Очерк о родном крае (СИ)

Метров через пятьдесят вход отыскался, то самый, у которого его остановил утром патруль. В этот раз патруля не было, и Марек огорчился. Ему очень хотелось отчебучить что-нибудь этакое, например, спросить бравых 'касок', кто их сюда звал. Вот кто звал? Кто конкретно звал? Вот у него документы и проверяйте.

Ха, хорошая шутка.

Марек постоял еще, потом ухнул в проход, опять царапнув рукавом по бетонной кромке. Ноги решили подгибаться.

Дома, дома. Окошки, подъезды. Дети. Страшненькие, чумазые. Им нужно помахать рукой. Да, это дядя Марек!

На лестничной площадке он дважды промахнулся мимо звонка.

- Наконец-то!

Из открывшейся двери на него хлынули звон вилок, ножей, бокалов и голоса, разгоряченные, громкие. Мама в праздничном, цветастом платье наклонила, чмокнула в щеку.

- А что за праздник? - спросил Марек, раздеваясь.

- Твое возвращение.

- А-а.

Он кое-как нашел место, куда повесить сумку и плащ. Вешалка удивительно обросла куртками и пальто. В проеме в большую комнату вздрагивала спина в сером свитере.

- Зарегистрировался? - спросила мама, отряхивая рукав плаща.

- Да. Зарегистрировали, напоили. Мне бы по-тихонькому перекусить.

- Марек, - мама протянула руку и стерла с Марековой щеки след своей помады, - это же твой стол, тебя все ждут. Совсем в своих европах одичал. Люди на тебя посмотреть хотят.

- Как в зоопарке?

- Ну тебя!

- Татьяна Сергеевна! - крикнули из комнаты. - Мы уже пьем!

Раздался женский хохот.

- Пошли, - сказала мама и повлекла, потянула вяло упирающегося Марека к застолью. - Неприлично, скажут, прячу, стыжусь сына-то.

- Пьяный я, - сказал Марек, переступая порог.

- О-о-о!

Его встретил радостный рев.

За широким и длинным, составным столом сидело семь человек. Три пожилых женщины рядком сидели на диване, мужчины на разношерстных, видимо, частично позаимствованных стульях занимали противоположную сторону. Марек никого из них не знал, разве что смутно помнил одну из женщин, кажется, давнюю мамину подругу.

- Таня, это он? - худой, в овчинном жилете старик сощурился на Марека. - Что-то вроде пополней был мальчишка.

- Он! Он! - заявил мужчина лет сорока, приветственно растопырив пальцы. - Одно лицо с Михал Михалычем.

- Одна кровь, - сказала мамина подруга.

- Сюда, - мама повела Марека во главу стола. - Садись.

Она опустилась на табурет сбоку, подвинула сыну тарелку и большой ложкой нагромоздила на тарелке горку из оливье.

- Ешь.

К оливье добавилась картошка, кусок хлеба и несколько кружков колбасы. В руку Мареку ткнулась вилка.

- Нет, так не пойдет, - заговорил мужчина, сравнивший Марека с отцом, - пусть уж наш дорогой приезжий скажет нам что-нибудь. А мы за это выпьем! А то ждем его, ждем, он же, как хомяк...

Сидящие поддержали его возгласами. Сделалось шумно, у Марека все слегка поплыло перед глазами.

- Давай, сынок, - сказала мама, поддергивая его руку вверх, чтобы он встал, и повернулась к собравшимся: - Он скажет, он сейчас скажет.

- Хорошо.

Марек поднялся, успев куснуть хлеба.

Восемь человек смотрели на него, кто с интересом, кто без, кто-то подняв бокал, а кто-то прокручивая в пальцах рюмку. Глаза, рты, усы, губы. Мама улыбалась, теребя его за рукав.

В голове было пусто. Что сказать? - подумалось ему. Не ждут же от него откровения? Не пророк он, в конце концов, а пьяный журналист. Надышавшийся здешним опасным воздухом европеец.

- Я очень рад быть здесь, - сказал Марек, - рад вас видеть. И рад, что после стольких перемен жизнь у вас в городе налаживается.

Повисло озадаченное молчание.

Мареку показалось, что свет в комнате вдруг потускнел, глаза у сидящих поблекли, рты схлопнулись. Затем старик в овчинном жилете кашлянул и сказал:

- Что-то ты, сынок, не то...

- Я пьяный, - скривился Марек, - извините.

- И все?

