Часть третья (СИ)

- Я давно уже не ребенок, я...давно вас люблю, люблю, люблю, я буду вашей рабой, вашей любовницей, вашей служанкой, только не гоните меня. Зачем мне эта гостиница? Я вот, вся ваша, - лепетала она, сверля кулачками свои глазные яблоки. - Я давно решила, что только вы будете моим первым мужчиной. Я берегла свою невинность для вас и если это будет хоть каплей благодарности за все, что вы для меня сделали, я буду счастлива. Я не требую, чтобы вы женились на мне и ребенка от вас не собираюсь заводить. Можете не сомневаться в этом. Возьмите меня на руки, покружитесь, сделайте это как в детстве, когда мне было шесть лет. Я с шести лет люблю вас. И чувство любви никогда не покидало меня.

- Что ты делаешь со мной, Матильда, ведь ты мне в дочери годишься, я старше тебя на двадцать один год. Я не хочу портить тебя, ты, мне кажется, еще девушка. Однако не думай, что я деревянный. Вот сейчас возьму тебя и положу на кровать. Ты потом жалеть будешь. Может быть всю жизнь. Хотя, если ты родишь мне ребенка, я переведу на твое имя еще десять миллионов долларов, ты станешь богатой невестой и выйдешь замуж по любви за своего сверстника.

- Да мой милый, да мой дорогой, возлюбленный мой старичок, каждая клетка моего бархатного тела хочет соединиться с твоей, смотри, разве я не хороша? И я на все согласна, я нарожаю тебе кучу детей и никакие миллионы мне не нужны. Даже если у тебя было много невинных девочек, то пусть я буду одна из них. Еще подростком я говорила матери, что ты у меня будешь первым мужчиной и только ты. Еще тогда, когда ребенком приехала в Москву по твоему вызову, я дала себе слово, что ты у меня будешь первым, а если ты откажешься, я покончу с собой. Ты слышишь? покончу с собой. Я даже не спрашиваю, где твоя жена и есть ли у тебя она.

- Ну, ну, это глупости, - бормотал Борис, прижимая ее к себе и водя рукой по бархатной коже. Погладив тугие шары, он не мог удержаться и положил ладонь на бугорок ниже пупка. Он понял, что воля покидает его, и если эта девочка решила пожертвовать собой, то...

Дрожащими ручками Матильда стала расстегивать пуговицы на рубашке Бориса Петровича. На очереди был брючный ремень. Одежда Бориса и Матильды валялась на полу. Как Адам с Евой они стояли друг против друга и любовались друг другом.

Матильда быстро заключила его в свои объятия, прижалась всем телом, так что он чувствовал биение ее сердца, а вдоль щек из ее счастливых глаз полились слезы.

- Ты чего?

- Не обращай внимания, это слезы радости, - произнесла она как в бреду, а потом впилась в его губы.

- Ты что так дрожишь? - спросил он, подхватывая ее на руки.

- Не знаю, - ответила она, все теснее прижимаясь к нему.

Он покружился с ней как в детстве и унес в свою спальню.

- Постой, - сказал он, откидывая покрывало и поправляя подушки. - А теперь прыгай туда.

- Подушку под попку, - потребовала она.

- А ты откуда знаешь это?

- Я теоретически подготовлена, ходила на курсы гейш, но отказалась от практики, а теперь эту практику можно пройти с человеком, которого я всегда любила, люблю сейчас и буду любить всю жизнь. Это так здорово! Я немножечко и боюсь, но должно же это когда-то случиться.

Свет в спальне был ярким, и Борис видел, как меняются краски на личике Матильды. Он сделал первую попытку и увидел, как она морщится от боли.

- Тебе больно? Почему слезы?

- Мне и больно и хорошо. Это слезы радости. Не жалей меня, милый. Эту боль и эту радость я буду помнить всю жизнь. Я хочу стать женщиной, давно хотела, но только с тобой, мой первый, мой любимый мужчина...

Матильда проснулась в восемь утра. Свет за окнами разыгрался в полную силу. Лицо Бориса, освещенное лучами утреннего солнца, проникающими через окно спальни, походило на изображение молодого апостола Андрея, оно слегка покрылось густой темной щетиной. Матильде так хотелось провести ладошкой по щеке, но она прикоснулась щекой, и почувствовала тысячи иголок, и это было так хорошо. Потом стала прикасаться губами, и это возбудило ее. Просунув бархатную ручку под одеяло, она нашла то, что можно было найти, обвела ладошкой и слегка сжала. Борис открыл глаза.

