Жизнь замечательных людей по дзэну (СИ)

Граф Андрей Семенович не накомандовался сегодня всласть, не потешил себя, не показал открыто тайные намерения генеральского сладострастия.

Императрица за ужином много пила, пристально следила за графом Андреем Семеновичем, а он только взор долу опускал, как провинившийся конюх.

До боли в зубах, до сведенных в судороге конечностях граф Андрей Семенович возжелал командовать Императрицей Елизаветой Шестой.

«Вообразимо, ли это, чтобы я командовал Императрицей, как дворовой девкой без трусов?

Когда же наступит золотое Библейское время, когда простой граф сможет командовать Императрицами?

Ай, если немедленно не покомандую, то сойду с ума! Дзэн!»

Граф Андрей Семенович ошибся в себе, как ошибается каша в горшке.

Он сошел с ума чуть раньше, поэтому вскочил со стула, запрыгнул на стол, подбежал по блюдам (серебро, золото, хрусталь) к оторопевшей Императрицы, мотал головой, как бык осеменитель и с красным лицом, пеной изо рта выкрикивал команды:

— Во фрунт! Налево! Направо! Сено-солома! Раком!

Императрица с детским простодушием хохотала, словно граф Андрей Семенович не граф вовсе, а – клоун Петрушка в балагане.

НЕОБЪЯСНИМОЕ

Император Всея Руси Павел Романов слыл ходячим сводом законов, им же и сочинённых.

Больше всего на свете Павел Романов обожал инспектировать войска, выискивал худое и доброе: радетельных награждал, а слабых казнил, хотя и переживал очень: утром казнит, и до вечера кручинится, упрекает и журит себя за несдержанность – так гимназистка после попойки с гусарами наказывает себя пощечиной.

В Н-скую губернию на заставу император Павел Романов прибил по предварительному сговору, так что господа офицеры подготовились к инспекции, даже фамильярничали с дамами, но затем их от греха отослали с заставы, как курей прогнали с яйцами.

Император прибыл и расхаживал, инспектировал с величайшим довольством.

Одни господа показывали выучку верховой езды, другие – шашками рубили и из пистолей палили, третьи брали во фрунт, четвертые – ходили строевым шагом – ать-два!

Император Павел Романов умилялся, иногда хмурился, когда видел упущения, и вдруг, остолбенел, остановился около поручика Голицына Петра Феофановича.

Поручик Голицын не отошел после вчерашних именин, не замечал присутствие Высочайшей особы, поэтому с хмурым выражением лица играл в бирюльки, как школяр.

— Что это вы совершаете, милейший? — Император Павел с любопытством разглядывал бирюльки, словно глядел в озеро с русалками.

— В бирюльки играю! – поручик Голицын ответствовал без должного почтения, потому что не поднимал тяжелой, как Сизифов труд, головы.

— Бирюльки! Ах, как потешно!

Восхитительно! – Император всплеснул руками в белых перчатках. – Чудесно! Премиленько!

И отвечает офицер без подобострастия, без меда в голосе!

Вот, какие главнокомандующие нужны Русской армии, чтобы от немца не драпали с голыми пятками.

По высочайшему указу поручика Голицына немедленно произвели в генералы.

Когда же Император отбыл в Санкт-Петербург, после инспекции, господа офицеры с должным почтением (с генералом разговаривают!) расспрашивали Голицына Петра Феофановича, как же он не оробел? почему дерзновенно, но оказалось, что с удачей, общался с Государем Императором.

Генерал Голицын только руки разводил в сторону, словно барышень ловил на заливном лугу, и мычал нечленораздельное.

За него отвечал штабс-капитан Веденский Кузьма Георгиевич:

— То необъяснимое, господа! Необъяснимое! Дзэн!

ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ

Корнет Оболенский Михаил Юрьевич очень стеснялся с барышнями, словно не молодой, а старик под дубом.

Он краснел, потел с дамами, а продажных девушек с Трехгорки величал по батюшке и на «Вы».

Товарищ корнета Оболенского повеса и жуир поручик Семенов Матвей Филиппович много потешался над робостью Михаила Юрьевича, но по-дружески посмеивался, накручивал усы и в усы же смеялся, как в батистовый платочек с вышитыми русалками.

— Полноте, полноте, Михаил Юрьевич!

