Дети Шини (СИ)

- Да пошутил я. Расслабься. Кто на это смотрит? Если с каждой фигней, что вы, малолетки, с собой творите считаться, то уже никого в живых и не останется.

- Этот-то лучше всех устроился, - ворчливым голосом проговорил в нашу сторону молчавший всё это время полицейский. - Уже на вертолете в Москву полетел.

==========

Глава 44 ==========

Нас увезли из Капищено в какую-то псковскую больницу, где меня положили под капельницу, и очень неприятная тётка - детский психолог долго докапывалась, действительно ли в подвале нас было только трое.

Я пыталась выяснить, откуда сомнения, но она отвечала уклончиво и неохотно, типа "уточняет детали". А другую часть вопросов я вообще не поняла, словно она разговаривала не со мной, а с каким-то другим человеком.

Такие вопросы, что после её ухода осталось неприятное ощущение пошлости и грязи. Как тогда, когда в скорой очкастый спрашивал, колюсь ли я.

И это ещё больше усилило напряжение, царящее в палате, потому что древние бабки, лежащие рядом и, ещё до прихода психолога, смотревшие на мои красные волосы, почти как на пришествие антихриста, стали открыто клясть меня, а темы "куда катится мир", "раньше такого не было" и "поколение уродов" не прекращались ни на минуту.

А на следующий день ко мне пришел посетитель - солидный мужчина лет пятидесяти в строгом дорогом костюме и с большим букетом красных роз. Он представился Алексеем Леонидовичем, и я с трудом узнала в нем отца Маркова.

Выглядел он, честно сказать, неважно, весь какой-то осунувшийся и потерянный.

Он-то и объяснил мне, что Марков удрал, когда они с охотниками вернулись из больницы и обнаружили в Капищено полицию.

Все эти дни нас искали толпы людей с собаками и на вертолетах, считая, что мы скрываемся вчетвером где-то неподалёку.

Алексей Леонидович выспрашивал, не знаю ли я, куда бы Марков мог пойти, но я, конечно же, не знала. Затем ему позвонили по телефону и вызвали на какое-то "очередное опознание" и он спешно ушел, оставив визитку.

И это было ужасной, шокирующей новостью, так что я никак не могла перестать думать о Маркове. Ложилась в кровать, закрывала глаза, и передо мной сразу возникало его самоуверенное лицо. Невозможно было поверить, что с ним может случиться нечто плохое.

Сначала я попыталась пробраться в другой корпус в отделение наркологии к Герасимову, но меня выловили охранники и, под злобное верещание старшей сестры, вернули обратно в палату.

Зато хирургия находилась в том же корпусе, что и общая терапия, поэтому я совершенно беспрепятственно поднялась на пятый этаж и долго бродила по коридору, пытаясь выяснить у группки мужиков на костылях в какую палату положили светленького лохматого парня с черными глазами и открытым переломом.

Однако мужики жизнерадостно острили, что они все тут парни "хоть куда" и предлагали взглянуть на их переломы.

Но потом один дедуля в кресле-каталке отправил меня в самую дальнюю палату и там, возле окна, я нашла Амелина.

Он полулежал на больших, подсунутых под спину подушках и смотрел в окно, в ушах были наушники, в одной руке плеер, другая же почему-то привязана к кровати.

Выражение лица у него было непривычно сосредоточенное и какое-то очень взрослое, но увидев меня, обрадовался, как ребенок, засиял и снова стал собой. Тщетно попытался приподняться, и плеер свалился на пол.

Я полезла его поднимать, а достав, поняла, что он не работает. Амелин же, заметив моё удивление, пояснил, что "вечные" батарейки оказались невечными, но он всё равно помнит все песни наизусть. Смешно и совершенно в его стиле.

А когда я спросила, почему его привязали, он ответил: "чтоб не сбежал".

Я удивилась, ведь меня-то не привязывали. И оказалось, это оттого, что я не рецидивистка-суицидница, и меня из больницы будут забирать родители, а не органы опеки. Так, что я не стала больше про это говорить, потому что знала, что он не любит подобные вопросы.

Его тоже долго пытала психолог, может быть даже больше меня, и она рассказала ему про Маркова, задавала такие вопросы, как будто Амелин сам его где-то спрятал.

Я сказала, что с Марковым не могло ничего случиться, потому что он самый разумный из всех нас.

И мы стали обсуждать, куда бы подался Марков, но так ничего реалистичного и не придумали. О том же, что он мог попросту заблудиться в лесу, даже не обмолвились.

Но я всё равно стала рассказывать про волка и про Якушина, потому что меня переполняла гордость за него, и хотелось, чтобы Амелин знал, как он ошибался на этот счет.

Потом же, когда пришла дежурная медсестра и раскричалась, что я не должна находиться в мужской палате, Амелин вдруг крепко схватил меня за руку и, с настоящими слезами на глазах, начал лихорадочно умолять не уходить и забрать его с собой.

Так неожиданно и неловко, что медсестра смутилась и вышла.

- Смотрю, ты явно поправляешься. Входишь в прежнюю роль, - мне стоило большого труда сохранять присутствие духа и не купиться на его нытье.

- Пожалуйста, не бросай меня.

- И как ты себе это представляешь?

- Придумай что-нибудь. Ты же умная.

- Что, например?

- Переоденься в белый халат и увези, как будто на операцию. Ты, что, кино не смотрела?

- А потом?

- Потом, когда за тобой приедут родители, спрячешь в багажник.

- А дальше?

- Я буду жить у тебя под кроватью.

- И что я буду с тобой делать?

- Всё, что угодно. Только не оставляй меня.

И он, как ребенок, настырно и трогательно, полушутя, но в большей степени совершенно серьёзно заладил "забери меня отсюда".

Так что, пришлось его отчитать, что это глупость, капризы и детский сад, и что пора уже повзрослеть, перестать дурачиться и прикидываться беспомощным, потому что я знаю, какой он на самом деле. Заверить что, когда я приеду в Москву, то обязательно позвоню ему, и мы сходим куда-нибудь.

Тогда он сказал, что позвонит сам, потому что не знает, когда теперь у него будет телефон. И вообще не знает, как и что будет.

А потом прижал меня к себе этой своей свободной рукой, так, словно видимся в последний раз и прощаемся навсегда, и мне стало тоже жутко грустно и действительно не захотелось никуда уходить.