За закрытыми дверями. Вы бы мне поверили?(СИ)

У меня также мелькают мысли о том, кто из нас с Таней умрёт первой и как это отразится на второй. Когда? Сколько нам будет лет? У нас уже будут семьи, и она будет для меня не на первом месте, и даже не в первой тройке? Кем я буду для неё? Сколько проживёт вторая и как будет себя чувствовать, будет ли ей одиноко или больно, будет ли она скучать или легко забудет? Забыла же она меня при жизни. Нет, я не думаю, что умру обязательно первой, это невозможно предугадать. Зачем я об этом думаю? Одна из моих вредных привычек - заранее готовить себя к потерям. Я когда-то слишком близко к сердцу приняла фразу: "Чтобы ни в чём не разочаровываться, нужно изначально ни чем не очаровываться". Циничный девиз, который ненароком и без моего сознательного участия, прокрался глубже - в подсознание, - и не даёт мне чувстовать полноценно, словно я всегда буду сдерживвать себя, не давать себе полностью отдаться чувству. Погрузиться. Полностью довериться, полюбить или принять страх потери. Как чёрствость проникла в моё сердце и поглощает его. И все чувства притупились. Все, кроме чёртовой боли.

Будем ли мы вспоминать друг о друге, рассказывать детям и другим близким? Что бы ты рассказала обо мне? Какой я была для тебя?

Умной.

Взрослой.

Верной.

Больной.

Требовательной.

Чёрствой?

Обидчивой?

Неумёхой.

Насмешницей?

Любящей.

Преданной.

Печальной.

Невнимательной?

Чуждой.

Ядовитой?

Непонятной.

Непонятой.

Непонимающей.

Серьёзной.

Циничной. (позже она как-то рассказала, что никогда не считала меня таковой)

Сильной.

Слабой?

СамОй? (нет, я помню)

А ты для меня?

Несерьёзной.

Заботливой.

Скромной.

Недалёкой.

Любимой.

Бросившей.

Предавшей.

Доверяющей.

Тёплой.

Доброй.

Умелой.

Увлекающейся.

Ненавистной.

А может, мы умрём одновременно? Более или менее? Кто знает, да и зачем нам это знать, не так ли?

...

На даче очень хорошо спится, но засыпается не менее долго и напряжённо, чем в городе. В первую ночь я как-то смогла уснуть довольно быстро, остальные три - нет. На третью ночь, по-моему, за ужином было большое напряжение, и все не то чтобы поссорились, но были расстроены и раздражены. Маме было грустно, я задыхалась от своих мыслей. Хотелось поговорить с ней, разделить боль о Тане, поделится мыслями об Л. Нет. Я пришла к ней в спальню, прилегла на кровать. Она очень обрадовалась моему приходу. Пустая болтовня ни о чём, потом она ушлы умыться, и затем мы почитали минут пятнадцать, и я ушла. Очередной прекрасный разговор.

А ночью стало так тоскливо, так грустно, так больно. Мне хотелось поговорить, но никто не умеет со мной разговаривать. Я задумалась об этом, и поняла, что только с Машей могла бы обсудить, например, Р., но Маша - дичайшая гомофобка, так что и этого варианта я лишена.

В ту ночь был ещё и ливень с грозой, а звук дождя всегда раздражает меня и не даёт уснуть, так что я ещё почитала, открыла ноутбук, перебралась к телефону и только в половине четвёртого всё же заснула. Настроение было на грани срыва.

