Краткая история белковых тел (СИ)

-- Через час. Успеешь?

-- Наверное, успею!

Я отвечаю с многозначительным видом, хотя работы нет, и сегодня не предвидится -- сижу и тупо убиваю время. Отвечаю ей так из вредности -- пусть не рассчитывает, что буду бегать за ней, как щенок за хозяином, подпрыгивая и повизгивая от восторга.

Соснина отходит, а я фантазирую, как мы поедем на презентацию в некую фирму. Мне представляется, что поездка будет просто так, для вида, потому что Лизка хочет замутить что-то со мной, ведь муж ей уже надоел и Ванька тоже. Хотя, по большому счету, моё отличие от последних заключалось лишь в том, что я был относительно новым лицом в сонме многочисленных поклонников Сосниной. Свежее белковое тело. Кажется, так определил моё место в жизни классик Энгельс: "Жизнь есть способ существования белковых тел".

Да, я белковое тело, которое существует само по себе. Но у него, у Энгельса, было и продолжение фразы, вернее, один немаловажный момент: белковое тело осуществляет постоянный обмен веществ с окружающей средой.

Итак, я белковое тело, которому надо обменяться веществом с внешней средой.

Смотрю в сторону Сосниной. Она складывает вещи в сумочку, улыбается по сторонам легко, без всякой задней мысли. Насколько я её знаю, она никогда не циклилась на рабочих моментах, на мелочах; все у неё протекало ровно, без напрягов и избыточных карьерных усилий. Да и зачем ей пробиваться вверх, если муж или любовник могут обеспечить всем, что пожелает душа.

"Значит Лизка -- внешняя среда, с которой надо чем-то обменяться? -- мелькает у меня в голове. -- Забавно! Только вот чем?"

Дальнейшие мысли в этом направлении меня вдохновляют, и я вырастаю в собственных глазах, словно поднимаю планку самооценки. Теперь я кажусь себе крутым любовником-мачо, которому не могут отказать все девчонки нашего банка. Моя карьера, словно мощная ракета с новенького космодрома, резко устремляется ввысь, оставляя позади неудачников типа Кравчука или мужа-рогоносца Степана. Я стремлюсь к звездам, которые видятся мне заветными миллионными бонусам, к месту в правлении Банка, к...

Но вовремя останавливаюсь. Хватит бредить! С Лизкой, скорее всего, ничего не замутится. Да и космодром, откуда должна стартовать моя ракета еще не достроен - строителям задержали зарплату, и они забили на это стратегически важное строительство.

Вообще-то в группе продвижения и поддержки продаж, я отвечаю за рекламный блок -- договариваюсь о размещении рекламы в СМИ, на постерах, биллбордах, в интернете. Распространяю брошюры и буклеты. Работа не пыльная, мне нравится. Несколько таких рекламных буклетов с описаниями преимуществ банковского вклада "Доверие" завалялось у меня на столе.

Мой взгляд, давно привыкший к глянцевой праздничности подобных поделок, легко скользит мимо, почти не цепляясь и не парясь по поводу написанных на них слоганов. Читать эти тексты всё равно, что жевать безвкусный гамбургер - его хочется посолить, поперчить, залить кетчупом или горчицей. Тогда ещё можно употреблять.

Но в отношении рекламы так не делается. Нельзя! Ибо будет разрушена приторно-глянцевая гармония несуществующей жизни, в реальности которой нас пытаются убедить.

Не знаю зачем, но всё-таки беру в руки один из буклетов и рассматриваю, чтобы убить время. Из-за зелёного леса выглядывает улыбающаяся девушка, держащая в руках толстые пачки денег. Её гладкое лицо освещается озорными лучиками солнца, глаза широко раскрыты, полные губы приветливо изогнуты. Она будто подсказывает каким способом можно легко заполучить кусочек счастья в свое пользование, и способ этот на удивление прост -- всего-навсего, открыть вклад в нашем банке.

Своим лицом привлекательная рекламщица отдаленно напоминает Соснину.

