Над кем не властно время (СИ)

Собака звонко тявкнула, словно понимая, что говорят о ней. Если бы не бантик, которым были перевязаны ее космы, они падали бы ей на глаза, как у йоркширских терьеров.

- Что такое? Мы недовольны? Pourquoi es-tu si miserable? Ты почему такая несчастная? - обратилась к собачке тетя Лиля. - Давно не была в центре внимания? А нечего до утра читать Солженицына под настольную лампу, а потом весь день отсыпаться!

- Кнопка читает Солженицына? - засмеялась Анечка.

- Увы, неисправима! Когда-нибудь допрыгается до того, что всех нас поведут прямо из этой кухни на допрос, - тетя опустила собачку на пол, и та, схватив кусок колбаски, который протянула ей Лизанька, убежала восвояси.

Викторов рассказал анекдот:

- Стоит мужик на берегу океана, во Владивостоке, и издает странные звуки: "Хррр-дррр-жжж!". Другой подходит к нему: "Что с вами? Вам плохо?". А первый отвечает: "Не мешайте! Я глушу в себе голос Америки!".

Посмеялись, рассказали еще несколько подобных анекдотов. Затем разговор зашел о Солженицыне.

- Я не согласна с ним, - с жаром говорила тетя Лиля. - Он считает, что людей брали без разбора, кого попало, и каждый мог случайно стать жертвой репрессий! Но я вам говорю, что это вовсе не так! Власть систематически истребляла самых лучших, интеллигенцию, цвет нации, точнее - цвет всех наций этой несчастной страны, - а вовсе не кого попало!

Пошел длинный общий спор с оживленной жестикуляцией. Максим пытался уследить за его ходом, но его отвлекала ритмичная музыка за окном. Где-то у соседей из включенного на полную мощь телевизора доносился голос Африка Симона: "Амара кукарела, хафа-на-на!", и Максим, неоднократно видевший его выступления, воображал, как разодетый в яркие цвета, неутомимый мозамбикский певец пластично скачет по сцене. Подумалось, что неплохо было бы уметь так танцевать. Скорее всего, это совсем не скучно, в отличие от спорта с его немузыкальным однообразием.

Стало прохладно, и Дымов, по просьбе актрисы, которую все называли Кошкой, закрыл окно. Африк Симон, словно обидевшись, сразу затих. Тетя Лиля принесла гитару и протянула ее Викторову.

- Ну что вы, Лилия Германовна, - запротестовал режиссер. - Это же семиструнка! Традиционный русский инструмент. У нее совсем другой строй, чем у обычной. Я на такой не умею. Лучше вы сами спойте "Марусю"!

К просьбе его радостно присоединились Дымов и актрисы. Старый математик встал с диванчика, чтобы уступить место Лиле, и отошел к подоконнику. Майская, удобно устроилась на диванчике, рядом с Лизанькой. Настроила гитару, стала перебирать струны. Затем запела приятным, хоть и сиплым от курения, голосом старинную актерскую песню:

Вьют вороны гнезда, вьют вороны гнезда,

Теплый кров имеет каждый пес,

А актеру - небо, да ночные звезды,

Роль в кармане, да пачка папирос.

Остальные, включая Максима, радостно подхватили припев:

Милая Маруся, милая Маруся, как прекрасна наша жизнь!

Милая Маруся, милая Маруся, как прекрасна наша жизнь!

Розы пахнут утром, розы пахнут утром, - продолжала тетя Лиля, -

А фиалки - по ночам.

Все ложатся ночью, все ложатся ночью,

А актеры - по утрам.

Вновь зазвучало напоминание для милой Маруси о том, как замечательна актерская жизнь, и Максим чувствовал, что жить вообще прекрасно, особенно когда ничего дурного не происходит с близкими людьми, и когда не болит зуб...

Много женщин стройных, страстных и спокойных.

Нам судьбой дано любить, как на грех.

Каждый любит Зину, Машу или Нину -

А актеры любят всех!

