Вторая жизнь Дмитрия Панина (СИ)
Вторая жизнь Дмитрия Панина (СИ) читать книгу онлайн
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Дима торопливо шел, опустив голову, накрапывал дождик, а у него не было зонта. Совсем не было никакого зонта, а не то, чтобы он забыл его взять. Он входил на перрон, когда услышал оклик и остановился, недовольный задержкой, электричка отходила через три минуты.
На него из-под надвинутого капюшона смотрели ясные серые глаза, на щеки выбивались завитки белокурых волос.
- Дима, ты, что не узнаешь меня, Дима?
По голосу он узнал мгновенно, но глаза удивлялись, не узнавая.
- Маша, ты что ли?
- Боже мой, Дима, сколько лет прошло!
Маша радостно улыбалась, протягивая ему холодные, мокрые от дождя руки.
- Ты что без зонта? Сейчас, у меня есть. - И, несмотря на слабый протестующий жест Димы, Маша уже вытащила из красной сумочки маленький сложенный зонтик, открыла его, и вдруг у них оказалась одна крыша на двоих, и они отошли в сторону, чтобы не быть на пути бегущих на электричку людей.
- Дай, хоть я его подержу. Он взял у Маши зонтик, поднял его повыше, и вдруг откинул капюшон с головы Маши.
- Я тебя разглядеть не могу, пол лица закрывает, - сказал он, вглядываясь. - Что ты с собой сделала?
- Да, ничего, просто пополнела после института, и вот, в блондинку выкрасилась.
- Тебе идёт.
- Ну да, из серой курицы стала блондинистой.
Сейчас Дима всё больше вспоминал Машу, её обычную иронию по поводу своей внешности.
- Я рада, что вы с Виолеттой расстались, - сказала Маша, резко сменив тему разговора, сказала так, как будто она много раз обдумывала встречу с ним, и разговор и эти свои слова, и Дима подумал, что возможно, так и было, обдумывала.
- Я знаю, для тебя это испытание, но и жизнь с ней для тебя тоже была испытанием, только ты этого не сознавал.
- А ты понимала?
- Не только я. Но вы были влюблены друг в друга, тут ничего не поделаешь. Хотя она никогда тебя не стоила.
Маша сделала привычную гримасу, такую, которая появлялась на её лице после неудачно сданного экзамена.
- Мизинчика не стоила.
Дима был просто потрясен, услышав, что его красавица жена, трудолюбивая и деятельная, не стоила его мизинца, мизинца безумного человека, на текущий момент грузчика в магазине.
Когда он живописал Валере встречу с Машей и дошел до этого места в их разговоре, Валера вдруг неожиданно захохотал, даже на диван свалился, чтобы удобнее было смеяться:
- Ох, - сказал он, - ох, я представил себе лицо Виолетты, если бы она это услышала. Вот уж кто всегда был уверен, что осчастливил тебя, снизошел, усмотрел золотник в куче породы, а тут, оказывается, это она тебя не стоит. Молодец Машка! Всегда смотрела в корень. Ты хоть расспросил её, как она и что?
- Да не успел, тут электричка, уже вторая стала отправляться, она замерзла, дождь, и мы разбежались, она в метро, а я на электричку.
- А телефон ты взял?
Дима секунду смотрел, вспоминая, потом подошел к куртке, вывернул карман:
- Вот, она написала.
Но позвонил он по этому телефону много позже.
36
Когда глаза уставали от желто-оранжевой яркости цветов, Дима теперь знал их название - бархатцы, он переводил взгляд с клумбы на противоположную сторону улицы, где давно подстриженный газон оброс цикорием и голубые пятна его цветков на зеленой траве успокоительно воздействовали на зрение.
Отдохнув, Дима поворачивался к клумбе и начинал выдергивать наросшие за последние недели августа сорняки.
Сезон заканчивался, и вскоре эта сезонная работа завершалась, нужно было подыскивать себе что-то другое.
Платили мало, но на хлеб с молоком или кефиром хватало, а Полина Андреевна продолжала подкармливать Диму.
Вечером он возвращался в свою комнату, ужинал булочкой с молоком или стаканом чая, и в зависимости от настроения принимал или не принимал душ и проваливался до утра в тяжелый, липкий сон.