Пока я созерцаю в задумчивости рекламные буклеты и жду Лизу, в офисе наблюдается всеобщее оживление: девушки вскочили с мест, молодые люди поспешили к окну. До меня донеслись слова: "Кравчук", "Порше" и что-то ещё. А потом народ заторопился вниз, на улицу, почувствовав манящий запах халявы. Лиза вышла со всеми, и я остался в офисе один.

Поднявшись с кресла, встаю у окна. Отсюда мне удобно наблюдать как Кравчук, с небрежным видом открыв багажник черного "Порше", изображает из себя местного олигарха, упивается моментом, своим широким жестом. Он улыбается, глядя по сторонам, кивает свысока, не в силу своего роста, а в силу положения, кажущегося ему, действительно, значимым. Ведь кто, на самом деле, перед ним? Пигмеи офиса, рабы финансовых плантаций, не идущие ни в какое сравнение с белым менеджером-рабовладельцем по фамилии Кравчук. Только вместо колониального пробкового шлема у него престижный "Порше".

Иван барственно проводит рукой, указывая на багажник, где теснятся бутылки "Мартини", лежат коробки шоколадных конфет и разная пластиковая посуда. Судя по выражению лиц окружающих, по одобрительным взмахам рук, взрывам смеха, он слышит много приятного для себя. Как же! Рубаха-парень, свой в доску, человек, способный на широкий жест. Таких любят в компаниях, таким подражают.

"Тупое стадо! -- злобно думаю я о своих коллегах, -- на уме только пожрать, да потрахаться!" Но может во мне говорит одна только зависть? Они там внизу, на мини-празднике жизни, а я стою один у окна, словно лузер, отвергнутый офисным социумом.

Эта картина так действует на меня, что я опять погружаюсь в фантазии и вижу себя на месте Кравчука: как подъезжаю к подъезду, как открываю багажник, как ко мне с визгом и смехом несутся девчонки... Да, заманчивая картина! Только я не Кравчук, у меня нет его популярности, нет его денег, нет его должности.

Последняя мысль кажется обидной. Чем этот человек более креативен, чем я? Что он такого сделал, чтобы быть успешным, распоряжаться другими, получать бонусы? Я вполне мог бы его заменить, и, возможно, не только я. Как заметил один мудрый человек: "На этом месте может работать любой. Но занять само место любой не сможет".

Компания внизу веселится. Кравчук в своей обычной манере рассказывает какой-нибудь пошлый анекдот непременно с матерком, парни ухмыляются, девушки смущенно хихикают, тем не менее, продолжая попивать чужой "Мартини". Ради халявы можно и потерпеть.

Мне вдруг захотелось открыть окно и бросить в эту компанию бумажный пакет с водой -- делал такие в безмятежном далёком детстве. Получи фашист гранату!

Тяжелый пакет упадёт с глухим стуком на асфальт, хлопок, треск, брызги во все стороны. Кравчук отвлечется от самолюбования, посмотрит наверх и увидит мою торжествующую физиономию. А что? Пусть видит! Я его не боюсь.

Иван продолжает рассказывать, и новый взрыв хохота долетает до меня даже через закрытое окно. Затем Кравчук поднял голову, посмотрел на здание нашего банка, на окно, за которым я стоял, увидел мое лицо. И вот тут не знаю, что на меня нашло -- я поднимаю руку, машу ему, заставляя себя улыбаться и ощущая горожанином, послушно машущим флажком при виде лидера зарубежного государства.

Со стороны это выглядит приветливо, хотя на самом деле, все понимают, что толпа выстроилась по разнарядке, по прихоти работодателя, энтузиазмом здесь и не пахнет. По разнарядке же толпа машет, улыбается и иногда кричит: "Мы рады вас видеть!" На самом деле -- всё фальшиво: их радостные глаза, приветливые взмахи рук, и добрые слова, вылетающие из открытых ртов. И, конечно, выражения лиц.

Наверное, такая же физиономия в данный момент у меня: жалкая, одеревеневшая в искусственной улыбке, физиономия офисного пигмея.

Кравчук пренебрежительно кивает и поворачивается к своим поклонникам и поклонницам.

2.

Мы с Лизой ещё не успели поехать на презентацию, как Иван появился в нашем офисе, подошёл к моему столу. Нерешительно потоптавшись, он наклонился, скособочив свою худую фигуру, и уставился в моё лицо.