Крики солнца (СИ)

2

На следующий день Гвидо впервые в жизни спешил вернуться за прилавок. Весь день в лицее его томил какой-то неясный зуд: руки чесались то ли ударить кого-нибудь, то ли стихи написать - хоть он и не умел их писать, и никогда не пробовал. Наверное, всё-таки ударить. А поскольку больше всех рядом вертелся Лука, то и потенциальной жертвой становился именно он.

- У тебя не температура? - с ноткой озабоченности спросил он на перерыве, жуя кусок пиццы. Толстые щёки Луки дрожали, как желе на блюдце. Гвидо смотрел на эти щёки, прикидывая, сколько ещё осталось часов. - Уродски выглядишь.

- Я всегда так выгляжу.

Ох, но лучше бы чуть получше.

- Нет, старик. Сегодня - особенно уродски, - трагически сообщил Лука. - Пусть твой даст тебе отгул: ты же всех туристов распугаешь своей рожей. И заразишь.

- Ага, - Гвидо кивнул и пнул его по лодыжке - не сильно, но без лишнего милосердия. Они стояли в коридоре, так что сделать это получилось без помех. Лука заскулил, прикусил язык и едва не выплюнул подгоревшую полоску теста. - Соррентийской лихорадкой.

Шутки шутками, но изнутри его крутило и кромсало, точно при самой настоящей лихорадке. Гвидо казалось, что поезд тащится вяло, как гусеница; до самого Сорренто он тупо таращился в окно - на выцветающую синюю тряпку неба, зелень и надменный, надоевший до оскомины профиль Везувия. Напротив два явно подвыпивших неаполитанца с громкими комментариями смотрели запись футбольного матча. Через проход сидела женщина на коленях с ребёнком, который не умолкая ревел; её пушистые локоны выбились из-под платка, а из пакета выглядывала пахучая дыня.

Лучше уж было смотреть в окно, чем на людей, вдобавок без наушников... Непонятная тревога по-прежнему долбила Гвидо в череп; все внутренности натянулись, как струна. Дома он наспех поздоровался с матерью, сухо кивнул Джулии, зашвырнул рюкзак с вещами в спальню и ринулся к выходу.

- Я сделала лазанью, Гвидо! Не перекусишь? - крикнула мать вдогонку.

- Спасибо, нет!

- И кофе не будешь?

- И кофе.

- И сок?

Он уже закрывал калитку и прикинулся, что не расслышал. Стояла кошмарная, безветренная жара.

...Она пришла спустя полчаса - не больше - после того, как он принял от отца торговлю. Стоял "час пик": вечерний наплыв покупателей, усугубляемый погодой. Гвидо заворачивал для пары американцев черепашку из ракушек, брелок и три магнита, когда услышал тихий, не по-местному вежливый голос со слабым акцентом:

- Извини, это ты Гвидо Бруни?

Он поднял глаза. Девушка-китаянка стояла рядом с толстым американцем и, возможно, поэтому казалась ещё тоньше и бледнее, чем в прошлый раз. Одной рукой она придерживала сумку, и на тыльной стороне ладони косточки обтягивала полупрозрачная кожа. Голубели венки. Гвидо машинально перевёл взгляд на собственные руки - загорелые, как какао, и отвратительно волосатые.

- Я, - сказал он так, будто и сам был уже не полностью в этом уверен. - Да, я. Привет.

- Меня зовут Сунь Ксиаофан.

Имя звучало безумно, как и все китайские имена. Гвидо обречённо понял, что никогда не повторит его как положено. И ещё - что обращение, услышанное им в тот день, предназначалось определённо не ей. Получается, какой-нибудь другой девушке из их группки. И как он мог так ошибиться?

Почему-то стало стыдно.

- Ага, - он профессионально улыбнулся толстому американцу (улыбка, кажется, напоминала нервный оскал), отсчитал ему сдачу, сунул всё в ядовито-жёлтый пакет и поблагодарил за покупку по-английски. Сунь Ксиаофан (интересно, где там хотя бы имя, а где фамилия?..) молча ждала. - Приятно познакомиться. Эмм...

Прежде чем он успел выдавить что-нибудь более глубокомысленное, девушка протянула ему узкую ладошку. Ногти у неё были коротко подстриженные, без всякого лака. Гвидо ждал почему-то, что рука будет холодной, но она была тёплой и гладкой. На ум ему пришло идиотское сравнение: лет пять назад родители купили Сабрине на день рождения морскую свинку - пухлую и мягкую (Сабрина отчаянно мечтала о ней, но потом забросила, и свинка довольно скоро скончалась). На ощупь шерсть свинки отдавала той же молочной нежностью. И Гвидо, пожалуй, был единственным в доме, кто искренне её оплакивал.

