Соловей мой, соловей (СИ)

Маша пожала плечами. Говорить ей не очень хотелось, ничего столь же интересного, как мисс Дженет, она рассказать не могла даже близко. Родилась, жила, смеялась, любила папу, маму, Ленмиху, нянечка у нее еще была француженка молодая, мама ее почему-то уволила, когда Маше было лет семь, она очень плакала. Школа, гимназия, балы, стрельбища, гитара, уроки вокала, коньки. Книги, книги, книги. Подруги. Ноты. Мальчики - ну вот такие, как позавчерашний Валентин и остальные будущие правоведы. Дневничок. Поцелуйчики. Ничего, решительно ничего интересного, глубокого, необычного.

- Мне так же казалось лет в семнадцать, - кивнула Дженет. - Но потом начались взлеты и падения, и трещины на душе, которые так болезненно заращивать. Я скучала по тем спокойным, блаженным временам ранней юности, когда жизнь выглядела скучноватой и предсказуемой. И театр, конечно - это не скучно. Поначалу голодно, утомительно, боязно, но не скучно никогда. Вы, Мария, просто из очень хорошего, спокойного, счастливого места в жизни смотрите на мир. В такое многие мечтают попасть, но не всем удается. Будут у вас еще и страсти, и слезы, и восторги, и победы. Голос у вас, кстати, чудесный - если дальше заниматься, можно многого достичь. Смотрите только, не курите никогда.

- А вы зачем же курите? - спросила Маша.

- А я своим голосом уже все, что нужно, сказала и спела, - ответила Дженет, смеясь. - И, знаете, Мария, я ведь потом ни к одному мужчине в жизни не испытывала настолько прекрасных и светлых чувств, как к моему Альберту на портрете. Даже сейчас вспоминаю - и сердце замирает. Что подтверждает мысль, к которой я пришла много позже, а тогда не имела слов и мысленной силы, чтобы ее правильно оформить. Что каким бы ни был реальный объект нашей любви, любим-то мы всегда только образ в нашей голове, а когда он неяркий, мы его сами подрисовываем, раскрашиваем и потом еще сильнее любим...

Она погладила тонкими пальцами медальон на шее.

"Неужели там портрет этого принца Альберта? - подумала Маша. - Или Андрея Михайловича? Или другого мужчины - но тогда почему же она его носит, если она с Андреем? И вот сейчас был бы удачный момент спросить, как они встретились и что их связывает, но почему-то язык не поворачивается..."

Часы на камине прозвонили одиннадцать.

- Как мне не хочется вас отпускать, - сказала Дженет с сожалением, дотрагиваясь до Машиной руки своей, очень горячей. - Но у вас же лекция, да? Как замечательно, что вас влечет к медицине. Что вам сегодня должны читать?

- Сегодня, по-моему, профессор Суслов читает, по женским карциномам, - сказала Маша. - Очень неприятная тема, хоть само заболевание встречается и нечасто, но диагностируется обычно слишком поздно и лечения практически нет.

Дженет чуть вздрогнула и убрала руку, но тут же опять улыбнулась.

- Приходите завтра, - сказала она. - Поработаем над вашими межзубными звуками и вы мне расскажете о лекции, хорошо?

Маша опять взглянула на ее медальон, снедаемая любопытством. Может быть, завтра она попросит показать, что внутри.

Лекция началась скучновато, Маша всё уплывала мыслями, посматривала в окно, за которым ярко, по-весеннему, светило солнце - вот и обещанное потепление.

Профессор Суслов развесил в аудитории анатомические плакаты один другого ужаснее, с темно-серыми опухолями, наползающими на розовые внутренние органы, просовывающими тонкие щупальца в сосуды и лимфоток. Лица женщин на плакатах выражали вежливое равнодушие к происходящему в их телах, а одна, очень красивая блондинка, еще и загадочно улыбалась.

Маша делала пометки, замирая - про то, как опухоль доходит до кости и врастает в нее, про то, как больная худеет, бледнеет и гибнет от упадка сердечной деятельности. Про то, как нечистоплотность может предрасполагать к раку кожи на лице... Потом пошло что-то совсем уже ужасное про cervix uteri, и Маша, внутренне отстраняясь, перешла к рисованию в тетради человечков, пирамид и верблюдов.

