Бомж, или хроника падения Шкалика Шкаратина(СИ)

Глава восьмая . Вся чудовищность образования (п родолжение)

"Всякая человеческая голова подобна желудку: одна переваривает входящую в оную пищу, а другая от нее засоряется"

Козьма Прутков

-На... тебе...на!.. Ещё на!.. Будешь знать, как у матери вино воровать. А это за школу тебе!.. Мало?.. Я еще добавлю, безотцовщина ты пакостная... Ишь, что удумал: у матери последний...глоток... со стола таскать! На..тебе...на! - Мама Нина замызганным кухонным полотенцем лупцевала Женьку. Потная, растрепанная, в расстроенных чувствах, где досада намертво объединилась с жалостью к себе и своему незадачливому сорванцу, где беспросветная мысль подсознательно искала форму разрешения конфликта со школой, а уязвленное чувство замышляло страшную месть всему белому свету, - она не жалела руки. Это надо же!...додуматься... исключить из школы, с экзаменов, ни за что! За дурачество с недозрелой бражкой... Они что там...белены объелись? - И она снова принималась мутузить обиженно хныкающего пацана. - На... тебе... за вино...за маму...за горе мое горькое... А это тебе - за отца твоего...сгинувшего! За ...долю...шку-у-у...мою горемычную...- И скисла, и залилась слезами, неловко, неумело, непривычно поймав Женьку в охапку, и обвисая на его тщедушной фигуре. - Женька!.. дурак ты ...чокнутый, что же ты наделал...

На столе копошились первые летние мухи, смакуя роскошь вчерашнего пиршества. Лучи утреннего солнца бессовестно таращились на происходящее, не выдумав ничего глупее, как играться солнечным зайчиком от дрожащих на столе грязных граненых стаканов.

"...руки в стороны... вместе...в стороны ....вместе...не забывайте про дыхание...Следующее упражнение..." Черная тарелка радио, казалось, испуганно - приглушенно комментировало происходящее.И только из красного угла, еще с прошлой недели не обметенного от роскошной изящной паутинки, из голубоглазой, проницательной глубины взора, обрамленного жесткой трагичной морщинкой, струился бесстрастный и одновременно всепостижимый и всепрощающий взгляд запыленного божьего лика. "Люди...- казалось, говорил он безмолвно, - ...люди сирые, не ведаете, что творите...". И неуютно ему было в углу этом, как праведнику среди богохульства.

-Нинка!.. Нинель Батьковна, дома?..- Громовой голос Пономаря, покрывающий цокот лошадиных подков, оборвал сцену в доме соломенной вдовы.- Выходи, твою мать!..

-Ой, Сенька приехал... на работу видать...- Нина встрепенулась, тем же кухонным орудием наказания спешно смахнула с глаз похмельные слезы и метнулась к калитке.

- Спишь поди?.. не одна ?.. Женька на покос пойдет? - Колхозный управляющий, верхом на "Лютом", роскошном оседланном жеребчике, гарцевал у ворот, поднимая пыль.

- Ой., пойдет, Семен Александрович, ой, спасибо-то... А с чем ему приходить-то?

- Волокуши возить... С чем? Так собери сумку...молоко...квас...Чё у тебя есть?

- Так уж соберу поди...

- Вот завтра и гони...на вторую бригаду, к Кену. Сама-то куда ходишь? Или дома баклуши бьешь?

- Да на табаке я...

- Тпру-у, Лютый!.. На табаке, говоришь... Так я заеду завтра...как Женька-то уйдет?..

- Куда?.. Как это - заеду?.. Ты про что это, Семен?.. Ну, у всех жеребцов одно на уме!

Нина внезапно зарделась и смущенно замахнулась на всадника. Лошадь шарахнулась, но Пономарь круто осадил её и, нагнувшись в седле, поманил Нину жестом. - А что это ты краснеешь, как матрешка? Говорят, появлялся этот...твой...узкоглазый-то? Или брешут?.. Чё молчишь?

