Жизнь в потусторонье (СИ)

Эта потребность окружать себя таинственностью

малопонятной терминологии вполне проявилась еще у античных философов, породив как бы непременный атрибут представителей научного сообщества. Каждое последующее поколение занималось наращиванием и усложнением философской лексики, что во многих случаях являлось единственным результатом их научной деятельности. Условность и малодоступность для широкой публики философского понятийного аппарата всегда служила традиционным и надежным ореолом и как бы неоспоримым свидетельством мудрости философских знаний. Достигался этот эффект благодаря использованию древнегреческой и латинской терминологии и в еще большей степени - метафорических выражений. Предполагается, что обилие метафор и тем более парадоксов является несомненным показателем глубины мышления.

Можно назвать два основных "священных принципа" философского наукообразия. Один из них - избегание простых, понятных и широкоупотребительных понятий и положений. Какая же это философия, если все по - житейски понятно! Она должна озадачивать, огорошивать и тем внушать почтение каждым своим словом. Так, вместо "обосновывать" уважающий себя современный автор скажет "фундировать", вместо "выражать", "высказывать", "аргументировать" - "артикулировать", вместо "основной принцип" или "принципиальное положение" - "парадигмальная презумпция". В философии простота хуже воровства.

Другой "священный принцип" заключается в категорическом отказе от конкретных примеров проявления в реальности определенных философских положений и закономерностей. Здесь действует какое - то испокон веков существующее научное высокомерие, подтекстом которого является само собой разумеющееся для философов правило не опускаться до разъяснения своих теоретических положений какими - либо конкретными примерами. Такую практику философы, очевидно, считают для себя несмываемым позором. По их мнению, выдвигаемые ими общие положения настолько глубоки и плодотворны, что найти их жизненное подтверждение может каждый нормально развитый человек. Принципы, парадигмы - это мудрость, а мыслить на уровне примеров - удел профанов.

Вообще - то именно подтверждение жизненной практикой должно было бы быть доказательством правомерности тех или иных философских положений, но на этот "примитивизм" философы смотрят с презрением. В современной (постнеклассической) философии с ее царственным релятивизмом вообще не признается критерий истинности, и даже употребление этого термина клеймит авторов как безнадежно застрявших в позавчерашнем дне. А уж отстать от моды - страшнее этого трудно что - либо придумать! Всепобеждающий плюрализм требует от философов принципиально отрешиться от всяких сомнений в праве высказывать абсолютно любые положения.

Посмодернисты ввели принцип "нонсенса", согласно которому чем более нелепой кажется высказываемая мысль, тем больший потенциал креативности она содержит. Теперь доказательство истины заменено состязанием в парадоксальности. Постнеклассическая философия - это не анализ и синтез, это не поле оперирования логическим мышлением - это "игра", якобы предполагающая несравнимо более плодотворный метод, чем - какая либо иная рефлексия. Она дает возможность выдвигать самые различные независимо от степени их вероятности модели и объяснительные конструкции, и в этом якобы ее великий потенциал.На самом деле полет фантазии с выходом за границу безусловно возможного всегда был особенностью творческого мышления, так что введение термина "игра", очевидно, мало что прибавило кроме экстравагантного образа.

Но один инструмент прежней философии остался незыблемым и для "игры" - постоянное усложнение профессионального философского языка. Не делать этого - значит лишать коллег по профессии куска хлеба, а уж это - нарушение цехового этического кодекса. Как раз употребление сложных и парадоксальных метафор как нельзя более соответствует дискурсу "игры".

Здесь уместно поставить вопрос: а что вообще -то дает профессиональная философия (в прежнем разумении - метафизика) массовому сознанию или, может быть, следует смириться с ее амплуа искусства для искусства? Занимаются же некоторые люди редкими хобби, интересующими крайне узкий круг любителей.

Философия родилась в ответ на человеческую потребность в системности представлений,т.е.в том, чтобы иметь более или менее общую картину всего существующего, и в этом качестве она всегда интересовала достаточно образованных и пытливых людей. В наше время возросшего уровня образования спрос на убедительное раскрытие общих закономерностей становится еще более значительным.

Очень многие люди: инженеры, экономисты,врачи, педагоги и т.д. - с удовольствием познакомились бы с хорошо обоснованными, убедительными объяснениями онтологических, гносеологических и прочих философских проблем, но в публикациях они натыкаются на непроходимый барьер философского наукообразия и манерности. Им приходится довольствоваться представлениями, полученными в процессе вузовского обучения, но преподаватели зачастую также заражены академическим высокомерием либо и сами не способны связать высокоумные теории с действительностью. Раньше они еще умели убедительно раскрывать основные законы материалистической философии, но уж доказать на конкретных примерах постмодернистское положение о том, что закономерность равнозначна случайности, действительно, мягко говоря, очень непросто. Остается только со свободолюбивым пафосом говорить о примитивизме механистического объяснения мира, о величии синергетической модели развития, наповал сражать наивного слушателя положением об отсутствии референтности между означаемым и означающим и о том, что всякое высказывание является симулякром.

Практическим результатом влияния на общественное сознание философской манерности и нонсенса, очевидно, выступает создающееся у рядового читателя смутное впечатление, что в мире общих мировоззренческих положений господствует допустимость субъективизма и обслуживающей его лжи. Если говорить проще и ближе к практике, академическая и особенно постнеклассическая философия больше всего учит простого человека своей стилевой манерностью тому, что лгать вполне допустимо.

Семейная теория Олега.

Товарищем Леонида по путешествиям был его старый приятель в земной жизни Олег. Он был также гуманитарием и весьма обычным человеком. По роду своих занятий Олег писал научные работы, которые не были выдающимися, но кое - что, по мнению Леонида, заслуживало внимания, в том числе его статьи о психологии семейных отношений. Они были интересны хотя бы тем, что опирались на опыт его сорокалетней благополучной семейной жизни. Это немалого стоило, поскольку нередко авторы высоких истин сами не являются примером их воплощения.

Мать Олега умерла рано, и годы его отрочества и ранней юности прошли в новой семье отца. Жили в квартире мачехи. Она относилась к Олегу вполне нормально, но была классической коммунальной склочницей, что отравляло отцу существование. Пять лет жизни в этой семье привели Олега к твердому решению, во - первых, в будущем любыми средствами избегать женской скандальности, и, во - вторых, никогда не жить в приймах. Вторую заповедь он в дальнейшем соблюл абсолютно, а вот с первой все оказалось сложнее, хотя, в целом, терпимо.

В годы молодости Олега в средствах массовой информации нередко обсуждался вопрос о влиянии мотивов брака на его успешность. Казалось само собой разумеющимся, что таким мотивом у партнеров должна быть взаимная любовь, поскольку все иное воспринималось как тот или иной вид корыстного расчета или нечто приземленное и обывательское. Это был стереотип, сформировавшийся еще в первые годы советской власти на волне отрицания "старого мира". Олег стал одним из авторов, считавших, что кроме взаимной любви и сугубо корыстного расчета в случаях любви только с одной стороны у другого партнера может быть расчет на хорошего человека и на постепенное развитие влечения к любящему партнеру. Социологические исследования подтверждали, что по степени удовлетворенности браком такие семьи не уступают тем, которые основаны на взаимной любви.