- Я нашла одну вещь на станции, - тщательно пропевая каждое слово, сказала Сунь Ксиаофан и расстегнула сумку. - Думаю, это твоё.

Из сумки вытянулись чёрные змейки проводов, и девушка бережно положила их на прилавок. Гвидо всерьёз забеспокоился, не ведьма ли перед ним - если, конечно, в китайских сказках есть ведьмы...

- Мои наушники, - озвучил он очевидное. Их, своих старых друзей, он узнал бы из тысячи. - С-спасибо. Но как ты узнала?

Её рука юрко, как бело-голубая рыбка, снова нырнула в сумку и достала потёртую, жутко старую тетрадь с Феррари на обложке. Гвидо узнал тетрадь тоже и с ужасом понял, что краснеет: выглядела он так, словно её пожевал слон. Почему-то ему не нравилось представлять, как Сунь Ксиоафан поднимала такую мерзость, да ещё и с заплёванного пола станции.

Потерять тетрадь вместе с наушниками, причём даже не заметив тетрадь. Вот идиот. Если бы в Сорренто вместо ежегодного музыкального фестиваля проводились соревнования идиотов, он взял бы золото.

- Они были здесь, - улыбаясь уголками губ, сказала девушка. Покупатели тем временем галдели, разглядывая полки; один из мальчишек - кажется, местный - пользуясь невниманием продавца, с упоением перебирал шарфы с символикой футбольного клуба "Napoli". - Внутри тетради. А она подписана.

- А, - сглотнув, произнёс Гвидо. - Понятно. Но имя...

Она повела головой в сторону двери. Жест получился плавный и по-птичьи изящный, какой-то нечеловеческий. Гладкие чёрные волосы блестели в полоске солнца.

- Джузеппе Бруни. Я прочитала под вывеской в прошлый раз. И почему-то запомнила.

- Спасибо, - повторил Гвидо, поспешно пряча под прилавком непрезентабельную тетрадь. - И нашла меня, надо же. Какая ты умная.

Умная и странная, добавил он про себя. Сунь Ксиоафан тихо, как-то грустно хихикнула, и неглубокая ямочка прорезала её щёку. Точнее, одну сильнее другой. Гвидо не думал, что так бывает.

И ещё он вдруг осознал, что ничего не знает о Китае - его обычаях, истории или там живописи... Совершенно ничего. Страна с огромным населением, где делают дешёвые кроссовки и едят неперевариваемую острую пищу. Говорят на безумном языке, в котором звуки и ударения скачут, как крики дельфинов. Там живут большие панды, которых старательно - но вроде бы тщетно - охраняют азиатские гринписовцы.

Вот, собственно, и всё.

Отец и сёстры, наверное, правы: он просто болван и неуч. Такого никогда в жизни не примут в университет.

- Благодарю. Но это неправда.

- Правда. И ты очень хорошо говоришь по-итальянски.

Вот теперь она прямо просияла, так что Гвидо позавидовал собственному языку.

- На самом деле? Спасибо! Я стараюсь, - улыбка стала беспомощной, а потом растаяла окончательно. - Но акцент всё ещё есть. Хотя я приехала на языковые курсы, и быть его уже не должно.

- С чего бы? - удивился Гвидо. Мальчишка у полки с шарфами совсем обнаглел - пришлось тайком от американцев и русских погрозить ему кулаком. - Это же нормально. Акцент. Совсем от него никому не избавиться.

Сунь Ксиоафан сокрушённо вздохнула.

- Да, но мне бы хотелось, - она поправила сумку на худом плече, опустила глаза. Гвидо перестал дышать: ждал, что вот сейчас она станет прощаться. - Приятно было познакомиться, Гвидо. Я должна...

- Погоди, - Гвидо зачем-то обошёл прилавок, встал рядом с ней и выпалил первое, что перезрелым лимоном ударило в голову: - Ты видела дом Тассо? Был такой поэт. Не помню, в каком веке - может, в пятнадцатом... И ещё - отель, где написали песню "Карузо". Ту, где "Ti voglio bene assai". Это всё в Сорренто. Хочешь, покажу как-нибудь на днях? - потом спохватился и прибавил помедленнее: - Если у тебя, конечно, найдётся для этого время.