Пора бы уже и Амура барышням подпускать бескрылого, но со стрелами.

Вы навязали себе робость, а это для военного человека – недопустимо, все равно, что на козе скакать по бездорожью.

— Но как же так-с! Невозможно! С дамами! – корнет Оболенский прятал голову в рушник (подарок маменьки).

Жуир Матвей Филиппович в Покров не выдержал и принялся за обучение молодого Михаила Юрьевича наукам побеждать дам.

К Ильину Дню Михаил Юрьевич настолько окреп, что без страха и сомнения подходил к любой барышне и словами затаскивал её в постель, как мышку в нору.

После ночи любви дамы с удивлением трясли головками и шептали:

— Амурник! Я даже и не помышляла, но Михаил Юрьевич замутил голову, словами склонил так, как иной пастух кнутом не склонит к сожительству!

На Рождество Оболенский Михаил Юрьевич на балу в честь китайского посла с небрежным видом меланхоличного нигилиста бродил по зале, и уверенный в своей словесной силе обольстителя, подыскивал даму для ночных утех в будуаре, или в номерах.

Его внимание привлекла роскошная красавица молодая графиня Ебужинская Анастасия Викторовна, только что из Парижа прибывшая по настоянию матушки Императрицы.

Графиня Ебужинская хохотала, обмахивала веером чрезвычайно вольное декольте, бросала острые взгляды на кавалеров, вела себя, как деревенская девушка в гусарской бане.

Михаил Юрьевич уже примерявший графиню к своей кровати, подошел, учтиво отвесил поклон, открыл рот и начал истертую словесную битву, в конце которой обязательно выйдет с победой, как Александр Македонский из Рима.

— Честь имею графиня Анастасия Викторовна…

— А? – графиня Ебужинская неучтиво перебила Михаила Юрьевича, но улыбкой искупила вину, словно три червонца положила в кирасиру.

— Я…

— Куда едем, Михаил Юрьевич?

— Хм! Куда угодно-с! Хоть…

— Пошла писать карета! – графиня Ебужинская выражалась потешно, неожиданно для Михаила Юрьевича, сбивала его с генеральной линии обольщения – так по окопам скачут овцы и бараны, мешают военным маневрам.

— Я…

— Вы, Михаил Юрьевич, любите семечки.

— Позвольте, графиня…

— Пора! Оставьте меня с вашими кузинами.

— Хм! Почему мои кузины? — Михаил Юрьевич заметно грассировал, чувствовал, как уплывает ночь с графиней.

— Употребляете, Михаил Юрьевич?

— Извините-с, графиня…

— Осчастливьте меня!

— С превеликим удовольствием, Анастасия Викторовна…

— Нужда заставит, и крестом вышьешь! – графиня Ебужинская отвернула от Михаила Юрьевича своё тело и благоволение, как в яму закинула.

«Графиня Анастасия Викторовна не жалует мужчин! — Михаил Юрьевич оправдывался перед собой за поражение в кадрении. – Не нужны ей мужчины, словно в нас горох насыпали, как в мешки».

Но графиня Ебужинская Анастасия Викторовна направила маленькие стопы к графу Безухову Алексею Петровичу, как к золотой карете.

Графиня заигрывала с графом, склоняла его на свою сторону, допускала вольности в обращении с мужчиной, и, наконец, под зубовный скрежет Михаила Юрьевича Оболенского потащила в будуар.

— Чрезвычайное! — Михаил Юрьевич перекусил мундштук, пригладил волосы и с рыданиями сбежал с бала.

ПОТУСТОРОННЕЕ

Графиня Маленковская Ирина Владимировна поутру обнаружила у себя на лобке вошь лобковую.

Сие обстоятельство привело графиню в сильнейшее замешательство, словно она упала с телеги.

Графиня Маленковская всегда славилась чистотой, даже до суеверий доходила в обмывании тела и волос, как на голове, так и на других участках тела – сурьмой изводила кожу, белилами, французскими присыпками и индокитайскими мазями с запахов деревенских выгребных ям.

«Где же я эту гадость приняла на себя? – графиня Ирина Владимировна осторожно сняла лобковую вошь, раздавила ногтями – щёлк! – Не дворовая девка я, по соломам не каталась, как собака на сене.