Соловей мой, соловей (СИ)

Маша очень любила маму, они прекрасно понимали друг друга, говорить много не требовалось. Мама обычно говорила за всех присутствующих, от собедедника требовалось лишь кивать или мотать головой в нужные моменты. Дверь закрылась, в последний момент впустив Багиру, которая шла державным шагом, совсем не спешила, и не заметила, что ей едва не прищемили черный хвост. Она вспрыгнула Маше на колени, Маша рассеянно погладила ее и вернулась к книге.

Ферму сожгли, а детей накормили Пищей к моменту, когда в дверь постучала сонная непричесанная Вера, опухшая и немного не такая красивая, как обычно.

- И вновь с днем рождения, - сказала она слабым голосом. - Тебе что, совсем-совсем не плохо после вчерашнего портвейна? Ах, крепость и свежесть восемнадцати лет!

- Тебе-то всего двадцать, - сказала Маша.

- Ну да. И как раз эти два года очень отражаются на разнице в утреннем самочувствии. Как хорошо, что воскресенье и идти никуда не надо.

- Только вечером в ресторан, - улыбнулась Маша. - И на выставку мы ведь собирались. По сравнению с мумиями ты будешь выглядеть великолепно.

- Спасибо, - кивнула Вера. - Пойду причешусь и приведу себя в человеческий вид, нас же вот-вот должен посетить легендарный дядя Андрей.

Маша вернулась к чтению. Когда ей нравилась книга, реальность для нее сдвигалась, та, книжная, дышала и жила, а на этой, физической, приходилось концентрироваться с усилием.

В дверь позвонили. Краем уха Маша слышала голоса в гостиной, звуки отодвигаемой мебели, смех. Кто-то завел граммофон, глухо зазвучали первые оркестровые аккорды "Соловья". Маша улыбнулась - пусть не самое любимое исполнение, но романс ей все же подарили. Зазвучал голос певицы, и одновременно в ее комнату постучали. Маша подняла голову, резко выпадая из английской деревушки в утро своего восемнадцатилетия.

Багира резко села на ее коленях и коротко мяукнула, будто почувствовав Машину тревогу.

- Хорошо, что тебе Вера не купила пластинку вчера, - сказал папа. - Было бы две одинаковых. Андрей вчера ухитрился последнюю приобрести - какую ты и хотела, Альму фон Роде. Пойдем подарки открывать и знакомиться.

"Соловей мой, соловей, - уверенно выводил прекрасный голос, - голосистый соловей, ты куда, куда летишь, где всю ночку пропоешь?"

Маша шла по коридору, как сквозь плотную горячую воду, каждое мгновение казалось растянутым, размазанным во времени. Еще шаг, и еще один. Как вчера к краю крыши. Сердце обмирало предчувствием.

Сопрано на пластинке забралось невероятно высоко, туда, где парят ангелы меж хрустальных тонких струн, которыми сшита гармония мира. Задрожало на пределе. Мир завибрировал. Маша встала в дверях, чувствуя, как глаза обжигают непрошенные слезы.

Он.

Андрей обернулся к ней, держа в руках черную египетскую вазу, которую вчера рисовала мама. Его глаза расширились, брови поползли вверх, рот чуть приоткрылся. Маша стояла соляным столпом и смотрела на того, о ком весь день пыталась вчера не думать и не вспоминать. Голос певицы все дрожал в заоблачных высотах, потом рухнул, сложив крылья, понесся к земле с немыслимым ускорением, перед самым ударом подхватив себя и продолжив романс.

Андрей чуть не выронил вазу, пальцы дрогнули, он поймал ее в последнюю секунду.

- Ах! - вскрикнула мама. - Напугал. Это же моя любимая ваза для натюрмортов, я ее с закрытыми глазами рисую в любой технике. Вот, Андрей, и именинница. Наша Маша. Смотри, какая красавица выросла.

Андрей вздохнул, приходя в себя, провел рукой по бритой голове, будто поправляя волосы, будто забыл, что их нет. Маша присела в механическом, вбитом годами гимназии и училища книксене.

- С днем рождения, Машенька, - сказал Андрей. У него был не такой низкий голос, как она ожидала, но приятный, глубокий.

- Спасибо... - Маша совершенно не собиралась называть его "дядей", и мысли заметались в попытке вспомнить отчество, - Андрей... Михайлович?

- Ну что же ты, можно же просто "дядя Андрей", - рассмеялась мама. Значит, Маша угадала.

