Дети Шини (СИ)

- Значит я права. Теперь я у них главная злодейка.

- Вовсе нет. Якушин тебя даже защищал. Говорил, что у тебя обостренное чувство справедливости.

Было очень приятно услышать, что такое сказал именно Якушин.

- А что ещё они говорили?

- Да, я не слушал особо. Ерунду разную. Просто никто не понял, зачем ты это всё выложила.

- А ты сам, что думаешь? - осторожно спросила я.

- А мне всё равно, - Амелин беспечно захлопал ресницами. - Ты мне и так нравишься.

- Я же с тобой серьёзно разговариваю. Ты тоже считаешь, что я неправа?

- Нет. Я, конечно, так не считаю, - он согнул колени и придвинулся ближе ко мне, в голосе звучало участие. - Ты абсолютно права. В тебе всё равно сидела эта злость на него. Лучше о ней было сказать. Всем от этого лучше и Маркову тоже. И вообще, сдерживаться вредно. Человек должен давать волю эмоциям. Кругом полно людей, поступающих не так, как нужно. И если их не ставить вовремя на место, то тогда они поставят тебя. Так, что всё правильно. Ты преподала ему хороший урок. Пусть больше не зазнается из-за того, что он умнее всех нас.

- Спасибо, - немного помолчав, сказала я. - Хоть ты и говоришь ерунду, но хотя бы не осуждаешь.

- Само собой, - он довольно откинулся обратно на подушку. - Я ведь хочу, чтобы ты ко мне переехала.

Его лицо выражало глубокое удовлетворение.

- Погоди, - нехорошее подозрение шевельнулось внутри меня, - ты сейчас это специально сказал?

- Не злись. Я по-любому на твоей стороне. Разве не это ты рассчитывала услышать?

- Я всего лишь спрашивала твоё личное мнение. Твоё собственное. Без тупого ёрничества.

Амелин изобразил огорчение:

- Ничего оно не тупое. Просто у меня об этом нет никакого мнения. Поэтому сказал то, за чем ты пришла.

- Ты всегда так делаешь? Или по каким-то неизвестным причинам решил доводить именно меня?

- Вообще-то всегда, - заверил он. - Говорить то, что хотят от тебя услышать - это лучший способ понравится людям. Но я не собирался тебя доводить, глупенькая. Ты себе всё сама придумала.

Его голос и тон звучали так, словно издевка и не прекращалась.

И тут я резко вспомнила, с кем имею дело и что нужно совсем отчаяться, чтобы идти искать поддержку у суицидника. Лучше уж было оставаться с Сёминой. И только я встала, чтобы уйти, как дверь в мансарду со скрипом приоткрылась, и в комнату просочилась Настя с рыжей эмалированной миской и большой ложкой в руках. Над миской клубился густой пар, по воздуху растекся аппетитный запах вареной картошки.

- Тоня, ну мы тебя потеряли. Я уже и обед приготовила, а никто не знает, куда ты пропала, - сказала так, словно ничего и не произошло.

Волосы её высохли и красиво блестели на свету. И пока она опускала миску на тумбочку возле кровати, Амелин смотрел на неё долгим изучающим взглядом, а затем вдруг сказал:

- Настя?

- Что? - она остановилась.

- Я точно ещё не умер?

- Что? - Сёмина испуганно вытаращила глаза. - Что ты такое говоришь?

- Да, так. На всякий случай уточнил, - ответил он ей, а потом перевел глаза на меня. - Вот, видишь, я же говорил, что ты всё себе придумываешь.

И в самом деле, никто не обижался. Странно, что это вообще пришло мне в голову. Если только Марков время от времени искоса поглядывал, но ничего не говорил. И вроде бы всё наладилось, но вечером случилось странное.

Все расползлись по дому и занимались чем-то своим. Герасимов заявив, что не может с утра до вечера жить колхозе и привык быть один, исчез в "зеленой" спальне. У Маркова оказалась с собой книжка и он, передвинув свой матрас к камину, завалился читать. Настя, которой Герасимов нашел в гараже растворитель для снятия лака, была изгнана красить ногти в неработающую ванну. Петров бродил по дому, разглядывал комнаты и отыскивал "интересные кадры".

Якушин сначала откровенно маялся, что не может вот так просто сидеть, и что сойдет с ума в этом доме, если не будет ничем заниматься. А после, вдруг придумал заменить перегоревшие лампочки в тех местах, где мы ходим, на горящие там, где это почти не нужно. Я же вызвалась ему помогать.

Было приятно наблюдать как он серьёзно и старательно что-то делает. По природе своей он всегда был похож на нормального парня, даже когда ходил обросший. Тогда, как многие мальчики и к одиннадцатому классу часто оставались тощими и худосочными, типа Маркова. Может Якушин и не занимался никаким спортом, но и без него выглядел вполне спортивно.

Поверх белой, с длинными рукавами футболки на нем была очередная клетчатая рубашка, на этот раз синяя с красно-белыми полосами и те же спортивные штаны, в которых он тогда прибегал ко мне, из карманов торчали отвертки, чтобы снимать светильники.

Он лез на стремянку, выкручивал неработающую лампочку и отдавал мне, потом переходили к следующей. А пока это делал, то рассказывал, что привык к тому, что в Москве у него и минуты свободной нет. С утра мчится в колледж, потом сразу домой, чтобы отвезти маму на прогулку, так как она у него прикована к инвалидному креслу, и сама на улицу выйти не может, потом за продуктами, потому что у них в семье это его обязанность, потом что-нибудь ещё важное, и так до самого вечера, пока отец не придет с работы. А там времени остается только позаниматься. Пока брат не женился, то многое было на брате, а теперь вся забота о маме в основном на нем.

Якушин это очень легко и запросто рассказывал, словно само собой разумеющееся, точно большинство людей именно так и живут.

- Но ты же не можешь всю жизнь быть при ней сиделкой, - я попробовала представить себя на его месте.

В этот момент Якушин как раз спустился с лестницы, и мы оказались друг напротив друга. Пластырь у него на носу немного отклеился, и я осторожно прилепила его обратно.

- Может, и не всю жизнь. Папа говорит, что если делать операцию, то маленький шанс всё же есть.

- Так, он у тебя врач.

- Именно. Поэтому и боится, что если ничего не получится, то будет хуже. Боится сам и другим не доверяет.

- Значит, ты поэтому решил в Мед пойти?

Он замер, пристально глядя на меня сверху, однако ответить ничего не успел, потому что на первом этаже что-то громко хлопнуло. Сначала один раз, а потом второй. Звонкое эхо мигом наполнило весь дом. И мы, удивленно переглянувшись, оставили всё и бросились вниз.

Вбежали в столовую, включили свет и остановились в недоумении. Одно из больших, достающих почти до самого пола окон, было распахнуто настежь, створки покачивались на ветру, а в комнату задувал ледяной ветер со снегом.

Из зияющей черноты окна на меня глядела пустая, безглазая ночь. Словно ещё секунда и оттуда, из этого мрака в комнату ворвется нечто жуткое и нечеловеческое. Точно оно притаилось и только и ждет, чтобы наброситься и поглотить нас целиком.