Замыкание (СИ)

Запомнился тот холодный день накануне Восьмого марта, но не тем, что Николай загулял, ничего нового, детей забрали ее родители, а другим. Она поехала в театр к Якову, зная, что он один. Кивнул ей и стал готовить кофе, а ее прорвало: надоело, муж и свекровь, вечно недовольные, не хотят, чтобы она училась, надоело все, кому нужна учеба, если без образования больше зарабатывают. Дуся вообще считает, что бабе грамота не нужна. Хорошо знают ее обязанности матери и жены, но забывают о своих. Николай не зарабатывает, Дуся считает, что у нее лучший в мире сын.

Они пили кофе, Яков молчал, а Софья все жаловалась. Остановилась, только когда он взял ее руку в свои теплые ладони.

- Помните, много будет в жизни соблазнителей и посягателей на вашу свободу, но ваш выбор - главное.

Он отпустил ее руку и встал приготовить еще кофе.

Вдруг кто-то нервно постучал в дверь. "Открыто! - крикнул Яков. Через высокий порог тяжело перешагнула худая высокая женщина, с некрасивым, посиневшим от холода лицом. На ней была легкая, не по погоде куртка, на голове вязаная шапка. Она порылась в глубоком кармане пальто, вытащила пачку фотографий и швырнула на стол. Софья от неожиданности отшатнулась, но успела заметить Оксану с обнаженной грудью.

- Вот чем ты здесь занимаешься, козел вонючий! С женой не спишь, на молоденьких потянуло! Сколько ты им платишь? Гроши домой приносишь! Это разве зарплата! Ты эту фотографировал голой? - женщина взяла фотографию и стала сравнивать с Софьей. - Сколько их у тебя?

Софья встала, но не решилась пройти мимо разъяренной женщины.

- Не уходите, - тихо попросил Яков.

Он легко поднял женское, костистое тело, перед лицом Софьи мелькнули ботинки мужского размера, - и вынес ее за порог. Некоторое время доносились женские вопли, громкие, тише, совсем тихие, как мяуканье кошки за стенкой.

Яков вернулся.

- Что это было? - спросила Софья.

- Моя благоверная. Не ведает, что творит, глупое создание, - произнес он обыденно, вот опять, и ничего с этим не поделать.

Они пили кофе и молчали. Что тут скажешь.

* * *

Оксана вышла замуж и ушла из библиотеки, - муж умел зарабатывать. Софья через несколько лет встретила ее на улице и удивилась резкой перемене: волосы стали темными, она растолстела, - сытая, довольная жизнью женщина сильной рукой катила перед собой коляску с младенцем, в другой руке держала годовалого ребенка.

- Никак не могу похудеть, муж любит покушать, и я с ним за компанию. Но я ему такая нравлюсь, - улыбалась она.

- Главное, чтобы мужу нравилось.

- Зачем ей понадобились дети? Зачем ей было беременеть? - недоумевал Яков.

- Как? - возмутилась Софья.

- От былой красоты ничего не осталось.

- Красоты? Вам нравилась ее внешность? Просто, она была молодая. Вот и все.

- Красота, как любое совершенство, редко встречается. Красивая женщина должна быть ответственна за свою красоту, - видимо, что-то отразилось на ее лице, он помолчал и продолжил: - Во втором классе к нам пришла девочка, родители переехали из Сибири, я в нее влюбился. Первая любовь не забывается. Оксана на нее похожа.

- Китаянка? Как у дяди?

- Нет, бурятка.

Он достал из-под стола початую бутылку портвейна.

- Не хотите присоединиться?

Что есть истина

Эту запись Яков хотел сократить, удалив кое-что, но не успел.

"После шока от известия, что умер Боря, нет, этого не может быть, ведь ему еще жить и жить, я больше не услышу его голос по телефону, не буду надеяться, что мы встретимся, накатывала такая тоска, что никакие сцены ада не сравнятся с переживаниями.

Ни с чем несравнимая пустота в душе, когда кого-то близкого забирает смерть. И думаю, что животные, особенно собаки, переживают нечто подобное.