Эта последняя строка веяла такой лихостью, что милая Маруся просто обязана была поверить в чудо жизни!

Вновь весна нагрянет, солнышко проглянет,

Разлетится наш веселый рой.

Слышно: комик в Туле, трагик - в Барнауле,

А в Чите - любовник и герой.

Пропев в последний раз "Милая Маруся, милая Маруся", Максим совершил усилие, чтобы заставить себя встать, пожелал всем спокойной ночи и шатающимися от усталости и избытка впечатлений шагами направился в совмещенный санузел. За спиной его актриса Аня спрашивала тетю Лилю, давно ли она играет на семиструнке. Та заговорила о заслугах музыкантов в цыганском театре, где она когда-то работала.

Приняв быстрый душ, переодевшись и почистив зубы порошком "Жемчуг", Максим поплелся в маленькую комнату, временно ставшей его личными апартаментами. Закрыл за собой дверь, нашел на ощупь торшер, нашарил выключатель, щелкнул им, и сдвинутый набекрень абажур озарился, высветив заранее приготовленную застеленный теткой диван, небольшой стол, два стула и книжный стеллаж вдоль стены.

Тетя Лиля, заглянув пожелать ему спокойной ночи, заметила:

- У тебя сегодня был очень необычный день.

Она не спрашивала, а констатировала. Максим неопределенно пожал плечами, коротко кивнув. Он уже привык к таинственной, порой пугающей чувствительности, благодаря которой тетя Лиля понимала тонкости настроения собеседника по отдельным репликам и почти неуловимым жестам и мимическим движениям. Возможно, это было как-то связано с ее режиссерским талантом.

- Ладно, вижу, что лыка не вяжешь, - засмеялась тетя Лиля, и глубокие морщины вокруг ее губ как будто засмеялись вместе с ней. - Расскажешь в другой раз.

Оставшись один, Максим хотел немедленно нырнуть в постель, но тут взгляд его упал на собрание сочинений Гейне на полке. Он взял несколько томов, положил на стул и залез в постель.

Хотелось, чтобы стихи отозвались в душе, ведь Алла так их хвалила. Максим полистал сборник "Романсеро", прочитал несколько стихотворений. Они показались ему затянутыми, чересчур повествовательными, а главное - в них было слишком много мрачной, неприятной Максиму язвительности.

Возможно, если бы Максим знал, что автор писал этот сборник, будучи прикованным к постели прогрессирующим параличом и уже утратив надежду на исцеление, он лучше бы понял мироощущение поэта. Хотя и в этом случае вряд ли откликнулся бы на сами стихи.

Юноша нашел ранний сборник Гейне под названием "Книга песен". Пытался почитать, но глаза уже слипались, строчки расползались, распадаясь на буквы, напоминая расстроенные ряды муравьев. Юноша решил, что полюбит Гейне как-нибудь в другой раз. Последним усилием воли дотянулся до торшера. Выключил свет, хотел свернуться на бок и поплотнее укутаться, но погрузился в сон на полпути к выполнению своего намерения. Он находился в той стадии усталости, когда можно заснуть в любой позе, даже стоя на голове.

Спустя несколько минут или, быть может, часов Максима разбудило решение задачи с двумя треугольниками. Вокруг царила темная безмолвная ночь. Решение во всей своей целостности, разом, возникло перед внутренним взором, очевидное, поразительно простое, элегантное и красивое до блеска, до жемчужного отлива. Хотелось плясать, как Африк Симон, петь, ликовать, но сил не было даже на то, чтобы включить торшер, встать, схватить со стола тетрадь и ручку и записать решение. Впрочем, в этом и не было нужды. Такое очевидный и пронзительно прекрасный ход рассуждений забыть было невозможно!

Перенеся на утро запись решения, Максим с облегчением отдался сну.

***

Но ни наутро, ни в последующие дни вспомнить не удалось. Решение задачи испарилось, как капля воды на стекле. Максим не мог простить себе ночной лени, не позволившей записать его.