Живое золото (СИ)

Мои ягодицы ощутимо затрепетали - это значило, что я сказал правду. Пятнистое лицо Минуса изобразило нечто напоминающее усмешку.

- Нет, Андрей Тимофеевич. Полезным вы на своём посту не станете. Для вас имеется более любопытная вакансия в новом небе и новой земле. Вакансия лишнего человека. Император должен стать лишним человеком - чтобы власть передать свите. Это так обременительно - перестраивать всё в стране каждые четверть века, с каждым новым государем... А при единой власти свиты в государстве наступит стабильность. Как у атлантистов - у них никому не важно, кто правит, потому что правят все... Не обидно так?

Я почувствовал, как у меня дёрнулись губы. Но я старался сохранять спокойствие.

- Что же... - начал я. - Я и предполагал, что просто так неподготовленного человека царём не изберут... Вам моя слабость нужна, а не сила. Ну и что, мне быть слабым, лишним, как вы говорите, - не привыкать. У нас ведь каждый человек в определённом смысле лишний. Все всем лишние... Вот мы и мучаемся. Знаем, что так жить нельзя, а живём...

Подогрев снизу усилился. Подбородок Минуса расцвёл.

- А вы и правда хорошая кандидатура, - выговорил он. - Кроткая, тишайшая... Кроткие сердцем унаследуют землю - слышали? Это про вас...

- Да, да, слышал... - усмехнулся я. - Только я это себе представляю вовсе не идиллически. Кроткие сердцем землю унаследуют... и всех, кто не с ними, в землю-то и закопают. Да ещё и плоской планету сделают, чтобы ровно, кротко и справедливо всё было.

- А вы шутник, - невесело усмехнулся Лев Николаевич. - Вы тихий, но со своим мнением... Может, и опасным когда-нибудь станете... Я ведь замечал давно, что вчерашняя жертва - отменный палач. Это любой судья знает...

- Помню эти слова, - возразил я. - Поэт какой-то сказал, средневековый ещё... Ну да бог с ней, с поэзией. Меня ваши слова на другой вопрос навели. Наше людоедское человеколюбие - это не взорвавшееся ли на атомы Евангелие? Наше зло - не добро ли это, вывернутое наизнанку? Знаешь, как перчатку вывернули: ткань та же, форма та же, только всё наоборот... Вот это и значит: зло есть добро, добро есть зло... Правду старик Шекспир говорил, глу-бо-чай-шую!

- Может, может... - встрял Руслан, увлёкшись беседой. - Ад и рай - это одно и то же. Как одна перчатка с лица и изнанки... И там и там люди себя понимать начинают. Только кому-то от этого больно, а кому-то - сладко... Причём всё зависит от чувствительности, а не от праведности. Вот оно, бессмертие. И Страшный Суд не нужен - каждый сам себе грех, каждый сам себе приговор.

- Да, если уж продолжать богословствовать - скажу ещё фразочку одну, - увлёкся я. - Насчёт Суда и конца времён... Две тыщи лет люди антихриста ждали. А он, как и царство Божие, внутри них, внутри каждого, явился. Ведь посуди, кто такой Антихрист? Да все мы. Всё человечество. Для того, может, и созданы.

- Смело вы мыслите, с-слишком смело, - угрюмо заявил Мангольд, елозя волосатой ладонью по судейскому столу. - Таких не любят. Если все так, как вы, будут мыслить, то скоро наступит, наконец, братское слияние всех людей в едином к-котле преисподней!... Вы этого хотите? Этого, да? Признайтесь!

- Признайтесь, Рублёв! - в один голос завопили Руслан и Минус. - Иначе - зачем вам власть? Зачем вам живое золото? Вы эксперимент хотите провести над людьми - испытание истиной. Только не все эксперименты оправданы, за некоторые можно и погибнуть!... Вы это понимаете?

- Я понимаю, что я ничего не понимаю, - увернулся от ответа я. В этот момент мне было уже всё равно, чем кончится философский суд, - чувство блаженства от теплового массажа нижней части моего тела переполняло меня, и я еле удерживался, чтобы не завопить...

- Эх, да ничего он не понимает. Умный слишком, чтобы что-то понимать, - Минус надул толстые губы и махнул рукой в воздухе. - Уединимся, обсудим, что с ним делать.

