Спиноза Б. Избранные произведения

ненавидит (см. т. 28, ч. III). Если бы люди жили по руководству

разума, то каждый (по кор. 1 т. 35) обладал бы этим своим правом

без всякого ущерба для других.

Н

о так как люди (по кор. т. 4) подвержены аффектам, далеко

превосходящим способность или добродетель человека (по т. 6), то

часто они влекутся в разные стороны (по т. 33) и бывают противны

друг другу (по т. 34), нуждаясь между тем во взаимной помощи (по

т. 35). Поэтому, для того чтобы люди могли жить согласно и служить

друг другу на помощь, необходимо, чтобы они поступились своим

естественным правом и обязались друг другу не делать ничего, что

может служить во вред другому. Каким образом может произойти

это, а именно, чтобы люди, необходимо подверженные аффектам (по

кор. т. 4), и притом непостоянные и изменчивые (по т. 33), могли

заключить между собой обязательство и иметь друг к другу доверие, это ясно из т. 7 этой части и т. 39, ч. III, а именно из того, что всякий

аффект может быть ограничен только аффектом более сильным и

противоположным ему и что каждый удерживается от нанесения

вреда другому боязнью большего вреда для себя. При таком условии

общество может утвердиться только в том случае, если оно присвоит

себе право каждого мстить за себя и судить о том, что хорошо и что

дурно. А потому оно должно иметь власть предписывать общий

образ жизни и установлять законы, делая их твердыми не

посредством разума, который (по сх. т. 17) ограничить аффекты не в

состоянии, но путем угроз. Такое общество,

5

53

зиждущееся на законах и власти самосохранения, называется

государством, а люди, находящиеся под защитой его права, —

гражданами.

О

тсюда легко понять, что в естественном состоянии нет ничего, что

было бы добром или злом по общему признанию, так как каждый, находящийся в естественном состоянии, заботится единственно о

своей собственной пользе и по собственному усмотрению

определяет, что добро и что зло, руководствуясь только своей

пользой, и никакой закон не принуждает его повиноваться кому-либо

другому, кроме самого себя. А потому в естественном состоянии

нельзя представить себе преступления; оно возможно только в

состоянии гражданском, где по общему согласию определяется, что

хорошо и что дурно, и где каждый должен повиноваться

государству. Таким образом, преступление есть не что иное, как

неповиновение, наказываемое вследствие этого только по праву

государственному; наоборот, повиновение ставится гражданину в

заслугу, так как тем самым он признается достойным пользоваться

удобствами государственной жизни. Далее, в естественном

состоянии никто не является господином какой-либо вещи по

общему признанию, и в природе нет ничего, про что можно было бы

сказать, что оно есть собственность такого-то человека, а не другого; но все принадлежит всем, и вследствие этого в естественном

состоянии нельзя представить никакого желания отдавать каждому

ему принадлежащее или брать чужое, т.е. в естественном состоянии

нет ничего, что можно было бы назвать справедливым или

несправедливым.

И

з сказанного ясно, что справедливость и несправедливость, преступление и заслуга составляют понятия внешние, а не атрибуты, выражающие природу души. Но достаточно об этом.

Теорема 38.

Т

о, что располагает тело человеческое таким образом, что оно

может подвергаться многим воздействиям, или что делает его

способным действовать многими способами на внешние тела, полезно человеку, и тем полезнее, чем способнее делается им тело

подвергаться многим воздействиям и действовать на другие тела

многими способами; и на-

5

54

оборот, вредно то, что делает тело менее способным к этому.

Д

оказательство. Чем способнее к этому делается тело, тем способнее

делается душа к восприятию (по т. 14, ч. II); поэтому то, что

располагает тело таким образом и делает его способным к этому, необходимо хорошо или полезно (по т. 26 и 27), и тем полезнее, чем

способнее к этому может сделаться тело, и наоборот (по той же т. 14, ч. II, обращенной, и по т. 26 и 27), вредно, если оно делает тело менее

способным к этому; что и требовалось доказать.

Теорема 39.

Ч

то способствует сохранению того способа движения и покоя, какой

имеют части человеческого тела по отношению друг к другу, то

хорошо; и наоборот — дурно то, что заставляет части

человеческого тела принимать иной способ движения и покоя

относительно друг друга.

Д

оказательство. Тело человеческое (по пост. 4, ч. II) нуждается для

своего сохранения в весьма многих других телах. А то, что

составляет форму человеческого тела, состоит в том, что его части

сообщают некоторым определенным способом свои движения друг

другу (по опр. перед леммой 4 после т. 13, ч. II). Следовательно, то, что способствует сохранению того способа движения и покоя, какой

имеют части человеческого тела относительно друг друга, сохраняет

и форму человеческого тела и, следовательно (по пост. 3 и 6, ч. II), делает человеческое тело способным подвергаться многим

воздействиям и действовать многими способами на внешние тела; а

потому это (по пред. т.) хорошо. Далее, то, что заставляет части

человеческого тела принимать иной способ движения и покоя, то (по

тому же опр., ч. II) заставляет человеческое тело получать иную

форму, т.е. (как это само собой ясно и как было замечено в конце

предисловия этой части) заставляет человеческое тело разрушаться

и, следовательно, делаться совершенно неспособным подвергаться

многим воздействиям, и потому это дурно; что и требовалось

доказать.

С

холия. Насколько это может приносить пользу или вред душе, это

будет объяснено в пятой части. Здесь должно заметить, что, по

моему понятию, тело подвергается

5

55

смерти тогда, когда его части располагаются таким образом, что они

принимают относительно друг друга иной способ движения и покоя.

Ибо я не осмеливаюсь отрицать, что человеческое тело без

прекращения кровообращения и прочего, по чему судят о

жизненности тела, может тем не менее измениться в другую

природу, совершенно от своей отличную. Я не вижу никакого

основания полагать, что тело умирает только тогда, когда

обращается в труп. Самый опыт, как кажется, учит совершенно

другому. Иногда случается, что человек подвергается таким

изменениям, что его едва ли возможно будет назвать тем же самым.

Так, я слышал рассказ об одном испанском поэте, который заболел и, хотя затем и выздоровел, однако настолько забыл свою прежнюю

жизнь, что рассказы и трагедии, им написанные, не признавал за свои

и, конечно, мог бы быть принят за взрослого ребенка, если бы забыл

также и свой родной язык. Если же это кажется невероятным, то что

же мы должны сказать о детях, природу которых взрослый человек

считает настолько отличной от своей, что его нельзя было бы

убедить, что он когда-то был ребенком, если бы он не судил о себе

по другим. Но, чтобы не давать суеверным людям материала для

возбуждения новых вопросов, я предпочитаю более не говорить об

этом.

Теорема 40.