- Андрей Михайлович - лучше, - быстро сказал Андрей. - Зоя, убрала бы ты свою ценную вазу подальше, я сегодня что-то неловок, не смахнуть бы в повороте.

- Открывай, Машенька, открывай же подарки, - мама убрала драгоценную вазу в секретер, сняла иглу с пластинки и захлопала в ладоши.

Маша обернулась на отца - он стоял в дверях, сложив руки на груди и тоже улыбался. Маша вспомнила, что ее любят, что у нее праздник.

- Спасибо, - сказала она, не глядя на "незнакомца", чтобы не отвлекаться от легких веселых мыслей.

- На здоровье, - тихо ответил он и замолчал, ничего не говорил, пока все, включая подошедшую Веру, радовались и хлопали, когда Маша распаковывала подарки.

Тяжелый рыжий с золотом шелковый шарф от мамы - "под волосы тебе, красавица моя" прошептала мама, целуя ее.

Толстенный том "Новый сенсационный роман. Итальянский разбойник Музолино" в тканевом синем переплете от Ленмихи, которая стояла в дверях за папой и смущенно покраснела, когда Маша набросилась на нее с поцелуями, благодарностями и уверениями, что об этом романе она где-то что-то очень хорошее слышала и непременно почитает. Ленмиха махнула рукой, поправила седую косу и ушла, довольная, на кухню, пообещав вот-вот подать чаю.

Серебряная перьевая ручка от Веры, которая все поглядывала то на Андрея, то на Машу, что очень раздражало и отвлекало. Не понимает, что ли, что не о чем смотреть?

- Будешь ею писать в дневник, - сказала Вера. - Про сердечные дела и души прекрасные порывы.

- Их нужно посвятить отчизне, - сказала ей Маша, почти сердито.

- Ну, можно и отчизне, - не стала спорить Вера и снова посмотрела на Андрея.

Маша не привыкла испытывать душевного смятения и сердечного беспокойства. Все в ее жизни всегда было спокойно и гладко. Поэтому сейчас трепет и возбуждение, все нарастая, внезапно довели ее до какой-то невидимой границы, за которой переродились в свою противоположность.

Она поняла, что за чувство испытывает в присутствии темноглазого незнакомца, оказавшегося дядей Андреем. Неприязнь, чистейшей воды инстинктивную неприязнь - она даже рассмеялась от облегчения, когда это осознала. Просто до этого ей люди, от которых ее бы до такой степени отталкивало, в жизни не попадались, вот она и растерялась. Хотя - была же вот Света Мурциева в гимназии, тоже друг друга терпеть не могли, и без всяких видимых причин. Хотя и не до такой степени, но было же!

Надо просто держаться друг от друга подальше, и все будет хорошо, а там он и уедет обратно в свой Лондон! Маша мельком взглянула на Андрея - он смотрел в окно, сжав губы в страдальческой гримасе. Конечно, ему было скучно.

Последний подарок был самым большим, упакованным в золоченую темно-красную бумагу. Маша подняла коробку, оказавшуюся неожиданно тяжелой. Посмотрела на папу, улыбавшегося во весь рот. Догадалась, даже вскрикнула в восторженном предвкушении. Порвала бумагу в клочья, нетерпеливо, бросая обрывки на пол.

Коробка была деревянная, лаковая, с вензелями и листочками. Внутри, на черном бархате, лежали два небольших револьвера с глубокими зигзагами насечки на барабане. Маша дотронулась до выемок на металле, как будто приласкала зигзаг. Подняла один - тяжеловат, но легче папиного нагана. Понюхала - она любила запах оружия.

Мама снисходительно кивала. Подарок как подарок, дорогой, необычный. Она не возражала, когда папа стал Машу учить стрелять и брать с собой на стрельбища и за город, лет с восьми. Для нее это было спортом - вот для лаун-тенниса или жё-де-пом нужны ракетка и мячик, для катания - коньки, для стрельбы - револьвер. Главное - направленное усилие и свежий воздух. И еще важно, чтобы получалось, а получалось у Маши великолепно.

- Уэбли-Фосбери, новая модель, - сказал папа. - Автоматическая. Отдача от выстрела взводит затвор. Это из такого знаменитый стрелок Уинанс за семь секунд с двенадцати шагов шесть выстрелов положил прямо в яблочко. Видишь, спусковой механизм не дергает цилиндр, прицел не сбивается. Только тот был шестизарядный, а у этих - по восемь, и калибром поменьше.