Великий тес

— Идем как обычно, — проворчал Похабов. — Бекетов ходил быстрей. Под Шаманом отдохнем, там дед твой лежит, — напомнил крестнику.

Похабов обошел все струги, осмотрел измотанных людей. Савина была чуть жива от усталости. Пришлось остановить караван на отдых в пяти верстах от обустроенного стана. В спешке сборов казачий голова перегрузил свои струги, а от людей требовал идти, как обычно ходили по этим местам.

К устью Оки его полк подходил на день мученика Ерофея в середине октября, когда, по поверьям, лешие в лесу бесятся да так бесчинствуют, что бывалого промышленного или пашенного человека туда калачом не заманишь. Березы и осины сбросили лист, опала хвоя лиственниц. Черным, неприглядным стоял лес по берегам. По студеной, черной реке то и дело проплывали одинокие льдины, царапали борта стругов, соскребая с них вислые сосульки.

И вот показалась вдали Березовая гора, за которой жили скитники. Похабов в епанче поверх кафтана подошел к отощавшему монаху Герасиму, указал на нее:

— Близко уже!

Казаки, бывавшие в этих местах, повеселели и загалдели, караван остановился.

— Осталось-то полднища ходу? — стал совестить бурлаков казачий голова. — Пойдет шуга, придется всю поклажу волочь по льду. А кому-то сидеть здесь, караулить.

— Пошли людей в острог! — зароптали люди. — Пусть помогут, бездельники.

— Сил уж нет! — громче всех вопил кабальный Сувор.

Иван пригрозил ему плетью. Этот был нагловат, Горбун хитер. Как всякий казачий голова, Похабов мог бы плыть с Савиной и со своей прислугой, но он стыдился быть обузой. Пусть не так, как монах Герасим, и все же, боясь Бога, как мог, облегчал труды служилых и охочих, хотя почтения и понимания от них не было, а кабальные злились на хозяина больше всех других.

Знал по себе Иван, как трудны последние версты, и не стал ругать подначальных людей. Но отправить вперед вестовых значит задержаться всему каравану, и он приказал идти.

Наконец струги были замечены из острога, и Бекетов прислал людей с лошадьми. Вскоре показалась сторожевая башня, а потом и часовня. Старый стрелец Петр Иванович Бекетов поджидал товарища у ворот острога, оглядывал сверху тяжелые, обмерзшие струги, измотанную толпу. Высмотрев Похабова, он стал спускаться к реке. Неделей раньше мимо него прошел отряд атамана Колесникова, и Бекетов знал, какие новости везет ему Иван Иванович.

Едва они встретились, плечо к плечу поднялись на гору, из распахнутых ворот выкатилась Бекетиха в лисьей шубе. Увидев Савину, завыла, заливаясь слезами:

— Я-то, старая дура, венцом покрытая, таскаюсь за мужем. Тебя-то кто неволил? Что не сиделось в Енисейском?

Савина, всхлипывая и обнимая подругу, смущенно оправдывалась:

— Так за милым дружком. Воля — пуще неволи!

— А мой-то чего удумал? — ревела Бекетиха на всю реку. — Мало ему здешнего приказа, за Ламу напросился. Ох, горе-горюшко!

Сам Бекетов только посмеивался над женой и ее воплями. Он перевел взгляд на монаха, скинул соболью шапку, почтительно поклонился:

— Отслужишь ли молебен, батюшка? Наши скитники нос не кажут с того берега, все инородцев опекают, а свои им хуже чужаков. Не по-христиански это, да не в моей они власти, — пожаловался со скрытой угрозой в голосе.

— Отслужу! — покладисто согласился Герасим, вскинув на приказчика лучистые глаза. — А после ты меня на другой берег перевезешь. К братии!

— Ишь чего удумал, батюшка! — накинулась на монаха Бекетиха, вытирая слезы. — Пока не накормлю, не напою — никуда не пущу. Нехристи, или что ли?

— Так лед вот-вот пойдет! — смущенно замялся Герасим.

— И пусть идет! Встанет, за руку переведем! — трубно прокричала острожная ириказчиха.

Бекетов ввел прибывших в приказную избу. Стол был накрыт.

— Перво-наперво по чарке с дороги, во славу Божью! — обернулся к монаху, крестившемуся на образа. — Батюшке ягодного винца и осетринки.

— Мне бы сперва своих людей устроить! — опасливо покосился на чарку Иван Похабов. — Пожитки из струга перетаскать.

