Очерк о родном крае (СИ)

- Марек, - мама сунулась сбоку, заботливо подложила ему в тарелку кусок куриного бедра и несколько мелких картофелин, - ты кушай, кушай. Вон бледный какой.

- Да, спасибо.

Мама чмокнула его в щеку. Кто он был для нее? Все тот же ребенок, только выросший, вымахавший выше ее, уехавший и вернувшийся.

Марек раздавил попавшуюся под вилку картофелину, с болью осознавая, что сам уже не видит мать, как в детстве, молодой и полной сил.

Застолье брызгало обрывками разговоров, они мешались со звоном приборов, скрипом стульев, движением людей. До Марека, хоть он и находился, в сущности, сантиметрах в семидесяти от центра стола, долетала уже какая-то взвесь.

- ...а грибы...

- ...и высадил...

- ...храпит иерихоном...

Он смотрел, как брат, опустив лицо, почти не поднимая глаз, сноровисто орудует вилкой. Нет, ножей не признают! Смотрел, как Дина обгладывает крылышко, как аккуратно укладывает косточки на край тарелки. На мгновение они встретились взглядами, и Марека обожгло стыдом от того, что он, наверное, выглядит как вуайерист какой-нибудь, любитель подглядывать, болезненно наблюдать. Чтобы скрыть это, он полез вилкой в миску с маринованными огурцами. Николай Эрнестович подставил ее ближе. Марек благодарно кивнул. Наколотый огурец капнул на стол. Словом, все замечательно.

- А Марк-то ваш наново еще не женился? - услышал он.

Одна из маминых подруг, видимо, имела на него планы. То есть, не сама имела. Наверное, присматривала партию для дочери, внучки или родственницы. А что, журналист, живет в европах.

- Не знаю еще, не сейчас, - ответила мама, - позже разузнаю.

Марек улыбнулся. Ничего не меняется.

- А давайте-ка, - поднялся крепкого, спортивного вида мужчина с грубым, словно рубленым, обветренным лицом и по-военному короткой стрижкой, - давайте выпьем за Родину, за страну, которая, дай Бог, снова объединится!

- Ур-ра!

Вскинулись руки с рюмками. Андрей с Диной встали, дотягиваясь хрусталем до хрусталя. Дон! Дзон! Встал и Соломин. Нечего делать - поднялся и Марек.

Дзынь.

- За Родину.

- За Россию.

Напряжение в глазах, в лицах. Секунда неподвижности. И время потекло, потекло дальше. Выпили. Сели.

- А ведь как хорошо было, - вздохнула женщина, что принесла курицу из кухни. - И свет не отключали, и топили даже летом. Нет, все поменять, все перекособочить, и Москва не та, и соседи - не соседи. Самостоятельная республика! - горько произнесла она. - А самостоятельности - с хрен да редьку. Что ж мы такие дураки?

- А мы ли? - усомнился плотный мужчина. - Пусть каждый за себя отвечает. Я с самого начала был против.

- За результат отвечают все, - сказал Соломин.

- Те, кто должны отвечать, все уже в Америке, - сказала женщина. - Наворовали, напокупали себе вилл да домов, нас продали...

- Да мы сами себя продали! - сказал по-военному стриженный. - За слова о хорошей жизни! За картинку в телевизоре! Серега Живцов это сразу раскусил, уже тогда хотел часть поднять, но пиндосы подсуетились.

- Это дело прошлое, - сказал Соломин.

- Прошлое? - обернулся к нему стриженный. - А я как сейчас вижу! И лучше бы я был там, с ним, и хотя бы двух-трех уродов...

Он замолчал, глядя в рюмку, потом резко влил ее содержимое в рот.

- Не о том думаешь, не о том. Смотри в будущее, Дима, - мягко сказал Николай Эрнестович.

Дима расхохотался.

- А уж я смотрю, Соломон, смотрю! И погружаюсь. Это ж не будущее, это жидкая субстанция. Денег нет, а цены есть, живи, как хочешь. Пенсию урезали как бывшему служащему тоталитарной страны. К зекам приравняли, слышишь? Даже грузчиком хрен куда. Гаражи сторожу!

Он скрипнул зубами.

- Дима, мы знаем, - сказала мама.

- А племянница? - продолжил Дима, словно не услышав ее. - Представляете, ей в кайф такое будущее. Шмотки, тусовки, на школу забила. Какие-то телефоны, сети, кальяны. Где деньги только берет? Сука, увижу в 'Голден инн', наверное, убью!