Ему снилась мать, она лежала, он поправлял подушку, предлагал попить, она отрицательно мотала головой, сил говорить у нее не было.
По её лицу смерть уже проложила свои узнаваемые зелено-синие тени, щеки запали, нос заострился, и Дима понимал, что каждый вздох её может быть последним и страшился и ждал этого.
Мать закрыла глаза, и казалось ему, уснула. Прилег и он чуть вздремнуть, но и усталость последних дней взяла свое, он только прикоснулся щекой к подушке, как уснул беспробудным сном, в чем и укорял себя сейчас, во сне сегодняшней ночи.
Потом ему снились похороны матери, цветы, кучка глины возле вырытой могилы.
И сразу он переключился на похороны отца. Он стоял в тамбуре железнодорожного вагона, прижавшись лбом к холодному стеклу, за окном мелькали тени от деревьев, огни близлежащих деревень, пахло копотью и туалетом, и Дима не знал, что ждет его дома, как чувствует себя мать и что нужно будет делать, он был растерян перед впервые случившимся с ним несчастьем: смертью близкого человека, и растерянность эта была тогда единственным чувством, которое он испытывал, горе от утраты он почувствовал позже, после поминок, когда он захотел рассказать отцу о своих невзгодах последних лет, и отчетливо осознал, что уже никогда, не сможет сделать это: поговорить с отцом; и его поразило это никогда.
37
Антонина после смерти мужа не смогла жить в пустой квартире, где они прожили вместе 35 лет: оставшись одна, стала непрерывно думать о свой смерти, и через два года, поняв, что так продолжаться не может, а надо что-то предпринимать, решила поменять двухкомнатную квартиру в Калуге на Подмосковье, ближе к сыну. Удалось обменять квартиру лишь на комнату в точно такой же хрущевке, какая была у Тони в Калуге. В другой комнате жила соседка Полина, женщина одних с Антониной лет.
Женщины понравились друг другу и осторожно, медленно, не сразу, подружились, и для обеих это было большой удачей и воспринималось ими как удача.
У тестя с тещей была дача за Дмитровом, дачный поселок располагался в старом хвойном лесу, а в тени этих елей водились черника, грибы и несметные полчища комаров.
И Каховские в выходные мчались на свои шесть соток, и подбрасывали Диму в Долгопрудный, и он, не смотря на недовольство жены, летом почти каждые выходные, а зимой реже навещал мать, иногда уговаривал тестя с тещей зайти на минутку, чтобы бабушка Антонина могла пообщаться с внуком, которого для укрепления его здоровья необходимо было с неустанной регулярностью вывозить на дачу.
И тесть с тещей вынужденно признаваясь себе, что и у бабки Антонины есть права на их ненаглядного внука, поддавались уговорам зятя.
Елизавета Михайловна, пыхтя и отдуваясь, забиралась на пятый этаж, сидела в комнатке у сватьи, ела блины с вареньем (ягода была с их дачи, а варила варенья на всю семью Антонина) и думала, оглядывая скромную мебель, жидкий блеск хрусталя за стеклом серванта, трехрожковую люстру, перевезенную из старой квартиры: "Бедность не порок, но большое свинство".
Впрочем, к варенью в этом доме подавались серебряные ложечки, невесть как затесавшиеся к Паниным, и не потерянные на извилистых жизненных путях.
Ложки были приданое Антонины. От бабки достались матери, а потом ей, как старшей дочери.
37
Дима приходил в магазин одним из первых, за час до открытия, как просила его заведующая.
Иногда еще никого не было, и он стоял под навесом, ждал, когда придет заведующая или кто-нибудь из продавцов, и откроет двери.
Часто машина приезжала до открытия, и тогда Дима с экспедитором и шофером ждали вместе. Шофер сердился из-за задержки, курил, матерился.
Только один поставщик приезжал так рано, остальные в течение дня.
Мишка и Славка, два других грузчика, - их так и звали Мишка и Славка, а Дима был Димой, - опаздывали, раньше половины восьмого не появлялись никогда.
Работали быстро, молча и небрежно, кидали ящики друг на дружку, как попало, только ящики со спиртным клали аккуратно.