Крики солнца (СИ)

- Как всех европоцентристов, - слегка подсмеиваясь, но не обидно, отметил Чезаре. - Да, в детстве у меня была книга индийских сказок. Большая, - как истинный неаполитанец, он показал руками, насколько большая - вопреки темноте. - С картинками. Я любил их рассматривать - все эти боги с синей кожей или с восьмью руками... Просто вау. А какие сказки тебе нравятся?

- Тебе её подарили?

Ей не хотелось пока углубляться в тему сказок: придётся ведь тогда каяться и в фэнтези (а Чезаре не похож на человека, который в детстве прятал под подушкой "Властелина Колец" и мастерил самодельные луки), и в своих потугах на творчество - а это всё-таки слишком личное. Они же видятся второй раз. Просто смешно.

- Да, мама принесла с работы.

- Твоя мама библиотекарь?

- Нет, - он не напрягся, как напрягались многие её знакомые мужского пола при вопросе о матери, но и не пустился в подробные рассказы. - Швея.

- У тебя большая семья?

- Не очень. Мать, отчим и два брата, - Чезаре вздохнул. - Старших.

Именно как в сказках, подумала она, но не стала это озвучивать.

По её просьбе Чезаре вкратце поведал о себе - на осторожном, "для чужих", варианте итальянского. Получалось нечто спокойно-сдержанное, но чреватое внутренними бурями. Как весь он.

- А почему ты до сих пор учишься? - осмелилась спросить она: по её подсчётам выходило, что Чезаре старше всех своих однокурсников. - Если не секрет.

Реакция походила на вчерашний случай. Чезаре потемнел лицом, но (она чувствовала) не отталкивая её, как сделал бы Т. Просто оставаясь наедине с каким-то скелетом из пыльного внутреннего шкафа. Итальянского шкафа, конечно же.

- Не секрет, просто были проблемы дома. Полгода я там не жил и не учился в университете, потому что работал, - объяснил он на подчёркнуто правильном русском. - Так что взял дополнительный год.

Тон Чезаре, в принципе, располагал к дальнейшим расспросам, но она на них не отважилась. За скупым и бессодержательным словом "проблемы" угадывалась боль. А она всегда чуяла боль: натаскалась на неё, точно гончая.

- Теперь твоя очередь, - объявил Чезаре, переходя на итальянский. Она поймала себя на том, что ей всё приятнее его слушать; было неловко думать об этом. Неловко думать вот так о ком бы то ни было, даже в теории. Ей. - Расскажи о себе.

Она замялась.

- Хм. Это обязательно?

- Нет, но я хочу послушать.

- У меня нет ничего интересного.

- Трудно поверить, - он осторожно приобнял её за плечи. - Ты дрожишь. Холодно?

Она высвободилась, хоть и без особого желания.

- Ничего страшного. Просто ветер.

- Может, caffХ? Или перекусить?

- Нет-нет! - она постаралась подавить ком в горле и приступ паники. - Спасибо, всё в порядке. Я не голодна.

Чезаре одарил её крайне скептичным взглядом, но не стал возражать.

- Ну, так что там скучного и неинтересного?.. Внимание, дамы и господа! - гнусаво провозгласил он, изображая, видимо, рупор. Парень и девушка у спуска к воде хором вздрогнули и прекратили целоваться, услышав этот славяноязычный призыв. - Слово предоставляется гражданке России, магистру филологии, знатоку иностранных языков... - (он не отреагировал на её раздосадованное шипение), - ...которая обожает Италию, хотя обожать тут можно только еду и архитектуру, и только иногда ошибается в артиклях...

- Что мне сделать, чтобы ты закончил? - спокойно осведомилась она: как минимум каждый третий прохожий на них оборачивался, а её разбирал глупый смех.

- Начать рассказывать о себе. Я не закончу, пока ты не начнёшь, - с интонацией ласкового палача сказал Чезаре и набрал в грудь воздуха. Она завела руку за спину, притворяясь, что намерена дать ему особый полиглотский подзатыльник, а он вдруг перехватил её запястье. Не больно, но крепко.

