Ноука от Горького Лука

Пива с друзьями выпить можно — а ежедневно убиваться в дрова водкой нельзя. Не можешь — придется отказаться даже от пива. За девушкой ухаживать можно, а тащить ее за волосы в кусты нельзя. Не можешь — будешь сидеть в закрытом помещении, где вообще нет девушек. Дружить с Россией можно, но если каждая попытка дружить с ними заканчивается откушенным пальцем… Понятно, да? Придется от кацапов отказаться совсем. Не будем их винить во всем, будем считать, что мы тоже частично виноваты — у нас аллергия на безмозглых и агрессивных животных. Кто может с ними ужиться — пожалуйста, уживайтесь на здоровье. Мы вот не можем, нам нельзя. Врач не разрешает.

Понимайте причинно-следственную связь: мы не потому независимы, что порвали с Россией, а порвали с ней, потому что независимы. Многие, например, тоже пытались — но не смогли. Ихней независимости октанового числа не хватило для отрыва. Нашей — хватило.

Мы — окончательно другие. Не хуже, не лучше, просто другие. Мы отличаемся не только от России, но и от остальных. Мы — інші. Просто так получилось, что это наше «ІНШІ» под обстрелом агрессора превратилось чуть ли не в «INRI», приколоченное к пограничному кресту Украины, и создается ощущение, что история только сегодня для нас началась. Но это временное ощущение, потом мы табличку поправим и подкрасим. Нет, мы ничего не забудем, и будет у нас свой День Победы, але класть его в основу творения державы, как кацапы, мы не станем. У нас много побед уже было, и еще будет немало. Просто снова пришло время защитить страну, но мы не вчера родились, просто еще одна война.

Мы не определяем свою национальную идентичность на противопоставлении другим идентичностям, и нам нахуй не надо доказывать что мы не рассеяне и не хазары. Шо нам доказывать, если мы знаем точно, а шо думают идиоты — нехай врача волнует, а не нас. Мы не определяем свою независимость, пересчитывая свои зависимости. Иначе косвенно согласимся с кацапами, что появились, только расставшись с ними.

И даже когда мы воюем, нарижным каменем украинской души остается любовь к своим, а не ненависть к чужим. Мы радуемся тому, шо мы есть — а не тому, шо кого-то скоро не станет.

***

Я написал все это для того, чтобы вы понимали — нашей стране не 24 года, а мохнатые и седые века. А то шо празднуем завтра — надо же когда-то праздновать, так почему бы и не завтра? День вполне подходящий. Но когда вам встречные-поперечные начнуть ссать в уши «Украина за 24 года не состоялась…» — ну, вы уже знаете шо кацапам отвечать и куда посылать.

Такшо все. Всем праздновать. Жыдам плясать фрейлехс, да так шобы подошвы отлетали. Бендерам — гопак до потолка, шоб со стрихи солома сыпалась, финнам — летку-енку, в порядке мальчик-девочка, руки при себе держать.

Кацапам — уныло облизывать сало со столба, на котором висят недосягаемые сапоги.

С праздником, Неня. Слава тебе.

"Перворотство", або Сказ про род Тупынняка и род Худояна

В лагере кончается лето, скоро закрытие смены. Сидеть у костра без пледа по вечерам уже зябковато (или кеды расплавятся), но кадеты все еще травят анекдоты перед отбоем, обсуждают программу и меню Прощального Костра, результаты последней «Зарницы», девочки с охотничьими ножами и игрушечными «уоки-токи» играют в темных корпусах лагеря в логическую военно-историческую игру «католики-гугенолики», репетируя освобождение Луганска от ереси, а я пока расскажу баю. Бая будет длинная, я буду бить в бубен и петь горлом, поэтому если кто уснет во время рассказа, то чем все кончилось — ему расскажут завтра в комментах.

***

Жыло-було себе на одноименном острове среди холодного арктического океана племя добрых малеутов. Жили они не так шобы богато, зато честно, справедливо и экологически чисто.

И было в том племени два охотника — Тупынняк, шо значит Могучий Воин, и Худоян, что значит Мудрый Советчик. Были они неразлучными друзьями, охотились вместе на рырку, нерпу, кракенов и дайверов, а в штормовые дни собирали бутылки, прибитые волнами к берегу, и вместе с другими островитянами сдавали их за деньги гринписовцам, раз в два года приплывавшим на остров с экологической миссией. И могучий Тупынняк собирал бутылок больше всех прочих охотников, а мудрый Худоян следил, чтобы белые не наебали его при оплате стеклотары. Таким образом стали наши друзья самыми богатыми людьми в малеутском племени.

