Дорога в Гандольфо

ную стойку и понизил голос до шепота:

- Послушайте, я уважаю все существующие каноны религий, но я ничего не ел и готов выложить немного денег.

- Мсье, - глаза портье расширились в религиозном экстазе, и, вмиг отрешившись от всего земного, он вытянулся во весь свой пятифутовый рост, такова воля Мохаммеда! Воля Аллаха!

- О Всевышний, не верю своим глазам! - донеслось откуда-то из холла отеля "Алетти". Освещение было слабым, потолки высокими, а фигура кричавшего скрывалась в тени. Единственное, что Сэм узнал, - это голос, глубокий, женственный. Кажется, он когда-то слышал его, но до конца не был в этом уверен. Да и как в эту минуту, находясь на последней стадии голодания, мог быть он хоть в чем-то уверен, вглядываясь в призрачный силуэт в холле во время алжирского религиозного праздника? Все вокруг было пронизано неопределенностью.

Но тут фигура прошла через смутное пятно света, неся две огромные груди, величественно рассекавшие воздух.

"Полные и круглые". Но почему же он так испугался, узрев этот сюрприз? Десять миллионов, тридцать миллионов и даже сорок миллионов не взволновали бы его сильнее. Каким образом оказалась тут вторая жена Маккензи Хаукинза?

Она прижала прохладное полотенце ко лбу Сэма, распростертого на кровати. Шесть часов тому назад она стянула с него башмаки, носки, рубашку и сказала, чтобы он лег на спину и прекратил дрожать. И не просто сказала, а приказала. И пусть перестанет бессвязно лепетать о нацистах, курином помете и арабах с дикими глазами, которые вознамерились сбивать самолеты только потому, что те летают там, где и положено. Такой вот разговор!

Но это было шесть часов назад. И заданный отрезок времени она отвлекла его от мыслей о еде, о Маккензи Хаукинзе и некоем шейхе по имени Азаз-Варак, а также - о Боже! - о похищении папы!

И, кроме того, ей удалось свести общее умопомешательство до уровня обычного кошмара средней величины.

Он вспомнил, ее звали Мэдж. И еще вспомнил, как она сидела рядом с ним в гостиной Регины Гринберг и то и дело касалась рукой его колена, чтобы подчеркнуть то, о чем говорит. Он отчетливо помнил это, потому что она всякий раз наклонялась в его сторону, и ему казалось, что ее полные и круглые груди вот-вот разорвут тонкую ткань крестьянской кофточки, как, похоже, они и сделают сейчас с надетой на нее шелковой блузкой.

- Чуть позже, - сказала она ему своим глубоким грудным голосом. - Портье заверил, что ты первым получишь поднос из кухни. А теперь, мой милый, расслабься.

- Повтори-ка еще раз, - попросил он.

- Насчет еды?

- Нет, насчет того, как ты очутилась здесь, в Алжире. Мысли о еде я уже выбросил из головы.

- Ты снова начал лепетать, как в бреду. Ты мне не веришь?

- Может, я что-то упустил...

- Ты просто дразнишь меня, - проговорила Мэдж, опасно наклоняясь к изголовью кровати, чтобы поправить полотенце. - Ладно. Расскажу коротко и ясно. Так вот, мой последний муж занимался импортом произведений африканского искусства и был известен на