Смута новейшего времени, или Удивительные похождения Вани Чмотанова

Уцелело после селекции всего двести человек.

Их по одному заводили в комнату, где заседала комиссия экспертов под председательством академика Збарского. Приглашены были врачи, художники и старые большевики. Если кандидат не подходил (то есть получал менее 20 баллов), председатель поднимал красный флажок; кандидата уводили направо в коридор. В благоприятном случае — вверх налево по лестнице.

Ввели, наконец, Ваню Чмотанова.

— Чудесный экземпляр! — громко прошептал профессор Сухин.

— На редкость, на редкость, — согласился доктор Лунц [47].

— Самородок! — поддакнул живописец Трезоркин.

— А вы что скажете, Марья Конспиратовна? — спросил Сухин старую большевичку Пролежневу [48].

— Вылитый Владимир Ильич! — сказала старушка, поднося к носу немецкий лорнет.

— Он. Как сейчас помню… Ах, я тогда была молода, и за мной ухаживал шикарный ротмистр… забыла его имя… Малиновский, кажется [49]. Знаете, как в старое время, с усами и саблей. И вот однажды в Мариинском театре, представьте себе, на сцене светло, а в зале темно. И мы сидим с ним в ложе…

Збарский наклонился к Пролежневой и зашептал что-то на ухо.

— Да, да, конечно. — Спохватилась Марья Конспиратовна. — И в от я решила во что бы то ни стало встретиться с Ульяновым. Я поехала в Берлин. Приезжаю, а мне говорят: Тулин в Париже. Тулин — это кличка Владимира Ильича. Я еду в Париж, страшно волнуюсь, а мне говорят: он в Баден- Бадене. Я сажусь на поезд, приезжаю в Баден-Баден… увы! Он, говорят мне, в Женеве. Я немедленно ночным скорым выезжаю в Женеву. Прихожу в клуб социалистов, и мне навстречу выходит чудный мужчина, с усами, точь-в-точь мой ротмистр. Я говорю: здравствуйте! Ну, и пароли, конечно, все чин-чином. Он расспросил меня о революционных настроениях в России, о тяжелой жизни пролетариата. Чудесно поговорили. И он провожает меня до гостиницы, настоящий джельтмен! Мы прощаемся, он целует мне руку, — о, чудный, чудный! — и я говорю: до свидания, Владимир Ильич. А он засмеялся и говорит: «Я — Красин [50]». Как, говорю? — Вы, наверное, имели в виду Владимира Ильича? — Да! — Так он сейчас в Лондоне. — Вы представляете? Денег до Лондона у меня уже не было, пришлось вернуться в Петербург.

— Так Вы не встречались с Владимиром Ильичей? — раздраженно спросил Збарский.

— Очень сожалею, но не пришлось.

Лунц скрипнул зубами.

— Красин тоже был хороший большевик! — заволновалась Пролежнева.

— Следующий! — крикнул Збарский и заметил, провожая взглядом Чмотанова. — Вряд ли встретим лучший экземпляр.

Комиссия выбраковала человек десять, когда вошел коренастый, широкоплечий, с заложенной в карман рукой писатель Токтоболот Абдомомунов.

— Он… он… он… — зашелестело в комиссии. Да, это был живой Он. И никто другой. Лукавя, смотрели раскосые глаза. Торчала бородка клинышком.

«Вдруг грим?» — подумал Збарский и невольно спросил: — Не хотите ли умыться?

— Зачэм? Савсэм чыстый, — улыбнувшись широкой ленинской улыбкой, ответил Токтоболот.

— Ваш мандат? — ласково сказал Сухин.

Мандат Абдомомунова значился под № 317. Он получил высшую оценку — 40 баллов.

— Очень хорошо, Токтоболот. Вам бы лет на 100 раньше родиться. Еще неизвестно, кто бы Лениным был… — сказал Збарский кандидату № 1.

…В глухой комнате без окон при одной запертой двери собралось семеро Лениных.

— Не нравится мне это, ребята. В тюрьму попали, — нарушил молчание Чмотанов.

— Хватил! Вон жратвы сколько набрали, на месяц.

— В начальство пойдем, должно быть. Смотри, какие костюмчики, как на фотках в «Правде».