Почему-то это смутило: в голову полезли все слухи о репутации неаполитанских парней, о темпераменте итальянцев в целом, о славе Калиостро и Казановы... С другой стороны, странно опасаться рядом с Чезаре, таким добропорядочным на вид. Она чуть отстранилась и стала рассказывать.

Чернота волн и неба сгущалась, в воздухе плыл запах соли; какой-то мужчина с фотокамерой и седой прядью в чёлке курил, окаймляя взглядом залив, и казался живым мертвецом в призрачном свете отелей. Чезаре шёл и слушал её молча; шаги его были чёткими, как у военного, и входили в противоречие с очевидно дорогой обувью. Она отстранённо подумала, что профиль у него будто бы ещё породистее и строже, чем был вчера, - а потом, уже не отстранённо, испугалась от того, как быстро эта породистость расплывается...

- Cos'Х successo?! - Чезаре остановился, и они едва не налетели на очередную целующуюся парочку. Lungomare здесь делала плавный поворот - по берегу вдали теперь тянулись сады и мягко сияющие виллы.

Она провела рукой по щеке. Пальцы были мокрыми.

Как можно расплакаться, не заметив?.. Идиотизм.

И ведь не сказала ничего из главного, страшного - ничего о Т., ничего о диагнозе, ничего о скандалах дома, почти ничего об аварии в ноябре. Бормотала какую-то суетную ерунду, а теперь рыдает, будто на исповеди.

"Умом Россию не понять - в Россию можно только верить". Вот и мучайся, гадай, если так любишь нашу бесовщину, - с обречённой мстительностью пожелала она Чезаре.

- Ничего-ничего. Прости. Ветер сильный.

Он смотрел на неё внимательно и тревожно. Пожалуй, слишком внимательно и тревожно; ещё и без жалости. Убийственное сочетание. Так не бывает.

- А сейчас хочешь caffХ?

На этот раз она согласилась. Впервые пила настоящий итальянский эспрессо - короткий, обжигающий горечью; глушила горечь водой и грелась. Чезаре с красивой аккуратностью держал чашечку и всё так же участливо смотрел на неё. Деньги за кофе принял, но только после долгого и методичного убеждения.

Когда они возвращались вдоль набережной, она заметила, что мужчины с седой прядью и камерой уже не было на берегу.

Ночь третья

- Piazza Dante, - представил Чезаре, хотя это и так было очевидно: в центре площади высился беломраморный памятник великого странника по Аду, Чистилищу и Раю. Его мантия, как на всех хрестоматийных изображениях, ниспадала длинными складками, почти подметая постамент; Данте вытянул руку, и она гордо реяла над землёй, указывая невесть куда. - Nel mezzo del cammin' la mia vita...

Что-то внутри неё дрогнуло от тепла, нагрелось и растаяло. Но Чезаре замолчал, поэтому блаженство быстро сошло на нет.

- А дальше? - разочарованно спросила она, самой себе напоминая ребёнка, у которого отобрали мороженое.

Точнее - gelato, конечно же.

- Дальше не помню, - он виновато засмеялся. - Прости.

- Вы наизусть учили "Божественную Комедию"?

- Только первые несколько терцин. В школе. И я почти ничего не помню, к сожалению.

"К сожалению", однако, звучало не совсем искренне, а улыбка его была вкрадчивой, как у Чеширского Кота. Она сказала себе, что надо бы смотреть на новую площадь, и желательно только на неё.

- Я дважды читала её, - она вздохнула. Не очень здорово, когда единственный повод для хвастовства в твоей жизни - количество прочитанных книг. С другой стороны, ныть об этом вслух жалко и бессмысленно. - Мне очень нравилось. Это так... величественно и схоластично.

- Средневеково, - подсказал Чезаре. - Ты любишь Средневековье, да?

- Безумно, - застенчиво призналась она. Они уже успели обсудить Умберто Эко и его двойственный статус в современной культуре. Чезаре был из лагеря тех, кто "не читал, но осуждает" - за игры с историей, литературой и ценностями. Ей мешала с ним согласиться порочная этическая относительность. Проще говоря, Эко нравился ей не меньше, чем Данте. - Эта атмосфера и... Системность. Всё как в кристалле, весь мир до Бога. Всё видно и по полочкам, но так сложно устроено. Это здорово. Рассудочно и в то же время... По-детски.