— Подначальных людей у тебя нет, что ли? — насмешливо взглянул на него Бекетов круглыми глазами. — Гришка! — крикнул, обернувшись к печи.

Из-за нее выбрался мужик непонятной породы, но в русской рубахе. С горючей тоской взглянул на кувшин с вином.

— Сходи на берег! — приказал Бекетов. — Прикажи людям сына боярского таскать животы в мои сени. Там же им постели и накорми.

— У нас без них тесно! — проворчал ясырь на сносном русском языке и снова бросил тоскливый взгляд на кувшин.

— Поместитесь! — оборвал его Бекетов и кивнул на дверь: — Иди!

— Пошевеливайся, лодырь! — прикрикнула вслед Бекетиха.

Ясырь толкнул было дверь и отпрянул. Вошел старый стрелец Василий Черемнинов. Ему приходилось служить в здешних местах приказчиком. При Бекетове он был в прежнем окладе пятидесятника. Бекетиха молча налила еще одну чарку.

— Посмотри, чтобы рожь сложили в амбар, соль в ларь, порох в погреб, — приказал ему Бекетов. — А после ко мне за стол.

Дел Петр Иванович не забывал. В избу то и дело заходили с докладами его люди. Пару раз он сам хватался за шапку проверить и указать. Прибывших разместили, накормили. Черный поп Герасим отслужил благодарственный молебен и снова напомнил, чтобы его перевезли в скит.

— К ночи-то? — удивился Бекетов. Но окликнул самого грешного и удалого из своих острожных казаков. — Сговаривайтесь! — свел его с монахом. — Если поплывете, то на ветке: быстрей и льдами не затрет.

Первым пошел в баню Похабов со старыми казаками. Вернулся он с красным, распаренным лицом, сел за стол.

— Вот теперь и поговорить можно! — опять налил вина Бекетов. — Однако мало ты людей привел! — вздохнул с укором. — Я просил две сотни, надеялся на половину. А тут… — безнадежно шевельнул густыми усами, вскинув глаза на товарища. — Но кое-какие мыслишки здесь есть! — постучал себя казанками по лбу и пояснил: — Как пополнить свой отряд.

Старые товарищи долго говорили о поездке в Москву и о походах за Байкал. Женщины давно улеглись, а они все сидели за столом.

— Летось от Ивашки Галкина проплывал вестовой! — рассказывал Петр Иванович. — Говорил, атаман в колесниковский острог не пошел: свой поставил на Баргузине, а твоего Якуньку как бывальца отправил на Витим-реку. И нашел он там с казаками промышленный острожек. Людишки в нем не только промышляли, но и государевым именем брали на себя ясак с братов и с тунгусов. — Бекетов жестко усмехнулся в седые усы. — Жили там припеваючи, вдруг заявился твой Якунька со служилыми. Они стали их прогонять. Якунька осерчал и взял острожек на саблю. Передовщиков в цепи заковал, ясак отобрал. И не только ясак. Узнаю Похабу! — покачал головой не то в похвалу, не то в осуждение, поднял на Ивана пристальный, насмешливый взгляд: — Как думаешь, правильно сделал?

— А как еще, если по-хорошему не понимают? — пожал плечами Похабов.

Бекетов вздохнул, посуровев лицом, опустил глаза.

— Неправильно! — сказал тихо, поучая. — Если ясачные видели, что русичи меж собой воюют, быть войне. А скрыть от них разоренный острог — дело трудное. — Он снова вздохнул и громче заговорил о деле: — Краснояры — зловредные людишки, но свои. Не войди во искушение, если браты будут тебя на них травить и обещать воинскую помощь. И себя, и их погубишь!

Закончив разговоры о делах, Иван спросил о племянниках. Думы о них больше всего томили его в пути. Бекетов, равнодушно позевывая, хмыкнул в усы:

— Из тех, кого привез с собой и посадил на пашню, крепко встал на ноги только один: Распута Потапов. Он всех других пашенных под себя подмял. Твои пока на льготе, но под его присмотром. Подомнет их Распутка.

На другой день Бекетов стал готовить острог к сдаче, а свой отряд к выходу за Байкал. Как ни делили старые товарищи присланных людей, а дать ему больше тридцати человек Похабов не мог.

Покончив с острожными и приказными делами, он поднял заспавшихся Сувора с Горбуном, велел им оседлать три лошади. Первым делом хотел навестить племянников.