Прощай, любимый Дрезден-Сити! (СИ)

Мы стали подниматься. За долгое время в пешем пути мои ноги с непривычки к долгой ходьбе начали `деревенеть' и я поднимался на этот самый Глаз с трудом. Вадику, казалось, всё нипочём и он, явно давно привыкший исхаживать пешком весь центр Днепра не по одному разу, легко справлялся с подобными подъёмами. Но чем выше мы поднимались, тем больше увеличивался этот хрусталик, пока, наконец мы не дошли до вершины и не увидели, что хрусталик стал огромным шаром из зелёного стекла, внешне напоминающего гранёный алмаз.

- Тут можно загхадать любое желание - сказал Вадик - Только молчи, а то не сбудется!

Я не верил в приметы, но тем не менее приложил к шару правую ладонь, закрыл глаза... и загадал...

`Хочу вернуться обратно в Дрезден-Сити - `телепатически говорил' я шарику - Не сейчас! Лет через пять, может быть. А ещё будет лучше, если на родине встречу последние годы'.

И дальше пожелал я всё то, что хочу оставить в глубокой тайне от уважаемого читателя (авось не сбудется!), затем вышел из псевдотранса, сфотографировал шарик и мы с Вадиком спустились вниз.

Комсомольский остров, разрезавший собой Днепр, становился всё ближе и ближе. Остров весь был покрыт зеленью и лишь небольшая церквушка напоминала о том, что когда-то до революции этот остров звался Монастырским. Соединял с большой землёй этот остров автомобильно-пешеходный мост.

Мы подбирались к мосту всё ближе и ближе, пока не оказались у лестницы, ведущей на мост.

Вся лестница была усеяна замками с надписями, вроде `Вася + Маша = L O V E', `Коля + Наста = `сердечко' Навсегда!' и некоторые их этих замков живо напоминали мне те сельские амбарные замки, на которые мой покойный дед когда-то запирал гараж и сарай. Я фотографировал, а Вадик, медленно взбираясь по лестнице, иронизировал:

- Прикинь, Санёк, шо будет, когхда лестница обвалится под грудой этих замков? Офигхенные бы загхоловки везде были - в Днепропетровске мост рухнул под гхрузом признаний в любви!

- Не то слово, Вадик! - отвечаю я - А можно и такое: `Мост на Комсомольский перелюбили!'. Главное только, чтоб от этой смертной любви никто не пострадал!

На самом мосту тоже были замки, но было их уже меньше. Но интересовали меня не они, а идущий наискосок Мерефо-Херсонский железнодорожный мост. Который я тут же сфотографировал вместе с пляжем и зелёным зданием канатной дороги.

- Слушай! - говорю я Вадику - А давай на канатке прокатимся!

- Не работает она! - сухо сказал Вадик - Уже лет 10 как.

- А чё так?

- Да хер их знает? Свистнули бабки и забыли, наверное.

Мне снова стало грустно, но ступив на остров, я выкинул всю смурь из головы.

На острове царило праздничное настроение. Всюду шли и бежали взад-вперёд дети, женщины, мужчины. Торговцы под разноцветными зонтиками торговали всем от сувениров до сахарной ваты. Кроме того именно на острове кончилась автомобильная зона и все дальнейшие дорожки были исключительно пешеходными.

Мы с Вадиком направились в сторону храма, и пешеходов на нашем пути стало совсем мало. Когда мы дошли, я заметил, что храм этот - явный новодел. Потому что и забор вокруг храма явно был `новенький' и часовня рядом с ним была похожа на мемориал `Хатынь-лайт', да и главная церковь явно имела вид новенькой. Но, тем не менее, всё это тоже было в моём объективе.

Наконец дошли мы до Днепра.

Днепр с Комсомольского острова смотрелся идиллически. Плескались о берег небольшие волны, светило солнце, издалека был виден Левый Берег и уходящий туда наискосок Мерефо-Херсонский мост. В придачу ко всему задул ветер. И глядя на эту картину, я вспомнил великого Кобзаря и процитировал его вслух:

Реве ╕ стогне Дн╕пр широкий

Сердитий в╕тер завива...

- Додолу верби гне висок╕

До неба хвил╕ п╕д╕йма?

- продолжил с усмешкой Вадик и сказал:

- А я и не знал, шо ты ещё Шеву нашего помнишь!

