Да не судимы будете

Поздно вечером я все же сумел встретиться и переговорить с В. Биляком. Все это было сделано с большой предосторожно- рью. Я Биляку напомнил, что мы ждем от него и его группы обещанного письма. Биляк при разговоре со мной был страшно взволнован и чем-то расстроен, но от своего обещания не отказывалця, только просил с этим вопросом повременить до завтрашнего дня. Причина такого решения Биляка мне не совсем была ясна. Я посоветовался со связным нашим Савчен­ко, работником КГБ, он знал, что я должен получить от Биляка письмо. Решили выждать время, дать немного времени Биляку црийти в себя, ведь шаг он делает ответственный и рискован­ный.

Ночь была тревожной. Наша делегация собралась в номере у Брежнева для обсуждения текущих вопросов, связанных с предстояпщм совещанием. Разговоры наши были скованны и осторожны. Мы понимали, что нас могут подслушивать, да в этом и не было никаких сомнений.

3 августа 1968 года. В 12.00 по московскому времени в Бра­тиславе открылось общее пленарное заседание делегащш шести сощ1алистических стран. Открыл совещание и сказал вступи­тельное слово Дубчек. Содержание его выступления. Он при­ветствует всех членов делегаций поименно во главе с руководи­телем делегащш. Благодарит четыре партии за то, что они с понимагаем отнеслись к предложению КПСС и КПЧ собрать­ся на это совещание в Братиславе. Совещание в Чиерне-над- Тисой не дало должных результатов, хотя и выяснило много вопросов, которые тоже надо решать. Мы придаем особое значение настоящему, братиславскому совещанию, на котором нам предстоит выработать единый план действий против импе­риалистических происков. Варшавский Договор и вьггекающие из него обязательства каждой страны в отдельности обязьюают нас быть на страже мира в Европе. Дубчек в своем выступлении затрагивает работу СЭВ и совершенствование его деятельности, одновременно говорит о том, что надо всячески развивать наши связи с мировой экономикой. «Мы все здесь присутствующие кровно заинтересованы в европейской безопасности и признаем все послевоенные границы, в том числе и, безусловно, границы ГДР. Мирное сосуществование, успешное проведение всех ак­ций международного коммунистического движения — в этом тоже наш общий интерес. КПЧ считает, что в международном коммунистическом движении необходимо перманентно прово­дить дискуссии между партиями». Дальше Дубчек говорит, ка­кую декларацию должно принять настоящее совещание. Этот вопрос вызвал острейшую дискуссию. Тогда Дубчек предложил составить комиссию в составе первых секретарей ЦК и предсе­дателей правительств от каждой делегации для выработки за­ключительного документа совещания. Предлагает также форму и содержание сообщения для печати о начавшемся совещаний в Братиславе.

Комиссия уходит на совещание, заседает при закрытых две­рях больше семи часов без перерьгоа. Мы, члены делегации, между собой ведем разговоры на разные темы, чувствуется напряженность. Меня не покидает мысль о встрече с Биляком.

К вечеру я все же встретился с Биляком, и мы с ним условились, что в 20.00 он заходит в общественный туалет, там должен к этому времени появиться и я, и он мне через нашего работника КГБ Савченко передаст письмо. Так и было. Мы встретились «случайно» в туалете, и Савченко мне незаметно, из рук в руки, передал конверт, в котором было долгожданное письмо. В нем излагалась обстановка в КПЧ и стране, разгул правых элементов, политический и моральный террор против коммунистов — людей, стоящих на правильных позициях. За­воевания социализма находятся под угрозой. В стране идет антисоветский разгул, экономика и политика Чехословакии полностью сориентированы на Запад. В стране очень тревож­ная и довольно сложная обстановка. В письме высказывается просьба, чтобы мы в случае надобности вмешались и прегради­ли путь контрреволюции, не допустили развязывания граждан­ской войны и кровопролития. Письмо подписали: Индра, Биляк, Кольдер, Барбирек, Капек, Риго, Пилер, Швестка,' Кофман, Ленарт, Штроугал. Надо было нам на этих людей и ориентиро­ваться, повести с ними активную работу, можно было бы при этом наверняка не допустить грубого одностороннего военного вмешательства в чехословацкие дела. Пусть бы чехи сами решали все вопросы без нашей помош^и, можно было бы рас­пределить так обязанности сформированного руководства рес­публики и КПЧ:

Индра — Первый секретарь ЦК КПЧ,

Биляк — Предсовмина ЧССР,

Кольдер — Председатель Народного фронта,

Свобода — Президент ЧССР.