Вечер прошёл, я быстро выключила ноутбук, взяла телефон и книжку и отправилась в гостиную, где сплю последнее время. На телефоне не было много зарядки, и я пыталась вспомнить, куда же её дела. У каждого предмета, особено незаменимого у меня есть своё место, но пару дней назад я брала зарядку с собой в гостиную, чтобы он заряжался ночью, а потом взяла с собой на кухню, где проводила день в общении с вами. Таким образом, мест её нахождения могло быть три: столик в гостиной, обеденный стол на кухне и тумба в моей комнате. Но её не оказалось ни в одном из них. Тогда я вернулась на кухню, догадываясь, куда она всё-таки делась. Он был там, пил что-то из маленькой кружки и даже почти улыбался. Я попыталась ненавязчиво спросить, не видел ли он зарядку. Как всегда - может и видел, может и трогал, может и убрал, может и забрал с собой (завтря опять уезжает, проведя здесь всего полтора дня). Я даже не злилась, уже привыкла быть в таком негодовании. Он начал выступать: мол, вот, есть запасная зарядка, проверь. Что я и сделала, она подошла. Но это не остановило меня от очередной попытки внушить ему, что нельзя брать чужие вещи. Тут-то всё и началось. Сначала он принял дурашливый вид, мол, что ты, мелкая идиотка, можешь вообще знать, а я всегда прав, даже когда и веду себя как конченный мудак. Без звёздочек. Я предложила ему почувствовать, каково это - когда не можешь найти свои вещи, и сказала, что к его приезду могу перевернуть весь дом и переложить всё так, как считаю нужным. Он надулся, молочные слюни потекли изо рта, глаза вылупились, готовые вылезти из орбит; он был взбешён. "У тебя слюнки потекли", - с холодной издёвкой приостановила его закипание. Он отставил кружку и пошёл на меня (я была в дверном проёме, он - передо мной на кухне). В моей руке был телефон, а в ушах - длинные серёжки. У него были только руки, чертовски сильные для меня руки. Он толкнул меня. Толкнула ещё. Выписхнул с кухни, разражаясь не просто гневными словами, а плюя взбудораженной желчью бешенности, буквально удивляя меня, как у него ещё пена не пошла изо рта. В коридоре он опять толкнул меня, и я в ответ толкнула в грудь его. Он начал хватать мои руки, я, искривившись, аккуратно положила телефон на тумбочку, чтобы он его не разбил. Его лицо готово было лопнуть от ярости, желваки заходились, глаза стали сумашедшими. Я внутри смеялась ледяным и липким смехом: забавно будет умереть так нелепо - от рук собственного отца в собственной квартире из-за того, что ему не нравится, когда ему указывают на неправильное поведение. Но в ушах оставались серьги, потянув за которые можно легко порвать мне уши, так что нельзя было перейти грань, к тому же в гостиной, куда он толкнул меня, не было ничего такого, что можно было бы успеть схватить, если только не отбежать или отпрыгнуть. Ещё и диван был разобран - здесь я особенно чётко представила картинку меня, пробивающую себе голову о его ножки. Чудесный вечер отца и дочери. Пару раз я сказала, что ему пора лечиться, когда он совсем перестал соображать я лишь с улыбкой восхитительного недоумения смотрела на него. Он произнёс реплику в стиле Тарасу Бульбы, потом что-то вроде: "Я могу убить тебя собственными руками, что ты можешь сделать против меня" и ещё парочку фраз из той же серии. Но в основмном - какая-то рычащая болтовня и угрозы причинить вред. Когда он отцепился, и я вновь посоветовала обратиться к специалисту он сказал вернуть ему деньги (оставил пять тысяч мне на расходы и двадцать пять - на оплату коммунальных услуг). И ещё сказал вернуть ему привезённые значок и магнитик. Что забавно, они у него и были, потому что нахрен они мне сдались у меня в комнате нет места для магнитов, да и нахрен они мне сдались. Но ешё забавнее, что вернуть ему привезённые футболки или камень (он всю жизнь привозит мне разные камни, породы и тому подобное). Я хотела отдать ему те двадцать пять тысяч, а последнюю пятёрку порвать, но подумала, что приступов бешенства, следы чего красными кляксами сидели у меня на руках мне для одного вечера хватит. Я взяла деньги, подошла, он протянул руку и я кинула бумажки на пол. Он пообещал "запомнить этот жест". Ага. Трижды ага. Я помню куда больше жестов.