Ноука от Горького Лука

— Да еб жеж твою мать! — сказали похмельные аборигены. — Это у вас семейная традиция голосить после поминок, или уже общеплеменная? Суббота же, блять! Дай поспать!

— Это вопрос наследования! — надменно сказал Тупынняк-ыгын. — Давайте сюда вождя и шамана. И всю эту канцелярскую поебень — регистрационную шкуру, краску, коптилку для пальца и остальное, шо положено в таких случаях. Я сейчас судиться буду!

— Ого! — сказали удивленные малеуты. — Судиться! Прямо как у белых в сериалах!

Последний суд у них происходил во время визита корвета «Белльпуль» в 1775 году, когда судили французского матроса из Марокко за моржеложство. И побежали аборигены за вождем и шаманом, привычно смывая «котнакакал» во рту свежим снегом.

***

— Погоди, какое еще право первородства? — ошеломленно спросил шаман Тупынняк-ыгына. — Все знают, что Худошка — первая дочь Худояна. Собственно, она уже четыре года ему дочкой была, когда он тебя усыновил. Ты, как бы сказать, старший по возрасту — но второй по порядку

— Согласно Закону, усыновленные дети имеют все права родных — растолковывал младший Тупынняк. Так? А раз так, то на момент после усыновления у Худояна было двое детей, сын и дочь, шести и четырех лет. Слушай, даже малеуты умеют до шести считать. Ворон каркнул? Рырка рычал? Еврашка прошуршала? Все, я законный ребенок. В шкуру регистрационную посмотри.

— Так никто и не спорит. Я не понимаю в чем проблема? — насупился вождь. Конечно, ты как усыновленный Худояном, имеешь право на наследство. Но и сестра твоя имеет право на свою долю. Какая разница, первый-второй… мы что, в прятки играем?

— Проблема в том, — снисходительно пояснил Тупынняк-ыгын, что я требую рассмотреть ряд имущественных исков в заявленном мною порядке, а не гагачьей кучей, как вы тут привыкли. Сначала иск по Закону — это, вождь к тебе. Ты должен признать меня старшим в семье и первородным наследником. А потом, когда мы что надо на шкуре запишем, я подам второй иск по Крови — это уже к тебе, шаман. Поскольку общей крови у меня и этой костлявой нет — то и делать ей в моем новом чуме нечего.

— Э, погоди… так ты хочешь по Крови решать, или по Закону? Ты уж что-то одно выбери, будь добр.

— Я хочу решать разные проблемы наиболее подходящим для каждой способом, — терпеливо пояснил потенциальный единственный наследник двух домов. — Ты ведь тоже, вождь, берешь одно оружие на птицу, второе на рыбу, третье на морского зверя. И каждый раз ты прав! Почему же я не могу быть прав?

— Эдак можно все на бабушку Слепомырю переписать, ей сто четырнадцать зим, все полярные, и по матери она в роду Худояна старшая, — угрюмо отозвался шаман.

— Бабушка Слепомыря через два шага на третий на бок падает, — заржал Тупынняк-ыгын. — И днем с духами разговаривает. Слушайте, давайте без бабушки. Даже если вы наскребете на юриста из самого Анкориджа — что однозначно дороже стоимости оспариваемого имущества — я за неделю оформлю опекунство над бабушкой. Если, конечно, успею до того, как бабуля в Верхнюю Тундру уйдет. В принципе, меня оба варианта устраивают…

— Ытынгын бырлы-пиздец, — тихо сказал шаман, впервые в своей духовной жизни столкнувшись с юридической коллизией. — Слушай, а может вы поженитесь с Худоян-ышим, после того, как мы аннулируем ваше родство по Крови по второму иску? Тогда все прекрасно сойдется и по Крови, и по Закону… и даже по справедливости?

— И зачем мне жена без наследства и приданого? Да еще такая костлявая? — Тупынняк-ыгын уже откровенно веселился. — Да ладно, что я, зверь совсем. Не выгоню же я ее. Я лучше Гавкотана из будки выгоню — совсем кобель старый стал, ни слуха, ни зубов. Да и хозяина во мне не признает. А Худояшке в его будке постелю. Захочет жрать — пусть сама приходит в чум, зачем для этого жениться?

— Ах ты хуй моржованный, — сквозь зубы сказал вождь.

