Очерк о родном крае (СИ)

- Я чайку сейчас, Диночка, - засуетилась мама.

Марек смотрел, как Дина, сутулясь, дышит в стол. Ему показалось, что она мерзнет.

- Да, чаю...

Ее пальцы дотянулись и скомкали салфетку. От этого простого жеста повеяло такой жуткой, черной ненавистью к тому, кого она представила на месте салфетки, что Марек вздрогнул.

Неожиданно они встретились глазами.

- Не пускаете его? - глухо произнесла Дина. - И правильно. Штирлицев нам не хватало еще. Я бы тоже не пустила.

Она запахнулась в одеяло, на миг оголив шею, на которой чернели отпечатки чьих-то пальцев, и страдальчески скривилась. Впрочем, слабость проявилась лишь на долю секунды, затем лицо ее вновь сделалось замкнутым и усталым.

- Я должен, - сказал Марек.

Дина качнулась на стуле.

- Возможно. Андрей лучше в этом разбирался. Он как скажет...

Она слабо улыбнулась, вспоминая. Марек улыбнулся за ней. У него возникло вдруг стойкое ощущение, что брат жив. Просто вышел. Или должен вот-вот прийти с работы. Сейчас хлопнет дверь...

- А мне в его смерть не верится, - сказала Дина в унисон его мыслям. - Вообще во вчера не верится. Все это сон. Кошмар. Я скоро проснусь.

- Это и хорошо, - успокоительно-мягко проговорила мама. Она поставила перед девушкой чашку с чаем, подтянула еще один стул. - Выпей и поспи еще.

- Не хочу, - сказала Дина.

- Надо, Диночка.

- Татьяна Сергеевна... Мам Таня...

Дина склонилась к маме.

- Диночка.

Долгий судорожный вздох, и они зарыдали по любимому и по сыну, ища друг у друга поддержки и облегчения. Где-то внутри у Марека, дрожа от напряжения, скручивалась и скручивалась пружина.

- Извините.

Он воспользовался моментом и поспешно выбрался в прихожую. Ему обязательно... с Пристли или с кем-то из долбанного миротворческого штаба... Чтобы хотя бы тело выдали...

Пальцы смахнули непрошеную слезинку. Собраться! Его действия? Его действия просты. Добиться встречи, пригрозить ублюдкам статьей и оглаской тех порядков, которые заведены в контингенте.

И видео!

У вешалки Марек внезапно сообразил, что плащ, которым вчера Дима и Свиблов пытались прикрыть наготу Дины и, соответственно, плащ, который сейчас на ней под одеялом, - это его плащ.

Что ж, не страшно. Пиджак от костюма вполне сойдет за верхнюю одежду. Лето все-таки, не жара, но лето. И вообще это не важно.

Он сходил в большую комнату за пиджаком. Две женщины, кажется, из той троицы, что ночью чистила картофель и лук, сидели там, одинаково подперев кулаками щеки и уставясь в стену над выключенным телевизором. С появлением Марека у них появился новый объект внимания. Пока он копался в своих вещах и собирал документы, их взгляды ползали по нему, как насекомые - любопытные, но безобидные.

- Извините, - сказал им Марек, подхватив сумку.

Пиджак - на предплечье. Документы - во внутренний карман. Не попрощаться он не смог, скрипнул кухонной дверью.

- Мам, я вернусь.

- Марек...

В голосе не было запрета, только упрек. Вскинулись пальцы - мама перекрестила Марека, будто накладывала стежки. Ото лба до пупка и слева направо. Так и ходи.

Небо хмурилось.

В воздухе чудилась предгрозовая муть, напряжение и лиственный шелест. Порывами налетал ветер.

Марек одел пиджак.

Улица была пуста. Если бы Марека попросили подобрать эпитеты, выражающие состояние этой пустоты, он связал бы ее с тревогой и затаенной болью. За окнами мерещились силуэты, застывшие в ожидании сигнала. Прозвучит он - и дома лопнут по ширине подъездов, меча людей наружу, будто икру.

- Дядя Марк!

Вынырнув из какой-то щели, к нему подбежал мальчишка, командир из песочницы, выразивший Мареку при знакомстве свое неудовольствие от заграничного имени. Штанины брюк его были закатаны выше колен.

- Славка?

Мальчишка вытянулся перед Мареком.

- А дядю Андрея, правда, убили?

Соврать в настороженные серые глаза Марек не смог.

