минут Лора принеслась со своего Рязанского проспекта, через двадцать минут они сидели в баре "Разведка" на Новой площади, и Алеся заливалась бурными слезами.

- Это катастрофа, Лора, понимаешь?! - всхлипывала она.

Это был тяжёлый и долгий вечер. Официант был тактичен и почти безмолвен. Алеся могла сколько угодно корчиться в безутешности в обклеенном картами углу под сенью немецкого пулемёта. А потом их с Лорой деликатно проводили, словно действительно соболезнуя неведомой скорби, учтиво так попрощались, подали плащи...

А Алеся по возвращении испытывала решимость. Тупую. В хорошем смысле, потому что без раздумий.

В это время она много молилась и ходила в костёл - и в тот, что возле дома, и на Золотую горку. С отцом Тадеушем старалась избегать разговора, словно суеверно пытаясь что-то там "не спугнуть".

Она виделась с Юрием Владимировичем, и вроде бы оба они не злились уже друг на друга. Они больше не пугались, а, наверное, смирились: действительно, что есть, то есть, и с этим надо жить. Они в очередной раз, уже более вдумчиво, попросили друг у друга прощения. Хотя при этом точил иногда червячок: всё равно возникало чувство, что они отброшены куда-то назад, и придётся с определённой точки начинать сначала, а сначала уже нельзя, уже - так и хочется сказать: "здоровье не то", причём у обоих. Алеся всё чаще замечала у себя мелкие недомогания. Они были досадны. Но пока что не мешали жить.

Посвящать в свои планы глупо, но такова уж природа человека: ему хочется сладостного соучастия, и он постоянно ищет сообщника - иногда и без особой надобности.

И Алеся поделилась планами с Лорой, хотя и не обмолвилась, что она рассматривает это в каком-то высшем метафизическом смысле. А разве в любви самой по себе недостаточно "метафизики"?

Она уже с неделю положила свои серебряные кольца в воду. Можно было и ложку, но ни за что не хотелось класть туда посторонние предметы. Только её, сроднившееся, хранящее воспоминание о тепле её кожи.

Волнения пока не было, наступила сосредоточенность.

Вода была тоже не простая, а талая, да и то не вся, а лишь прозрачная её часть. Вода настаивалась, фильтровалась, заливалась в круглую посудину и ставилась в морозилку, с тем, чтобы образовать увесистую шайбу. Если Алеся пребывала в спокойном, светлом состоянии духа, то мутный центр получался маленьким. Лучше было не заниматься подготовкой воды в раздражении, чтоб белая муть с пузырьками не расползалась к краям. Алеся методично и безжалостно выжигала крутым кипятком середину, направляя тонкую струю из чайника, а остальное ставила оттаивать в красный угол, под распятие.

Когда кувшин в холодильнике наполнился, пора было действовать. Раньше - неправильно. Но и чтоб перестояло - тоже нехорошо. Но ведь начало деяния как раз совпало с субботой. Ох, прекрасный день! Алеся улыбнулась: всё складывалось неплохо, тютелька в тютельку - а хорошее начало дорогого стоит.

Она помолилась, поставила "Креольскую мессу" в исполнении Хосе Каррераса и зажала маленькую коричную свечку, даром что в ярком солнечном свете язычок её пламени терялся. Но огонь всегда огонь, это раз. И аромат приятный, это два.

Алеся снова остановилась и засомневалась. Она снова застыла с книгой в руках. Может, не мудрить? Попробовать ту штуку с шалфеем? И покачала головой. Она уже решила, что использует рецепт, списанный у Влады. А она, в свою очередь, сидела в Особой секции Княжеской библиотеки, чтоб раздобыть эту формулу, измочаленная книжка начала девятнадцатого века так и норовила развалиться от любого прикосновения, а библиотекарша ещё стояла над ней, как Цербер, как бы чего не вышло - и неужели таким усилиям пропадать даром? Ну уж нет!

Алеся выдвинула ящичек и потянулась за бумажным пакетиком. И, конечно, его не нашла. Ну правильно, надо было решить, что ей это не нужно и отдать одной знакомой ведьме! И плевать, что в обмен на услугу. Всё равно досадно. Теперь у неё нет толчёного можжевельника. Вечно какой-то спотыкач, когда только-только вдохновение нахлынуло! Не тащиться же в "Васильки"? Всё простынет и протухнет! С раздражённым ворчанием она зашарила в ящике и, к радости, нащупала комочек, обёрнутый фольгой. Фффух, сухие ягоды. Ладно, уже легче. Ступка-то и пестик имеются. Хорошо, что она Батуре их не всучила, когда он собирался гнать можжевеловую водку.