— Но-но! — надменно ответил младший Тупынняк. — Попрошу без оскорблений. Консолидированное имущество возглавляемого отныне мной семейства Тупынняк-Худоян составляет теперь пятьдесят один процент активов населения острова. Что дает мне возможность — я бы даже сказал, налагает обязанность! — участвовать в следующих выборах вождя через два года. И еще посмотрим — кто из нас моржованный. Давайте, коптите пальцы, дедули. Будем документ по правилам скреплять.

— Может знамения сначала дождемся? — спросил шаман. Тупынняк-ыгын пожал плечами, посмотрел вверх и свистнул. Ворон с небес молча серанул ему на парку.

— Считается, — сказал молодой Тупынняк. — Евражки, я так понимаю, не будет, у нее спячка восемь месяцев. Что у нас там Рырка в море?

С моря загудело. Тупынняк наставительно поднял палец.

— Погодите, — сказал вождь, напряженно всматриваясь в туманную бухту. — Какой же это рырка с двумя фонарями? Это что, «Гринпис» на год раньше приплыл? Бутылки-то еще не собраны…

***

Были это, однако, вовсе не гринписовцы, а экспедиция журнала «Нэйшнл Джиографик». Во главе с каким-то элитным нетрадиционно-ориентированным фотохудожником джиографики приплыли на экзотический Малеут-Айленд фотографировать вымирающую крачку на фоне местных скал. В итоге, четыре недели элитный художник, забыв про крачек и экологию, фотографировал на фоне этих скал бедную Худоян-ышим в расшитых бисером унтах и меховом бикини, страшно ругаясь на смеси вьет-французского и гарлемского языков, когда неуклюжая дылда пыталась сутулиться или хотя бы намазаться от холода моржовым жиром.

Остальные члены экспедиции стояли на уважительном расстоянии и снимали происходящее на смартфоны. Еще дальше, укрывшись за кустом карликового мха, за фотосессией молча наблюдали шаман и вождь. Они ничего не снимали, а только иногда переглядывались.

По ночам фотогений куда-то слал через спутник гигабайты сетов, а потом, матерясь в карманный «иридиум», уволился из «Нейшнл Джиографик» и тут же устроился в «Вог» и «Визионер».

Еще через день возле острова на воду опустился реактивный гидросамолет, откуда вышли четыре надменных лойера в таких костюмах, шо стало понятно даже малеутам — эти адвокаты далеко не из Анкориджа. Лойеры гуськом проследовали в чум шамана, заперлись там, и еще сутки из жилища колдуна доносился запах грибного дыма, французского парфума, чеканные формулировки из германского и прецедентного права, перебиваемые камланиями Ворону, Рырке и Евражке. Любопытные малеуты залегли в снегу, но старались близко к чуму не приближаться — чтобы не попасть случайно под удар заклинания.

Далеко за полночь, размахивая руками, из капища выскочил вождь, выпустив за собой клуб грибного дыма, и убежал в ночную вьюгу, но скоро вернулся, толкая перед собой сонную и перепуганную Худоян-ышим. После чего камлания шамана и бормотания лойеров прервались таким истошным женским воплем, что ошалевшие от ужаса малеуты порскнули по снегу во все стороны, подальше от страшноватенького чума, втягивая головы в кухлянки и поминая Ворона.

Наутро лойеры в том же порядке, друг за другом, проследовали обратно в гидросамолет. За ними обреченно брела зареванная Худоняшка с тощим узелком в руках. За руки ее поддерживали и что-то нашептывали в оба уха фотомаэстро и шаман. Вслед им, прищурившись, смотрел вождь, затягиваясь гаванской сигарой толщиной в бивень рырки. Женщины опять плакали, охотники молчали, а бабушка Слепомыря неодобрительно качала головой, глядя на процессию, и говорила что раньше такого не было. Человеческие жертвы приносили в лихие годы, случалось, особенно сирот. Но не юристам же, тьфу! Прости нас Ворон за такую мерзость…

Все эти дни Тупынняк-ыгын ночевал в будке изгнанного в дикую природу старого малеутского моржедава Гавкотана, стараясь лишний раз оттуда не высовываться. Такого наезда юристов из-за двух паршивых кожаных каяков, латанных чумов, медной посуды и бэушного мотора «Ямаха» он не ожидал.

Тупынняк-младший дождался, пока гидроджет взлетит и растает в небе, облегченно выдохнул, выбрался из собачьей будки, и пошел проводить инвентаризацию отчужденного имущества, рассчитывая на успех в предвыборной кампании.