В наступившей тишине кто-то несколько раз покашлял, звякнула вилка.

- Дядь Дима, давай отложим пока, - сказал Андрей.

Дима качнулся на стуле.

- Это можно. Принято к исполнению.

Он потянулся за бутылкой.

- Ой, мороз, моро-оз, - затянула одна из женщин, - не морозь меня-а-а...

- Не морозь меня-а-а! - подхватили мама и Дина.

- Моего коня-а-а! - поддержала мужская половина застолья.

Марек не пел, слушал. При всей разноголосице выходило на удивление стройно, цепляло и лезло в душу. Хотя, казалось бы, и конь у него железный, с климат-контролем, и от мороза он давно уже держится подальше.

И жены нет никакой. Ни красивой, ни ревнивой.

- ...ой, ревнива-ая!

- Эх, хорошо! - сказала одна из женщин, когда песня угасла.

Снова зазвенели вилки. Салаты, селедка и колбаса расползлись по тарелкам.

- А танцы будут? - весело спросила Дина.

- А как же! - кивнул дядя Дима, осоловело глядя в стол. - Стройными рядами...

- И я станцую! - сказала мама. - Андрюш, где там магнитофон твой?

Брат встал.

- Давайте через полчасика, - прижимая ладонь к груди, попросил Соломин. - Вы потом танцуйте, а мы на кухне покурим. И все довольны.

- Ну, да, точно, - сказала мама. - Что-то я, дурная голова... Только есть начали.

Брат сел. Свет вдруг мигнул и пропал, и люди перед Мареком превратились в едва различимые, чуть подсвеченные синевой окна фигуры.

- Оп-па! - вскинул голову Дима. - Светомаскировка!

- Как на войне, - вздохнул кто-то.

- Ну, теперь никаких танцев.

- А на мой взгляд, так даже романтичней, - раздался прокуренный голос.

- А музыка?

В ответ сидящий стал издавать звуки, отдаленно похожие на грохот барабана и вой трубы. Мелодию Марек угадать не смог, как ни старался.

- Как бы увидеть колбасу? - сказал, кажется, Дима.

Вспыхнул огонек зажигалки.

Мужчина, до того тихо и незаметно занимавший стул на краю рядом с братом поднял руку повыше, давая отсветам пробежаться по тарелкам.

- О, биг рахмат, - сказал Дима, ныряя вилкой к обнаруженной колбасе.

В свете бензинового огонька лица сидящих приобрели жуткий красноватый оттенок. Марек наощупь нашел стакан. В нем оказался шипучий лимонад, который оставил на языке слабый карамельный привкус.

- Похоже, если дадут, то к ночи, - сказал Андрей.

- Так что, по домам? - со вздохом спросил женский голос.

- Зачем же? - удивилась мама. - У меня свечи есть! Сидите, девочки.

Она встала, ее пальцы огладили мою спину. Огонек зажигалки горел, пока она не исчезла в темноте коридора.

Марек запоздало вспомнил про смартфон.

- Мам, погоди! Что ты в темноте?

Он скрипнул ножками отодвигаемого стула. В синем сиянии извлеченного из кармана гаджета торопливо обогнул стол.

Мама копошилась у кладовки. Рассыпая синь, Марек помог ей отщелкнуть шпингалет.

- Спасибо, сынок.

Недра кладовки, больше похожей на стенной шкаф, чем на полноценное пространство, хранили ослепительное множество вещей. Здесь были отцовские инструменты в фанерном, обитом кожей чемодане, внизу стоял старый ящик с гвоздями и шурупами, с ним делил соседство сливной бачок, вполне целый, видимо, припасенный на всякий случай. За бачком в два этажа выстроились банки краски. Выше, на полках, лежали молотки и пассатижи, мотки изоленты и проволоки, дощечки и железные уголки. На гвоздиках с внутренней стороны дверцы висели две ножовки. Пахло деревом и пылью.

Мама сунула руку в темноту между картонных упаковок с лампочками. Марек подсветил.

- Нет, не здесь.

Привстав, она зашелестела целлофаном на верхней полке. Что-то звякнуло. От рулонов туалетной бумаги и брикетов хозяйственного мыла побежали тени.

- Сынок, ты не посмотришь? Я уж не вижу, - сказала мама.

- Где? - спросил Марек.

- А вот с твоей стороны. Наверху.

Марек запустил пальцы.

- Здесь только пакет полиэтиленовый.

- Вот-вот, его и давай, - обрадовалась мама.