- Да.

- Натовцы?

- Патруль.

- Ненавижу! - выдохнул мальчишка, сжав кулаки и становясь похожим на Мальчиша-Кибальчиша из сказки.

Он развернулся.

- Погоди, - сказал Марек, глядя на босые ноги Славки. - Вы что, за забор пошли?

- А это не ваше дело!

- Славка! - крикнул Марек.

Но мальчишка уже скрылся под навесом и, кажется, юркнул за дощатую стенку с поленницей. У бетонных блоков растерянно топталась полная женщина в длиннополой куртке. Выйти наружу она не могла - путь ей преграждали барьер и двое солдат в темной натовской форме. За спинами их стоял 'Хамви' с нацеленным в сторону домов пулеметом.

- Что здесь? - спросил Марек.

- Не пускают, - со вздохом ответила женщина.

- Почему?

- Так боятся.

- Вас?

- Видимо, и меня. Никого не пускают.

- Эй! - Марек просунулся над заградительным щитом. - Я хочу выйти!

Один из солдат, лениво повернув голову, показал ему средний палец.

- F...ck off. Get out.

Марек вытащил карточки документов.

- 'European Daily Report'! I'm a reporter!

Солдат отлепился от стены.

- Really?

Он со скептической ухмылкой выцепил из просунутой пачки пластиковый прямоугольник европаспорта, отливающий голографическим значком, с интересом повертел его в пальцах и понес к 'Хамви'.

- Sir.

Стук в стекло вызвал жужжание стеклоподъемника.

- Sir, here is reporter.

Из глубины затененного салона всплыло острое лицо в темных очках. Оно что-то неразборчиво спросило, солдат сунул в окно европаспорт. Марек увидел, как мигнул огонек портативного сканера. Повинуясь жесту из 'Хамви', второй солдат оттащил барьер в сторону. Марек юркнул в узкий проход.

- Тварь какая, - выдохнула ему в спину женщина.

- Простите, - сказал Марек.

В 'Хамви' сидел молодой парень в звании второго лейтенанта. Он прочитал Мареку на английском целую лекцию об опасности определенных районов города, тем более, что они специально для тупиц обложены бетонными блоками. В этих районах, кивал он на дома, Марек Канин мог бы пропасть бесследно. Это же рассадники террористов и партизан, и, если бы ему, лейтенанту Джейкобу Паланго, было позволено, он бы с чистой душой выжег там все. Потому что русские в своей упертости будут почище вьетнамцев и северокорейцев. Наверное, где-то наравне с кубинцами и иранцами. Ненависть к цивилизованным Америке и Европе у них в крови. Как у всяких ущербных отморозков. Это как-то связано с 'холодной войной'. Ни доброго взгляда, ни расположения к тем, кто их, ублюдков, собственно, защищает тут от Москвы и от пограничных республик, здесь не дождешься. Нет, жечь всех, не взирая на пол и возраст. Но ради журналиста-идиота, увы, никто не стал бы организовывать военную операцию, даже если тому удалось дозвониться до полковника Пристли и женским голосом зарыдать в трубку.

- Вы очень рисковали, - сказал лейтенант. - У этих людей, которых вообще-то и людьми-то назвать сложно, отсутствуют понятия о порядочности. Пока мы держим их на прицеле, они тихие. Но стоит только отвернуться, они выстрелят в спину.

- Я хотел убедится, - сказал Марек.

Офицер протянул европаспорт.

- Убедились?

- Не совсем.

- Скажу вам откровенно, - подвинулся к окну лейтенант, - мы ждем провокаций, потому и перекрыли выходы из района. Наши тут шлепнули одного из докеров, ну местные и возбудились. Я бы на вашем месте ходил, оглядываясь. Ублюдкам, быть может, поймать европейского журналиста будет даже предпочтительней, чем кого-то из нас.

- И что со мной сделают? - спросил Марек.

- Убьют. Это ж варвары.

- Спасибо, я буду осторожен.

- Да, держитесь центральных улиц, там больше патрулей, у государственных зданий - оцепление.

Марек еще раз поблагодарил.

Отойдя метров на пятьдесят и свернув за угол, он обнаружил, что его колотит. Как вытащенного на берег из полыньи. Крупной дрожью, зуб на зуб, и изнутри, и снаружи. До судорог. Тише, Марек, тише. Сука! Защищает он! Через прицел!