Домбайский вальс (СИ)

- Дорогие дурузья! Наш горный народ - ощень гостеприимный народ. Наш край - ощень богатый край, самый красивый край. Я думаю, в хорошее место пылахой щеловек не приедет. Как этот скыромный бокал открыт горным вершинам, где парят орлы, так пусть и наши сердца будут открыты друг другу. С этим маленьким бокалом, но с большим чувством уважения и признательности я поднимаю свой стакан за наших дорогих гостей. Которые к нам приехали на Домбайскую поляну. - Солтан повёл своим стаканом в сторону Лашука и Шувалова, каждому из них почтительно кивнув, чтобы было понятно, кого он имеет в виду. - Пусть в вашей кипущей жизни будет удача, пусть всё будет хорошо и счастье. Пусть вы, Григорий Степанович, и вы, Андрей Николаевич, ваши родные, белизкие и дурузья не знают горя никакой. Пусть будет успех. И пусть мы не раз соберёмся за этим столом. Пусть будет мир во всём мире. Саулук ючун! Это по нашему, на карачаевском языке, значит: за здравие.

Только после того, как Солтан всё это произнёс с самым серьёзным видом, он широко и всеобъемлюще улыбнулся, осветив стол сиянием своих золотых зубов, и стал похож на большого ребёнка.

- Выпьем, Андрюша? За нас! - подмигнул Лашук, скривив рожу лица хитрым юмором.

- Выпьем, Гриша! - весело ответил Шувалов, подмигнув навстречу.

Они чокнулись, немного пролив коньяк на скатерть. Выпили. Каждый по-своему: Лашук залпом, как водку, Шувалов - смакуя, размазывая коньяк по нёбу и вкусно причмокивая.

- Сейчас будет горящий шурпа и холодный айран, - сообщил Солтан значительно, как будто объявлял нечто крайне важное. - Голова сразу свежий станет. Как сытёклышко, ол-лай.

Лашук наконец опьянел по-настоящему и стал клевать носом. Он уже не мог постоянно притягивать свою нижнюю губу и водворять её на место.

- Ладно. Шут с вами, - проговорил он, преодолевая естественные речевые затруднения, едва ворочая языком, раздирая отяжелевшие веки с помощью бровей и морщин на лбу, - выговоров вам не будет. Снимаю. Пока. - Левич подмигнул Солтану: дескать, всё хоккей. - Но только - цыц! У меня. Чтоб, как говорится, последний раз. К этому живо-трепещущему-ся вопросу завсегда можно вернуться. Несмотря ни на что. Подобное.

Лашук уронил голову и подремал, всхрапывая. Потом очнулся, обвёл мутными глазами собутыльников, клюнул носом и пошлёпал губой.

- Ты на меня, Наташа, не обижайся. Я сам в твоей шкуре ходил. Четыре года оттрубил. Как одна копейка. Всё знаю. Всё на себе испытал. Но работа есть работа. А насчёт врача я подумаю. Дам тебе врача. Вот такого, - показал он кулаком с большим пальцем кверху. - Мущину! Сказал - значит дам. Потерпи маленько. Но ты сам кончай буквально со своими туристами. Понял? Что ты всё заладил: туристы, туристы! Сам знаю, что туристы. Порядка нет - вот главное. Почему дороги не чищены? Почему везде тухлой капустой воняет? Как в сортире. Я тебя спрашиваю. Почему сегодня в столовой два вторых? Надо три. Я тебя спрашиваю.

- Стараемся, чтобы вкуснее было, Григорий Степанович. И калорийней. За ту же цену, клянусь мамой, - ответил Левич, начав вдруг красиво картавить. На этот раз сильнее обычного.

- Вот, вот, вот! - Лашук поставил перед своим носом указательный палец. - Вот ты и попался. Наташка. Сколько раз я ему, Андрюшка, повторял, главное - количество. Заладил: кара... карала-рийность! Где там разберёшь? Каларийность - маларийность. Я считаю, пока человек голодный, ему никакие Карлы Марлы не нужны. Пустое брюхо к ученью глухо. И никакие горы, никакие лыжи ему тоже не нужны. Надо каш и лапши побольше. Горох, фасоль. И хлеб. Хлеб это основа основ. Чтоб от пуза. А ты его разбазаривать разной животине. Ясно? То-то и оно... Какой нынче кон... тинент?