Марек сел, чувствуя разочарование людей и комкающуюся атмосферу застолья, потом снова встал и сказал:

- Если честно, я очень рад вернуться. Я люблю маму и брата и никогда их не забывал. И хочу выпить за отца.

- Это дело, - с одобрением произнес старик.

Над столом в выдохах всплыло облегчение. Свет прибавил в яркости.

- Да, за Михаила.

- За Михал Михалыча.

- Боевой был мужик.

Люди завставали.

- Не чокаясь.

Мама, повлажнев глазами, прильнула к Марекову плечу.

- Спасибо, сынок.

Они выпили, помолчали, глядя мимо, сели, застучали вилками. Из кухни пахнуло жареной курицей.

- Таня, ты сиди, я сама, - вывернулась из-за стола сидящая на диване с краю женщина, одетая в странных цветов платье.

Она пропала, на кухне хлопнула дверца духовки, и запах курицы стал сильнее.

- Лида, сюда неси! - крикнул один из мужиков, полный и сутулый.

- Вот утроба! - качнула головой женщина напротив. - Ты сюда жрать пришел?

- Тоня, ну не пропадать же добру! - возразил тот.

Марек взялся за оливье. Он успел полноценно набить рот прежде, чем раздался звонок в дверь.

- Откроешь? - спросила мама.

Торопливо дожевывая, Марек вышел в прихожую.

Линолеум. Ага, осторожно, гвоздик, помним-помним... Ощущение свойскости, родного, пропитанного памятью места вдруг нахлынуло на Марека, и он замер у вешалки, удивляясь тому, что не знал этого чувства ни в Меркенштадте, ни в Кельне.

Уезжать? - вдруг подумалось ему. Отсюда? Звонок раздражающе грянул снова, и Марек, очнувшись, отщелкнул пуговку замка.

- Привет.

Брат, улыбаясь, прошел в квартиру, за ним шагнула весело блестящая глазами Дина, а за Диной появился смутно знакомый пожилой мужчина.

- Мы не опоздали? - спросил Андрей.

Марек проглотил оливье.

- Нет.

- Хм, - повернулся к Дине брат, помогая ей снять легкую курточку, - нам что-то все-таки достанется.

- Курица! - хищно клацнула зубами та.

- Кто там? - спросила из зала мама.

- Андрюха, - сказал Марек.

- Пусть идет за стол.

- Сейчас!

Пожилой мужчина в это время стянул ботинки и, выдвинувшись из-за спины брата, подал Мареку руку:

- Соломин, Николай Эрнестович.

- Марек... Марк Канин.

- Мы, кажется, виделись. Это... постойте, это было перед администрацией! - Лицо Николая Эрнестовича посветлело. - Вы стояли на ступеньках.

Марек кивнул.

- Было дело. Много думал.

- Да-да! - Николай Эрнестович мелко, по-доброму рассмеялся. - Будьте осторожнее. Я видел, вас там охранник задержал.

- Ему тоже показался подозрительным мой мыслительный процесс.

- Вот видите!

Из кухни с курицей на противне вышла Лида и скрылась в зале, взорвавшемся при ее появлении восторженными мужскими голосами.

- А мы чего стоим? - спросила Дина.

- Потому что тормоза! - сказал Андрей, и повлек их всех в неширокое горлышко дверного проема.

Николаю Эрнестовичу достался свободный стул рядом с Мареком, брат с Диной устроились на противоположном конце стола, подтянув из угла монструозное кресло.

- Ну, кажется, все в сборе, - сказала мама.

- Даже курица! - громыхнул прозванный утробой мужчина, и все засмеялись, заговорили разом, запередавали тарелки с едой.

Марек занялся оливье. От шума застолья, от сопричастности к жизни, к радости людей по спине бежали мурашки.

Я дома, господи боже мой! - звенело, шумело в голове. Дома. Сползай маска приличного европейца, трещи шкура. Вылупляется человек.

- Как вам наши палестины? - наклонился к нему Соломин с наколотой на вилку капустой.

Марек кивнул.

- Город, - сказал он, - по крайней мере, стал краше.

- Дипломатично. Хотя центр действительно облагородили и постарались сделать европейским. Вы же только приехали?

- Утром.

- И где были?

- Наверное, уже везде.

- Быстро вы, - уважительно сказал Соломин.

- И в администрации был, которая комендатура, и на ликеро-водочном, и на базе 'касок', что на окраине, за Строительной. И везде поили. Так что извините, что слегка окосел. Не выпьешь - не разговоришь.