Пол заскрипел в коридоре, и дверь распахнулась. Вошли врачи в белых халатах.

— Товарищи. Быстренько пройдем медосмотр. Всем раздеться. — Негромко приказал д-р Лунц.

— Совсем? — злобно спросил Чмотанов. «Ясно, шмон будет», — подумал он с яростью.

— Да. Побыстрее.

Перед врачами стояли голые копии вождя. Мерили рост. Взвешивали.

Выслушивали.

— Сердечко у Вас пошаливает? — весело спросил Сухин у номера триста семнадцатого.

— Есть нэмного, — встревожился Токтоболот.

— Ничего, ничего, — успокаивал врач. — Вам это не помешает!

— № 666! Будьте добры, нагнитесь. Так. Теперь…

Чмотанов, не дожидаясь команды, раздвинул ягодицы, подумав: «Сядем».

Д-р Лунц остро вгляделся в волосатую темноту и сделал запись в вахтенном журнале.

— Следующий!

Врачи осмотрели всех и ушли с богатым эмпирическим материалом.

Каждый член отборочной комиссии получил семь билетов с номерами кандидатов. На нужном билете следовало поставить крест.

Голосование было тайным, на сто процентов демократическим, что бы там ни кричали разные «голоса» и их подпевалы [51].

В присутствии особой ревизионной комиссии вскрыли урны и огласили результаты.

Пятеро получили по одному кресту. Чмотанов собрал три. Абдомомунов — 37 крестов. Конкурс на вакантное место завершился с большим успехом.

В банкетном зале Дворца шевелилась человеческая масса. Правительство, члены комиссии, семеро кандидатов, представители общественности, писатели, космонафты, спортсмены, прогрессивные журналисты и друзья нашей страны.

Множество было тостов. Закусывали от души. Щелкая каблуками, сновала обслуга. Компетентные лица многозначительно переглядывались.

В кремлевской кухне стоял отдельно поднос с семью бокалами.

Д-р Лунц вошел в сопровождении ассистента, несшего маленький баульчик.

— Будьте добры, наполните бокалы шампанским. — Приказал доктор дворецкому.

— Сию минуту-с.

Шипя, золотистое вино лилось из толстогубых бутылок.

Вошел переодетый официантом мужчина. Суровый шрам пересекал его лоб.

— Оставьте нас одних. — Распорядился доктор.

Он расстегнул баульчик и достал широкогорлый флакон оранжевого стекла с притертой пробкой. Надев резиновые перчатки, он извлек пинцетом прозрачный кристалл.

Мгновение пинцет помедлил… и выронил вещество в бокал. В лилию из ниток пузырьков обратилось оно. Кристалл исчез. Токи винного газа поднимались со дна бокалов. Отличить было невозможно.

— Запомнили, молодой человек, в каком именно? — с коротким смешком спросил доктор агента.

— Так точно! Справа, второй по часовой стрелке.

— Прошу вас, маэстро! — улыбнувшись, врач в белом халате похлопал агента по плечу и подтолкнул его к подносу.

В дверях банкетного зала показался ловкий молодой официант. Академик Збарский оживился.

— Дорогие товарищи! Позвольте мне предложить самый главный тост — за того, чье имя живет в веках!

Хлопнули пробки. Изящно лавируя, официант подошел к стайке кандидатов. Они чувствовали себя несколько стесненно в роскошной обстановке дворца.

— Прошу вас!

Все разобрали бокалы. Чмотанов мрачно курил.

— А что же… Вы?

— Я только крепкое пью, — сказал Ваня. — Этого не принимаю.

«Вот черт! Нужен ты нам, собака!» — выругался в душе агент, но улыбнулся:

— Вы нас не уважаете? Нехорошо! Не обижайте нас, попробуйте! Из лучших погребов дружественной нам Франции. И потом… особый тост. За Ленина!

Чмотанов смял сигарету и залпом выпил.

Глубокой ночью разбрелись спать тут же, во дворце.

Врачи, почти не пившие, собрались в смотровой комнате.

— Я думаю, Абдомомунов уже готов. Подождем для верности еще полчасика, — заметил д-р Лунц, сравнивая пилочкой заусенец на очень красивом ногте.

В пять утра шестеро взрослых мужчин в белых халатах шли гуськом по слабо освещенному коридору.