Коинсидентология: краткий трактат о методе

Annotation

Перед вами, возможно, первый чистый метафизический трактат, написанный на русском языке в XXI веке. Под одной обложкой кроются: спинозизм эпохи «нового духа капитализма», спекулятивный реализм в-себе, ставший спекулятивным реализмом для-себя, мидраш для космических коммунистов, боевой листок прокрастинатора и набросок мануала по сексуальному программированию. С этим трактатом коинсидентология впервые обретает книжное тело, до того остававшись распыленной по журнальным статьям, блоговым записям и документациям публичных выступлений.

Михаил Куртов. Система и коллапс

Коинсидентология: краткий трактат о методе

О субстанции

A

B

C

D

E

О МЕТОДЕ

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

Михаил Куртов. Система и коллапс

Перед вами, возможно, первый чистый метафизический трактат, написанный на русском языке в XXI веке. Под одной обложкой кроются: спинозизм эпохи «нового духа капитализма», спекулятивный реализм в-себе, ставший спекулятивным реализмом для-себя, мидраш для космических коммунистов, боевой листок прокрастинатора и набросок мануала по сексуальному программированию. С этим трактатом коинсидентология впервые обретает книжное тело, до того остававшись распыленной по журнальным статьям, блоговым записям и документациям публичных выступлений.

В центре коинсидентологии как философии и нового вида знания находится понятие совпадения (лат. coincidentia, «со-впадение»). Ухватить суть этого понятия можно только держа в уме его спекулятивный характер. Мысль о совпадении начинается с наивно-языкового опыта: что мы на самом деле имеем в виду, когда говорим «совпало» или «это совпадение»? Если мы будем внимательны к себе и верны этому опыту, то не сможем не согласиться, что в нем мы испытываем постоянное колебание между тем, чтобы признать две «совпавших» вещи или события необходимо, хотя и скрытым от нас образом связанными, и тем, чтобы признать их несвязанными, разделенными, случайными. При этом наше понимание всегда в итоге коллапсирует (от лат. collapse – «совместное соскальзывание») в одну из перспектив – либо мы вытесняем, рационализируем этот опыт, превращаем его в ничто, либо экзальтированно раздуваем, мистически преувеличиваем, превращаем в знак присутствия сверхъестественного. Разрешить эту двусмысленную ситуацию - которая, по проницательному наблюдению автора, является общей ситуациеи (пост-)современного человека, колеблющегося между Просвещением и рудиментами теологического, между рационализмом и иррационализмом, между наукои и суевериями, – можно только чисто спекулятивным способом: признав этот опыт связи и одновременно бессвязности, соединенности и разделенности тем что предшествует всякой связи и бессвязности, соединению и разделению. Или, иначе говоря, – признав эту «связь без связи», это «удерживание-вместе разделенного», обнаруживаемое в опыте совпадения (и само являющееся совпадением) чем-то изначальным, первой реальностью, субстанцией.

В подобном вкусе к «спекулятивной интервенции» автор трактата наиболее близок, пожалуи, к Квентину Мейясу, который также пытается разрешить пост­кантовскую проблему связи между бытием и мышлением, якобы необходимой для мышления бытия (так называемая проблема корреляции), – за счет спекулятивного указания на необходимость их бессвязности (необходимость контингентности). Однако, по мысли автора, как Мейясу, так и его коллеги по цеху спекулятивного реализма не достигают успеха в этом предприятии, поскольку смешивают проблему возможности чистого «удерживания-вместе разделенного» (т.е. совпадения в-себе) с вопросом о данности неданного. В таком виде последний вопрос был ранее сформулирован Жан-Люком Марионом (одним из представителей, наряду с Аленом Бадью и Славоем Жижеком, «революции 1989-го года»^[1] – эпизода в истории мысли, которому была посвящена диссертация Йоэля Регева): как может существовать Бог, который эмпирически не существует, т.е. как может быть дано то, что не может быть дано в принципе? В обоих случаях, у Мейясу и у Мариона, постановка вопроса о доступе к реальности или к Богу (каковым, по сути, является и вопрос о смысле опыта совпадения) в терминах данности неданного приводит к антиномии возможного-невозможного, или, говоря словами автора, «имманентного невозможного». Данный-неданный абсолют (будь то реальность или Бог) возможен и не возможен одновременно, в этом и состоит его интуитивная убедительность и логическое очарование, и критической задачей автора становится показать, что именно эта теологическая очарованность возможным-невозможным абсолютом (особенно у Бадью), в конечном итоге, и делает невозможным его познание, т.е. познание совпадения.