"Может быть, правда вслед за Верой пойти на Бестужевские курсы? - размышляла она. - Или вот женские политехнические открылись несколько недель назад, в газетах писали, надо бы разузнать."

- В последнее время многие придерживаются взгляда, что раковые новообразования вызываются паразитами из класса споровиков, но имеются и возражения на это. Настоящее положение вопроса о раковом паразите не позволяет высказать окончательного заключения, - закончил лекцию профессор Суслов, взглянул на часы, чуть поклонился и принялся сворачивать свои плакаты.

Слушательницы сидели, придавленные новыми знаниями. Маша увидела, как высокая, с ранней сединой в волосах, женщина из второго ряда аудитории украдкой ощупывает сквозь платье свою грудь, очевидно, опасаясь, не начал ли там вить гнездо паразит из класса споровиков.

Маша преодолела желание тоже пощупать и вылетела из аудитории, как пушечное ядро, обещая себе хорошенько подумать, прежде чем возвращаться.

У подъезда ее ждал Валентин. Маша настолько не ожидала его здесь увидеть, что даже и не узнала, прошла мимо, обернулась, только когда он ее окликнул.

Он был не в мундире училища, а в штатском сером пальто, без шапки, выглядел совершеннейшим мальчишкой, каким-то растрепанным, как будто только что закончил от кого-то убегать дворами.

- Я сначала отыскал твою кузину Веру, я здание Бестужевских курсов на десятой линии хорошо знаю, много раз там находил деву... людей.

Он чуть покраснел, Маша улыбнулась, взяла его под руку, повела через улицу к скверу.

- Вера мне объяснила, как, и где, и во сколько тебя искать. Интересная ли была лекция?

Маша кивнула, внутренне содрогаясь.

- А мы сегодня три часа слушали про тонкости уголовного судопроизводства. Бррр. Что люди с людьми порою делают, да как потом выкручиваются - уму непостижимо. А потом была еще сдвоенная лекция по истории вероисповеданий. Хочешь яблоко?

Он достал из портфеля два яблока, красное и зеленое. Маша выбрала красное. Они сели на скамейку в сквере, захрустели. Яблоко оказалось очень сочным.

- Пойдем сейчас в синематограф? - спросил Валентин, не глядя на неё. - В "Эдиссоне" крутят "Эсмеральду", а в "Кристал-Паласе" - "Тысячу и одну ночь".

- Про Шехерезаду?

- Ага. Корней ходил с дамой своей, говорит, там очень много пляшут. Сидит мужик, обедает, тут к нему в дом заходит царица, они выходят на улицу и вместе начинают танцевать. Приходят служанки и тоже в пляс. Появляются разбойники и долго танцуют по пещере... Слушай, давай мы это не будем смотреть, забудь про "Кристал-Палас", пойдем на "Эсмеральду"?

Маша рассмеялась. Ей было с Валентином легко и весело, совсем наоборот, чем то, как она себя ощущала в присутствии... того, другого.

- Пойдем лучше в музей, - сказала она неожиданно для самой себя. - Ты же сегодня слушал про историю вероисповеданий. Вот и посмотришь на древнеегипетские артефакты.

- Я хотел, - кивнул Валентин. - Билетов на сегодня нет, все раскуплены.

- У меня пропуск есть , - сказала Маша.

Валентин очень обрадовался, размахивая руками, стал пересказывать ей кусочки лекции - про Книгу Мёртвых, про суд Осириса, про ужасную богиню Амму-Пожирательницу с телом гиппопотама, львиными лапами и пастью крокодила.

- А кого она пожирала? - спросила Маша участливо. Уж очень страшное рисовалось чудовище.

- Души тех, кому выносили обвинительный приговор на суде Осириса, - сказал Валентин и бросил огрызком в большую ворону, боком подбиравшуюся к их скамейке, как будто она тоже хотела послушать про египтян. - Вот это я понимаю - жесткая и эффективная судебная система! Ни тюрем, ни каторги. И боги сыты... И овцы целы.

Слежавшийся, почерневший за зиму снег таял вокруг них так быстро, что слышалось журчание ручейков воды под сугробами. Звук был звонкий, радостный. Воробьи и синицы щебетали вокруг громко, возбужденно, как будто тоже были счастливы.