Однажды охотились друзья на бочки с соляркой, скатившиеся с японской рыболовной шхуны, накидывали на них сети и привязывали к корме каяка. Увлеклись добрым промыслом охотники, забыли глядеть на небо, нюхать ветер и пробовать воду, и попали в шторм, да еще при этом у каяка отказал мотор «Ямаха», намотавший сеть на винт. Смерть кружила над охотниками, держали они в лодке друг друга за руки, чтобы не выпасть из прыгающего по волнам «зодиака» в ледяные волны, и стали они с той поры побратимами до конца жизни.

К несчастью, в тот день потеряли в океане они своих верных и любимых жен, толкавших вплавь каяк к берегу вместо «Ямахи». Но род отважных охотников не прервался, ибо был уже к тому времени у Тупынняка сын — Тупынняк-ыгын, шести лет, а у Худояна дочь — Худоян-ышим, на два года младше. А имена потому такие неоригинальные, шо у малеутов вообще двенадцать имен на все случаи жизни, по шесть на мальчиков и девочек, и тут особо не разгонишься.

Но недолго были они побратимами, потому что на второй день после ледяного купания заболел могучий Тупынняк температурой, бредом и прочей аллергией на переохлаждение, да и помер, оставив Тупынняк-ыгына сиротой. А сиротой, друзья мои, выше семидесятой широты быть очень плохо и опасно для жизни, особенно в шесть лет.

Всю ночь сидел погруженный в тяжелые думы Худоян, слушая рокот погребального бубна, а утром надел японскую офицерскую фуражку, вышитую бисером и украшенную оленьими рогами, вышел из чума и закричал на четыре стороны света, согласно завету племени: «Ой-могой! Все кто меня слышит, выходите!..»

Выползли из чумов опухшие с похмелья после поминок малеуты, вопрошая Мудрого Советчика: «Какого моржового так орать спозаранку? Голова же раскалывается…» Но когда Худоян потребовал немедленно позвать вождя, как представителя светской власти Закона, и шамана, как представителя духовной власти Крови, а также принести регистрационную шкуру и официальный клюквенный сок для составления записи — заинтересованные малеуты побежали за вождем и шаманом, на бегу от сушняка черпая ртами снег. Потому шо остров маленький, событий немного, а тут уже второй день подряд всякое такое интересное происходит.

А когда пришли полусонные вождь и шаман, то посадил Худоян на правое колено шестилетнего Тупынняк-ыгына, и трижды сделал ему «ехали по кочкам, по маленьким дорожкам, в ямку бух!», официально усыновляя ребенка своего покойного побратима, о чем и была сделана запись алой клюквой на регистрационной оленьей шкуре племени. В небе утверждающе каркнул Могучий Ворон, в море проревел Вкусный Рырка, в траве прошуршала Мудрая Евражка, и обряд по Закону состоялся. Сентиментальные малеутки плакали навзрыд, а суровые малеуты переглядывались и бурчали довольно: «Есть, есть еще у нас настоящая дружба!»

***

Прошло десять лет. Из младшего Тупынняка выросло шото непонятное — крепкий как отец-Воин, но слишком умный из-за прослушивания радиоприемника, шо був в чуме у отчима-Советника. Так шо из силы Ворона и мудрости Евражки получилась така соби Вороняжка. Оно хорошо, когда ум и сила в одном, плохо когда сила своя, а ум из радио. Из Худояшки-ышимки тоже не але образовалось по местным меркам — худое, длинное, за версту видно, ни сисек, ни жопы у девки, а у малеутов в женщине ценятся округлость в отдельных местах тела, и общая незаметность в целом на ландшафте и в помещении.

А тут еще горе приключилось, облизывал старый Худоян банку от рыбных консервов, порезал язык и помер от сепсиса и старости. Горе-горе, да никто не вечен, особенно при отсутствии современной медицины. И опять в похоронные бубны бубнили малеуты всю ночь. А утром вылазит из чума молодой Тупынняк-ыгын, и как десять лет назад, давай орать на все стойбище: «Ой-могой! Все кто меня слышит…»