-- Милый мой, хороший мой, любимый мой, я..., не удержалась, -- лепетала она, впиваясь ему в губы. Затем последовало молчание вперемежку с радостными стонами, отдых, короткий, правда, потому, что Борис, казалось, был неистощим. Он сам удивлялся, откуда у него берутся силы. Этого у него не было с Асей. Матильда была нечто необычное, не сравнимое, и если бы она сутки напролет лежала, в чем мать родила, на белых простынях с разбросанными черными волосами до плеч, сверкала тугими шарами и оформившимся бюстом, он, как мужчина, не смог бы лежать равнодушно. Это была какая-то бесконечная симфония любви. Борис и не знал, что такое возможно. Ни его миллионы, ни шикарная квартира, ни положение, которое он занимал в обществе, не приносили ему столько радости и счастья, как это существо, в чьих объятиях он сейчас находился. Нет, перед ним было не обычное женское тело, которым можно насытиться и думать о том, что пора сматывать удочки, -- перед ним лежал вулкан нежности и красоты. И еще. В чисто физическом плане Борис не испытывал ничего подобного ранее. "Роза" Матильды состояла из мышц и эти мышцы работали во время близости и приводили его в необычное состояние, какого он не испытывал ни с одной женщиной до этого.

Как хорошо, что ни один мужчина до него, не любовался этим телом, не целовал эти губы, не лежал на этой роскошной груди!

Матильда лежала тихо и с ее лица не сходила восторженная улыбка.

-- Я сейчас приготовлю завтрак, -- сказала она и тут же вскочила. -- Где же мой халат? все так перепуталось, перемешалось, и получился радостный хаос. Сколько мы так будем жить?

-- До конца дней своих, -- ответил Борис.

- А семья? Где твоя семья?

- Ты и я - вот это и есть семья.

-- Правда, что ли? Мне кажется: все это сон. Не может быть, чтоб так было хорошо в реальной жизни. Теперь надо вызвать маму, либо я поговорю с ней по телефону, как ты думаешь?

- Ее надо вызвать и пусть она останется с нами, - сказал Борис.

- А что ей еще сказать?

- Скажи, что ты собираешься менять фамилию. На днях мы посетим загс.

-- Нет, этого я говорить не буду, -- произнесла Матильда, (разговор продолжился уже на кухне), я скажу, что ты меня соблазнил, и я очень довольна, нет, просто счастлива. А то могу сказать, что я сама тебя соблазнила. Прилетела из Лондона, попросилась к тебе на ночь, а так как никого больше не было в квартире, я ночью, когда ты спал, тихонько, на цыпочках, забралась к тебе под одеяло и...

-- Если ты так скажешь, мать тебя просто отшлепает.

-- И не отшлепает, я уже большая, я уже женщина. Как долго я ждала этого момента, если бы кто знал.

-- Но ты могла это сделать раньше, гораздо раньше, ведь девочки сейчас после пятнадцати уже становятся женщинами, это просто стало модно.

-- Да, это так, но я ждала..., я тебя ждала. Я знала, что моим первым мужчиной будешь ты и только ты, -- я этого хотела с шести лет, неосознанно правда, но хотела. Помнишь, я тебе говорила, что когда вырасту, я выйду за тебя замуж, а пока ты будешь моим папой?

-- Я всегда воспринимал это, как детский лепет, хоть и любил с тобой поиграть. Ты и тогда была прелестной девочкой, такой говорливой и ласковой.

После завтрака Борис вышел в прихожую и увидел начищенные до блеска туфли, повязанный галстук и только что отглаженную рубашку.

-- Не делай этого больше, -- сказал он Матильде, -- у нас для этого есть домработница Маша, она вот-вот должна подойти.

-- А я что буду делать? лежать на кровати и набирать вес? Ты меня быстро разлюбишь, а я не могу допустить этого. Я должна двигаться и даже нервничать. Если бы не возвращаться в Англию на эту учебу, я бы устроилась на работу, я еще и работать хочу.

-- В Англию ты больше не поедешь. Это тебе уже ничего не нужно. Если только в банк съездить, но это будет нескоро. Ты у меня богатая невеста: у тебя шесть миллионов долларов приданое.