Но, к сожалению, работать с ними никто не работал. Бреж­нев витал в «облаках» большой стратегии и политики. В то же время он смертельно боялся Гомулки и Ульбрихта.

О содержании полученного мной письма никто не знал, кроме меня и его авторов. Наконец комиссия закончила свою работу, появился Брежнев, я подошел к нему и сказал: «Леонид Ильич! У меня есть хорошие новости». Он как-то насторожил­ся, но я поспешил сказать ему, что получил письмо от Бил яка, и тут же передал это письмо ему. Он его взял трясущимися руками, бледный, совсем растерянный, даже, больше того, потрясенный. Ведь он теперь перед Гомулкой и Ульбрихтом может выглядеть «героем»: он получил от «здоровых сил» письмо, которое дает право более свободно действовать, а это в то время многое значило. При вручении письма Брежневу он поблагодарил меня, сказал: «Спасибо тебе, Петро, мы этого не забудем». Понимай как хочешь, что не забудут? И действитель­но, Брежнев меня «не забыл« — при первой же возможности избавился от лишнего свидетеля и активного участника всех дел с Чехословакией.

Поздно вечером возобновилось пленарное заседание нашего 13-329 385 совещания. На нем обсуждались вопросы, выработанные комис­сией. После зачтения текста заявления, некоторых поправок и замечаний текст принимается.

Брежнев зачитывает коммюнике об окончании совещания в Братиславе. По установившейся традиции, чехи предложили выработанное заявление подписать в ратуше — согласились.

Все делегащ1и поехали в центр города в ратушу. Перед ратушей большая площадь, зажатая со всех сторон строениями, а сам подъезд к ратуше по узкой улочке. На площади к нашему приезду собралось очень много людей. В торжественной обста­новке, при юпитерах, многочисленных фоторепортерах и кор­респондентах подписывается всеми членами делегаций письмо- заявление. От имени соцстран с краткой речью выступил Бреж­нев. Затем Дубчек благодарит за все, отдает должное принято­му документу.

Итак, подписан еще один «документ», но что он даст кон­кретного — никто вразумительно не может сказать. Все делега­ции вышли на балкон ратуши — на площади собралось уже очень много народа, буквально вся площадь запружена, стоит невообразимый шум, гам, возгласы, и не поймешь, то ли одобрения, то ли негодования и возмущения. Но в общем было довольно неопределенно и неприятно. Уезжаем на прием, кото­рый устраивают чехи в каком-то парке. Я уже сейчас не помню, как получилось, но я оказался в одной машине с Брежневым и Дубчеком. Нашу машину буквально зажали и оттеснили на тротуар, проехать не было никакой возможности. Пришлось основательно поработать охране, чтобы освободить проезд. Мы еще не успели покинуть площадь, как там открылся митинг с речами и возгласами. Смрковский с балкона ратуши произно­сит какую-то «зажигательную» речь, толпа буквально беснует­ся — речь идет вразрез только что принятому и подписанному документу. Брежнев спросил Дубчека, что происходит на пло­щади, кто это выступает? Дубчек ответил, что он не знает, но, прислушавшись к речи и манере, а также голосу, сказал, что это выступает Смрковский. Последовал вопрос Брежнева: «А что, он был уполномочен выступать?» — «Нет, его никто не уполномочивал выступать,— тут же сказал Дубчек,— вот так у нас все и делается». Все это производило удручающее впечат­ление хаоса, неразберихи и политического разброда. Впослед­ствии, когда Смрковского спросили, что он делал на площади, он невозмутимо ответил: «Поздравил соотечественников». С чем и как — не распространялся.

Прием был в каком-то парке возле старого дворца. Поздний вечер, почти ночь. Довольно неуютно, холодно. Многие делега­ции, даже не выдержав протокольного времени, покинули этот прием. Наша делегация была до самого конца. Несмотря на то, что многие члены делегации настаивали на том, чтобы уехать пораньше, Брежнев, подвыпивши, начал «философствовать» с Дубчеком и Смрковским. Наконец настало долгожданное время, и мы с приема поехали прямо в свои вагоны. Чехи нас провожали тоже не очень «горячо», но чувствовалось, что с большим «удовлетворением и облегчением», что наконец от нас избавцлись.