Никитична ничего умнее не придумала, чтобы отвлечь меня, стала пересказывать передачи о вселенной, особенно ей нравятся черные дыры. Меня передергивает, когда она рассказывает, что они способны затянуть любую звезду и распылить, уничтожить, превратить в ничто. В последнее время астрономы считают, что эти дыры не так пусты, как считалось раньше. Я спросила: и что из того? Как? Ты не понимаешь? - закудахтала она, - обнадеживает, что смерть не так проста, как видится нам - атеистам. В огороде бузина, а в Киеве дядька, но я с ней спорить не стала. Утомительное занятие, спорить двум маразматичкам.

Письма от Бори, которые я часто перечитывала, убрала в кладовку, сняла его портрет, так мне было тяжело. Но стало раздражать пятно, ярко-синее на выгоревших обоях. Пожаловалась Яше, он посоветовал что-нибудь повесить, можно из его работ, полная кладовка их, надо было, чтобы он выбрал. Мне трудно передвигаться, даже Никитична не тревожила, стучала, только когда слышала за стенкой шарканье моих тапок.

Он обещал прийти с Соней. А мне тогда не хотелось видеть их вдвоем: когда она подходила к окну посмотреть на березы, а он вставал рядом и обнимал ее, все внутри переворачивалось. Да, зависть, да, сама виновата, не настояла, чтобы Боря жил со мной, все чего-то ждала.

Яша оказался смелее, после смерти Раисы пришел ко мне и признался, потирая лысину: "Ты будешь смеяться, конечно, смешно, но никуда не деться, трухлявый дуб опять зазеленел". И мне стало все ясно. Не помню, что ему ответила, что-то вроде: против природы не попрешь, - хотя какая тут природа, если детей они не собирались заводить. И порнографией не назовешь: что-то глубоко человеческое, то самое, без чего мы все погибнем.

Пожалуй, я завидовала их счастью, но справлялась с этим чувством, пока не умер Боря.

Яша был занят, послал ко мне Соню, она обрадовалась, с удовольствием пороется в кладовке, может, что-нибудь из рисунков возьмет, да, пусть берет, что ей понравится.

Надо такому случиться, ведь я совсем забыла, старая, она вытащила из кладовки белую лошадь, похожую на птицу и на Дусю одновременно.

Реакция была, еще какая!

- Это что, лошадь? Розовая лошадь, а как на Дусю похожа! Давно у вас?

Я растерялась, помнила, конечно, Дуся позировала ему здесь, в этой квартире, он писал ее портрет маслом, а лошадь - так, в удовольствие, Дусе не показал, чтобы не обидеть, чай не птица - лебедь. Но Соне об этом знать ни к чему, Яша бы не простил, если бы я ей рассказала.

- Не помню, - соврала я, - хотя нет, он тогда стены общепита разрисовывал.

- Да, хвастал, что пасется на вольных хлебах. Я была у них в мастерской, тогда курсы повышения квалификации проходила в пединституте, зашла к нему после занятий, купеческий дом, - она задумалась, - кажется, снесли его, впрочем, не знаю точно.

Время было такое, голодное, поэтому не удивительно, что Яша обрадовался, когда я его сосватала артели художников, Гоше да Митяю, заказы так и сыпались из общепитов. И Яше посытнее: при своем росте он ел много хлеба. У него была привычка каждый день покупать две булки серого хлеба, плохо испеченного, но самого дешевого. Все не съедал, резал на кубики и сушил. Угощал меня, я с удовольствием грызла сухарики с ним на пару. Хлебный магазин был на центральной улице, и он выстаивал утром огромную очередь, я как-то попыталась тоже в ней постоять: очередь занимала даже проезжую часть и по-змеиному закручивалась у входа.

Соня продолжала рассматривать белую лошадь и то, как она смотрела, мне не нравилось. Я предложила ей порыться на полках, там много чего найдется.

Она вытащила плотный пакет неудачно, рывком, из него выпали рисунки фрагментов лошадей, эскизы причудливо переплетенных черно-красных прямоугольников, треугольников, кругов с точками и линий. Яков утверждал, что это иероглифы, то ли для столовой, то ли для японского ресторана, а, может, для вывески - объявления рыбного дня по четвергам. Я возмущалась: разве это иероглифы, ведь японцы ходят по улицам, могут обидеться.