Не краснотой, а пламенным жаром зарделась сельская мадонна. Напоминание о самом святом в самый неожиданный момент, да от человека, который пошаливал интимными потемками женских сердец, то пугая до слез, то волнуя до сладкого пота, ошарашило Нину до утраты дара речи. Она отшатнулась и резко, совсем как девочка, отвернулась к калитке. И этот ее естественный порыв, и внезапное смешение чувств, которые не часто приходится наблюдать в среде её сверстниц, закаленных серьмяжным бытом, озадачили бывалого сельского сердцееда.

-Так посылай...завтра...- только и добавил он. И понужнул жеребца.

Нина, не глядя ему вслед, затворила за собой калитку, и молча обойдя Женьку, остолбеневшего от новости о завтрашней работе, прошла в огород, к колодцу. Она опустила ворот с бадьей и, как сомнамбула, слушала грохот цепи, вращала ручку, доставая воду. Долго стояла над полной бадьей, не понимая дальнейшего шага. И, словно спохватившись, не обнаружила ведра возле колодца. Очнулась. И сквозь внезапно пробившиеся слезы - не то смеха, не то истерики - закричала громко и вызывающе:

- Женька! Жень...Неси ведро. На работу завтра пойдешь...на покос...волокуши возить.

О, эта очаровательная пора - лето! Ах, пасторальная идиллия колхозного сенокоса! ...Тебе, моему любезному читателю, жителю сельской глубинки, хоть единожды раз падавшему на ворох ароматного сена, нет нужды источать красноречие, вызывая в памяти батальные сельскохозяйственные картины. Не нужно искать сравнительные ассоциации, заводящие душу и сердце в умилительное состояние. Помните?!. Вжик, вж-и-к, коса! Скрып, скрып, колесо рыдвана... А запах! Запах!..

Во всем свете не существует других ароматов, способных так бесстыдно напоминать нам о деревенском происхождении.

Мама Нина взяла на постой учительшу - навязали. Явился председатель Гурин, а за ним и директор Мужалин. Возьми, мол, временно... Говорили по переменке... и настойчиво. Нина не посмела отказать. Хотя с языка так и рвалось обидное слово. За что сына выгнали? А теперь приткнулись! Однако, проглотила свое слово. А заодно и горечь обиды. Только и молвила: "Пусть живет...".

Учительша явилась на завтра. С аккуратным чемоданчиком и связкой книг. Вежливая. Оглядела свой угол и тут же спросила: не надо ли чего помочь. Дел было много и вскоре учительша - звали её Анной Михайловной... "можно Аней"...- мыла полы в избе и рассказывала про подруг из педучилища. Одну завербовали на север, в Игарку, другая попала в хакасскую деревню, а третья - в соседнем селе, недалеко тут...за Губой.

- Давай-ка обедать, Аня. Потом уж на огород пойдем. -

- Ой, а у меня ничего нет. Мне еще подъемные не выдали.

- Как обидно-то! А я так на дармовщинку рассчитывала! Ну, думаю, по-городскому отведаю... Держи карман шире!

- Правда? Вы шутите?

- А как же! Да и обмыть бы не помешало... Облизнулась! Ну, давай - чем бог послал, садись, не робей.

- А вы веселая... Вы мне нравитесь. Одна живете?

- Сын у меня...Женька. На покосе трудится. Со школы выгнали... работать пошел.

- ...Огурчики соленые... Это молоко у вас?.. А почему выгнали? Давно молочко не пробовала...

Мама Нина нахмурилась и лениво ковыряла вилкой в жареном картофеле. Есть не хотелось. "А учительша, видать, ничего,- думала она мимолетно. - А пусть живет- все хоть живой человек".

Вскоре Анна Михайловна все знала про Женьку и про его школьную историю. Вначале стеснялся Женька и уходил от вопросов. Но учительша, рассказывая по утрам и вечерам о своем былом житье-бытье, как-то ненавязчиво выспрашивала сельские подробности. Расспросила про директора и учителей. И даже про председателя сельсовета Гурина. Пьет, или нет... Как к жене-детям относится... А к односельсанам? Часом, взяток не берет? И такое же - про директора Мужалина. И ничего не было необычного в её интересе, только мама Нина отметила тут наступательную тактику и неотступность. И это обращение к её главному беспокойству, занозе саднящей и днем и ночью, подкупало и умиляло материнское чувство. Раскрепощало и Женьку.