Дар (СИ)

И поныне имена этих двух племен и их грозный герб остаются символом непримиримого и свободолюбивого духа Северного народа..."

Стефан зевнул и перелестал до следующей закладки.

"... подобно любым богам кочевых народов, северный пантеон отличался жестокостью. Почти все ритуалы почитания требовали жертвоприношений, исключение составляла лишь Асала - богиня любви (о ритуале, связанном с нею, взрослые читатели могут догадаться сами). К IV веку обряды стали смягчаться, и человеческие жертвоприношения заменили на животные [92], но сам вид ритуала не изменился: как говорится в "Наследии", "кровь невинныя возжеглася, и ветра песню исполнили уста". Песни имели свою версию у каждого племени и у каждого бога и позже переродились в известные нам "Сказания Севера". Также в некоторых ритуалах упоминается символ бога. По всей видимости, это предметы, ассоциируемые с тем или иным представителем пантеона. Так, для Асалы им, конечно, стал цветок. Для богини утра - кусочек стекла или прозрачного камня [93]. Бог мертвых носил маску, что закрывала мертвую половину лица. Бог войны - зажженное копье. Бог веселья - плод душицы, ныне запрещенныйунас по понятным причинамиставший ууууделомммм..."

Буквы сливались, глаза слипались, и Стефан захлопнул книгу. Он сунул ее на место, оглядел еще раз комнату и осознал, что его насторожило.

- Вот ведь какая штука, госпожа Свенсон. Смотрю я на эту тронную залу, тасказать, и что-то никак одной вещи не вижу, без которой и жить человеку нельзя, хе-хе. Кровати-то того...

- Чего "того"?

- Нету.

***

Кто-то залепил зеленые глаза девушки пластырем, отчего даже Йоннибергу стало не по себе. Он поежился, но улыбнулся Корделии и демонстративно поднял руку "предмета" вверх, в сноп солнечного света. Корделия помрачнела, что странно шло к ее северной красоте. - Ну она сама же это все организовала-с, - оправдался Йонниберг.

- Я знаю, - Корделия помолчала и достала из кармашка платья часы. - Ты не хочешь пойти отсюда к... я не помню. Знаю, как на эвесском, а на... Dunehio. Вода течет вверх.

- Фонтаны зимой не работают-с, невежественная госпожа северянка, - ответил Йонниберг и согнул руку девушке так, будто она чесала противоположное ухо.

- Не работают-с, - повторил он.

Корделия все смотрела на часы и покачала головой.

- Так странно, что мы встретились именно сегодня. Ghadraho de...

Йонниберг и хотел бы сказать, что искал Корделию по всем музеям страны и сейчас невыразимо отупел от радости, от радости, ОТ РАДОСТИ, и ничего странного во встрече нет, но почему-то он молчал и поднимал девушку на цыпочки, и сам не понимал, ЗАЧЕМ. Йонниберг заметил, как "предмет" сглотнул, и удивился - в мозгу уже засело убеждение, что перед ним не живой человек.

- Йон!

- Хорошо-хорошо! Только один момент-с.

Корделия оглянулась на угол помещения, и прядь ее светло-рыжих волос выпрыгнула из-под шляпки, скользнула по плечу. Йоониберг невольно засмотрелся. Не глядя, он вложил девушке в руку желтый томик из саквояжа. Та уже дрожала от напряжения - она все стояла на цыпочках, и солнце зажигало золотом черные волосы. Подошел угрюмый рабочий. Он снял кепку, встал на колени и заглянул под белоснежное платье. На миг Йонниберг подумал, что надо охладить пыл мужчины, но ничего не сказал и только сунул розу из саквояжа в свободную руку девушки. Цветок упал.

- Имейте совесть! - крикнул женский голос из толпы. - Вы в музее, а не в борделе!

- Очень сомневаюсь! - захохотала троица студентов, и по залу пробежали глумливые смешки.

- Йон, reho! Я ухожу, - Корделия снова достала часы и сделала шаг в сторону.

- Сейчас! - Йонниберг торопливо поднял розу и снова вложил в руку "предмета". К раздражению Йонниберга, цветок снова выпал. По скуле девушки скатилась капелька пота и заблестела над краешком губ. - Ну погоди. Та смотрительница! Помнишь? Ведь похоже-с... ведь...

- Reho! - перебила Корделия. - Ne mija... Я не хочу.

Она пошла через толпу, все смотря на часы. Йонниберг со злости втиснул цветок в руку девушки - ее лицо побледнело - и поспешил за Корделией. Уже в толпе, в поте и голосах, Йонниберг оглянулся и почувствовал холодок. Да, девушка сжала розу, но по белой от напряжения руке, по белому мизинцу скользили алые капли. Летели на пол, собирались в лужицу. "Предмет" все-таки был живой, разве что пластыри, которые шутники наклеили на зеленые глаза, создавали жуткое впечатление поднявшегося из могилы трупа.

***

Стефан безразлично смотрел на багровое пятно, в котором лежали оплавившиеся, переломанные и затоптанные свечи. Три с одной стороны пятна и два с другой. Грязно-белое месиво на буром фоне - однажды Стефан видел такое, когда пушечным снарядом убило его супругу и сына.

Работник музея - безликая фигура в брезентовике и противогазе, что маячила на краю зрения, - шаркнул и тихо сказал:

- Ну не мог я на такое смотреть.

Стефан моргнул и отвел взгляд от засохшей крови.

- Право слово, я вас не виню.

- Она же сама сказала...

- Конечно.

- ...если ее жизни явно ничего не будет угрожать, то я должен молчать и не мешать посетителям. Я и не мешал. А потом не выдержал, ушел. Ну не мог на это смотреть! Чтобы до таких мест у женщины прикасались, да у всех на виду. Хуже, чем в балете. Я девять лет женат и такого не позволяю себе с супругой, а тут... Ну не мог я!

Стефан зевнул и на миг прикрыл тяжелые веки.

- Может, если бы я остался, если...

- Если так, и вас тоже жгли бы в крематории, - устало перебил Стефан. - Или усыпляли бы в больнице, хе-хе.

- Хоть кто-то поправился?

Стефан покачал головой и с трудом открыл глаза. За окном занимался серый рассвет, и фигуры в нишах проступали из теней.

- Право слово, а что это за морды у вас стоят?

- Это? Я... вы же спрашивали.

У Стефана похолодело под сердцем. Подобные слова говорили все чаще и чаще, и закрадывалось подозрение, что это неспроста.

- Вы уж повторите для старика, не сочтите за бестактность, хе-хе.