На стол, за которым сидели судьи, опустился прозрачный колпак. За ним я не мог слышать, о чём спорят эти трое, но прекрасно видел их оживлённую мимику и жесты. Впрочем, гораздо более меня интересовали мои отражения в зеркалах на стенах зала. Их выражения активно спорили друг с другом, словно передавая разные стороны моей души. А познать себя - это так интересно... и рискованно... и азартно...

Я увлёкся слежкой за моими душами. Одна душа была явно растеряна и обессилена свалившимися на неё испытаниями. Другая, воинственная, угрюмо молчала и собирала силы для продолжения борьбы. Третья отстранённо следила за происходившим со мной, интересуясь только тем, чем закончится эта причудливая история. Четвёртая готова была расхохотаться в лицо судьям, показать им, что она их не боится и презирает... Другие души, столпившись на пятачке пространства моей жизни, толкались и огрызались, мешая друг другу выслушивать приговор. Единства между их бесчисленным количеством не было.

Тем временем колпак над столом судей поднялся, и странная троица, не посовещавшись, в унисон, тонким чужим голосом объявила свой вердикт:

- Подсудимый Рублёв! В ваших ответах не найдено ни правоты, ни явных заблуждений. Для выяснения вашей участи мы вынуждены прибегнуть к следственному эксперименту. Вы будете изолированы от внешнего мира во внутренних покоях Хрустального дворца. Там вас ещё несколько раз подвергнут испытаниям. От того, как вы их пройдёте, будет зависеть ваша будущая судьба и жизнь.

Хрустальный дворец! Это интересно...

Там, в самом сердце Острога, последние семьдесят лет жили Распутины. Мне тоже предстоит побывать там...

Сколько новых впечатлений, чувств, мыслей я оттуда вынесу! Какое приключение мне предстоит!

Судьба явно благоволит мне. Бог любит меня.

"МОЛЧИ, ЖИВОТНОЕ!"

Хрустальный дворец, издали казавшийся ледяным, был воздвигнут на болоте, в одном из бесчисленных небоскрёбных районов (в народе - небоскрёбников), которые часто строились для элиты Срединной империи. Небоскрёбы в таких районах соседствовали с бараками, массово строившимися для англов-беженцев. Жителям бараков вход в небоскрёбы был строго запрещён - под угрозой химического испепеления. Спокойствие национальной элиты охранялось в высшей степени тщательно.

Стены Хрустального дворца были прозрачны, но увидеть что-то сквозь них было практически невозможно: одно зеркало отражалось в другом, и бесконечное искажение отражений создавало особый вид перспективы, в которой пространство представало игрой светящихся искр. Сначала голова у Андрея кружилась от этой мерцающей зыби, но со временем человек привыкает ко всему, и Рублёв приспособился к новому месту своих испытаний.

Комната во дворце Андрею досталась весьма уютная. Вдоль прозрачных стен стояли зеркальные шкафы, на полу лежали ковры, украшенные голографическими узорами. На новеньком столике в углу лежали свежие газеты. Одну из стен занимал большой экран с трёхмерным изображением, управлявшийся голосовыми приказами.

Комната Рублёва была умной - каждая вещь в ней обладала электронным разумом. Андрей снял пиджак, и умная одежда сама на гравитационных волнах отлетела к шкафу, повисла на вешалке и закрыла за собой дверь мягким рукавом. В случае необходимости экзоскелетные костюмы ХХI века вполне могли передвигаться без человека внутри и даже выполнять за хозяина домашнюю работу - прибираться, например.

На всех предметах были прикреплены ярлыки - электронные таблички с надписями. Ярлык управлял предметом: надпись, которую можно было изменить, определяла состояние вещи.

В центре камеры, на столе, стоял чёрный шар с табличкой. Стоило переписать надпись на ней, как шар превращался в предмет, название которого на нём было написано.

Андрей написал маркером на табличке: "Ужин". Тотчас же методом трехмерной печати из тонкой моховой нити перед ним были сработаны поднос и тарелки с синтетическим зелёным мясом, синтетическим виноградом, хлебом, а также большой кувшин неплохого вина из лишайников.