Для осуществления этой задачи автор прибегает к теории, которая, по­-видимому, уже имела дело с подобного рода антиномиями, - к диалектическому материализму в прочтении Луи Альтюссера. В традиции марксизма-ленинизма, которую развивает Альтюссер, диалектический метод есть теория познания реальности в ее живом развитии. Вопрос о совпадении - это тоже вопрос о реальности (реально ли то, что мы обнаруживаем в опыте совпадения, или нам только «показалось»?), и диалектический метод, притязающий на преодоление теологического и метафизического (в узком значении), предположительно может внести в него ясность. Во-первых, утверждается, что противоречие между двумя точками зрения на совпадение, как и между двумя совпадающими, является диалектическим противоречием. Реальность совпадения - это реальность сложно структурированного целого, в котором сохраняется неравенство, борьба (что отличает так понятое совпадение от «идеалистического» «совпадения противоположностей», coincidentia oppositorum, Николая Кузанского, где между крайними точками зрения устанавливается полное содержательное тождество). Во-вторых, противоречие, согласно Мао, развивается неравномерно, поэтому одно из противоречащих всегда господствует над другим, тем или иным образом подавляет его. Именно этим и объясняется коллапсирование понимания совпадения и онтологическое «блокирование» (термин Альтюссера) самого совпадения: идет «классовая борьба» за реальность, и совпадение сегодня подобно пролетариату, еще не осознавшему свою революционную миссию, пролетариату в-себе, который станет пролетаритом для-себя, когда осознает себя как метафизическое «слабое звено» в структуре современного знания.

Такова, вкратце, драматургия трактата по коинсидентологии. Что поражает в нем прежде всего, так это чистота и оптимум найденной формулировки основного вопроса пост-кантовской современности: как что-то/все держится, или как возможно удерживание-вместе разделенного (чистое совпадение)? Действительно, начиная с «революции 1989-го года» эта проблема находится в центре всех сколько-нибудь интересных философских предприятий - от концепции «верности» Бадью, удерживающей истину события, до «новой четверицы» Грэма Хармана, раскрывающей самоудерживание вещей в мире. В той или иной форме этот вопрос повсеместно ставится сегодня и на практике: с ним сталкиваются, скажем, когда хотят установить, как связаны и совместно держатся внимание и интерес потребителя (экономика внимания), или когда тщатся разрешить вопрос о рассеянности и прокрастинации, т.е. об удерживании внимания на вещах. Центральность проблемы удерживания разделенного есть то, что отличает текущую ситуацию от условного «постмодерна», для которого основным вопросом было скорее: как что-то/все разделяется? (Вопрос о разделении - это и различные проекты политической и социально-философской критики 1950-196О-х годов, и отчасти структурализм, и так называемая «философия различия», т.е. в первую очередь Деррида и Делез - хотя значение последнего одинаково велико для обоих периодов.) Сам термин «удерживание-вместе разделенного» встречается уже у Хайдеггера (Zusammenhalten im Auseinanderhalten)^[2], и равным образом термин «совпадение», как показывает автор, уже тематизировался в рамках некоей «маргинальной традиции» (от Фламмариона до Кестлера). Однако в трактате оба эти термина соединяются, становясь подлинным философским изобретением, которое, подобно любому крупному изобретению, ретроспективно переописывает собой и вмещает в себя главные философские проблемы не только настоящего, но и прошлого - от удерживания-вместе материи и формы у Аристотеля до удерживания-вместе субъекта и предиката в синтетических суждениях априори у Канта. Заслуга автора в том, что он смог увидеть все перечисленные выше проблемы как одну проблему и дать этой проблеме имя, которое само бы держалось и не разделялось. В известном смысле автор повторяет парадигматический жест Платона, также разглядевшего/расслышавшего в расхожем греческом слове «идея» («вид») возможность максимального абстрагирования и обобщения античной ситуации, для этого прежде подвергнув его процедуре остранения и тем самым превратив в своего рода иностранное.