- Так от деда когда-то Кобзарь Тараса достался, царствие ему небесное. До сих пор перечитываю и помню.

- О, да! Тарас Гхригорьевич - цэ наше всьо! Если б ему ещё памятников не ставили бы, как дедушке Ленину много - вообще было бы прекрасно!

- Но согласись! - сказал я - стих в тему!

При этих словах на Херсонский мост выехал, громыхая, товарняк с цистернами и мы с Вадиком потихоньку двинулись в обратный путь с острова. Перед уходом я снял пару видов на Днепр с Левым Берегом, а потом у пешеходного моста мы купили с Вадиком по сахарной вате.

Пройдя мост, мы вышли в парк имени Шевченко. Я сфотографировал там арку, сидящего льва из бронзы, даже здание Днепропетровского ГосюУнивера не ускользнуло от моего объектива.

Но куда больше, чем парк и фото меня парили мои ноги. От непривычно долгой ходьбы они вконец одеревенели и каждый мой шаг отдавался ещё большей тяжестью, а на меня стала накатывать сонливость. И кроме того я стал заметно отставать от Вадика, который явно привык к таким походам.

`Господи - думал я - скорей бы трамвайная остановка, идти больше нет сил, так хочется расслабона'.

Однако на остановке меня ждал облом - трамвайная остановка была не оборудована не то, что скамейкой - навеса даже не было. И в итоге от боли в ногах я стал заметно пошатываться, а глаза ещё больше стали слипаться от усталости.

- Устал что ли? - спросил меня Вадик

- Как цуцик! - проскулил я.

- Потерпи! Щас трамвай будет и мы на вокзал поедем.

Трамвая мы ждали минут 20, и за это время даже успели избавиться от палочек из под сахарной ваты, а когда модернизированная Татра подъехала к нам и распахнула перед нами свои обтекаемые двустворчатые двери, мы влетели туда, а мои мысли и взгляд направились на поиск свободных мест.

Увы, все места в трамвае были заняты, так что когда двери закрылись и трамвай двинулся в путь, мне довольно долго пришлось держаться за поручни и терпеть боль и усталость в ногах, переминаясь с ноги на ногу.

Долго трамвай ехал по проспекту Карла Маркса, то ускоряя ход, то сбавляя его из-за холмистого рельефа днепровского правобережья, по которому нужно ехать то вверх, то вниз и часто поворачивать направо и налево. Проехав через весь центр города, замечаю на аллее между трамвайными линиями уличных художников за работой. И вспоминаю, что и отец Вадика вечно что-то сам рисует и пробует торговать своими работами здесь на этом же пятачке, мимо которого мы проезжаем.

- Это не здесь ли твой батя выставляется? - спрашиваю я Вадика.

- Да тут, тут! - отвечаю я.

- И много он тут зарабатывает?

- Не сильно многхо. Но он и тому рад.

А я с грустью смотрю на этих милых провинциальных художников и думаю о том, как это хреново - по-прежнему рисовать на холсте в мире, где художником всё чаще считается тот, кто занимается вещами далёкими от того, чем занимались истинные художники от да Винчи до Ван Гога. `Современное искусство', понимаешь, в котором нет места настоящей живописи зато есть место любой хрени, на которой можно навесить этот ярлык и поехать с ним на какое-нибудь биеналле. В то время, как истинные художники, верные краскам и мольберту, убьют свою жизнь на Невском или тут на проспекте Карла Маркса никем не признанные и никому не нужные. Кроме праздношатающихся туристов.

Наконец добрались мы до вокзала, и сошли с трамвая. В трамвае я, слава богу, смог в последние три остановки немного посидеть и расслабиться, но деревянность ног не делась никуда, и в сон меня клонило ещё больше. Потому, когда Вадик крикнул мне:

- Сань, смотри, вон там запорожец идёт!

я не смог ничего сообразить и только и нашёлся, что переспросить:

- Какой там ещё запорожец?

- Да такой - говорил с усмешкой Вадик - с чубом-оселедцем, усами, как у сома и в красных шароварах. Его бы лучше сфоткал, а не какие то там заводы!

- Да ладно тебе, Вадик! - отмахнулся я - мало тут у нас в Питере на Дворцовой Петров Первых и Екатерин Вторых, которые живут с того, что турики их фоткают, так ещё и какому-то ряженному запорожскому казачку платить ещё пришлось бы.