- В основном и целом студенты, Григорий Степанович. Каникулы. Им главное, чтоб подъёмник на лыжной трассе работал. Есть и прочие: инженера, служащие. И конечно, профессура разная. Академик Неделя, например. Занятная личность. Голова! Профессор Брюханов вчера приехал. Интересные люди. Послушать их - заслушаешься. И знают много, и говорить умеют.

- Смотрите, чтоб только жалоб не было. Как говорится, каждый полотенец должон... должен быть на своём месте. За жалобы головы поснимаю. И кажу, шо так и було. Ха-ха-ха!

- Ол-лай! Это мы понимаем, - сказал Солтан.

- Да-а, - протянул Лашук, мечтательно улыбаясь и суживая пьяненькие глазки, которые обволакивались слезливой радостью и вожделением. - Я так и решил про себя: не иначе как студентки. Такие молоденькие розовые поросятки. Есть хороши, право слово. Тут мне одна попалась на глаза, когда мы шли по коридору. Не заметил, Андрюша, друг ситный? Ух, хороша! Высокая, стройная, куда там. Как адми... лартейская игла. Фигуристая - жуть! Будто у ней в брюках сзади две спелые дыни "колхозница" запханы. Так бы и ущипнул её за попку. Ха-ха-ха!

- А что, Натан Борисович, - спросил внезапно Шувалов, - можно будет у вас лыжи достать? - Видно было, что он долго готовил этот вопрос.

Ответа не последовало. Погасла лампочка, в банкетный зал заполз тихой сапой сумрак. Потянуло холодом. В дверном проёме возник, будто призрак, Лёха Липатов, моторист из застывшей МГРЭС. Он был одет в промасленную телогрейку, ватные штаны, валенки и шапку-кубанку, надвинутую на уши. Чуб, опалённый инеем, торчал наружу. Лёха, обтирая руки ветошью, произнёс хриплым злым голосом:

- Покуда вы тута панствуете, у меня старый дизель сдох.

- Как это сдох? - не понял Левич.

- Вы что, Натан Борисыч, не знаете, как дохнут старые дизеля? Шайба полетела к чёртовой матери.

- Какая ещё шайба! Ты пьян? Окстись!

- Хрен её знает, какая! Не заводится, хоть тресни.

Возникла пауза, как в последней сцене "Ревизора" Гоголя.

- Я так и знал, - тихо прошептал Левич, швырнув с ожесточением на стол вилку, как будто она одна была во всём виновата. - Одна беда не ходит.

Солтан побледнел и перестал улыбаться. Лашук неожиданно протрезвел и молчал, словно делал нелёгкое дело. Это он умел. Вид у него был сосредоточенный и вместе с тем отрешённый. Стало слышно, как далеко, в альплагере "Красная Звезда", затарахтел движок. Шувалов в растерянности разогнул в кармане скрепку и не придумал, что сказать. А что тут скажешь? Авария. И этим всё сказано.

IV

Строго говоря, на Домбайской поляне два альпинистских лагеря. Есть ещё один (где метеостанция), о котором упоминалось в прологе-прелюдии к этой незамысловатой повести, но до него ещё семь вёрст киселя хлебать. Тогда, спрашивается, какое отношение он имеет к Домбайской поляне? А такое, что в горах всё кажется рядом, а на самом деле далеко. К примеру, перевал Софруджу, куда я ходил вместе с замечательным альпинистом Юрой Губановым (погибшим потом в лавине). Вроде вот он, рукой подать. Ан нет, пришлось ночевать в палатке на Медвежьей поляне посреди горы и всю долгую холодную ночь ощупывать рёбрами острые камни.

Итак, два. Один летний, с домиками без отопления и стационарными палатками - целый городок. Другой круглогодичный, с домиками покрупней (тоже деревянными) и с печным отоплением.