Живое золото (СИ)

- Слава - это почётная форма позора. Ты разве этого не знаешь? - Ольга бросила на юношу вопрошающий взгляд. - Ты будешь править, а газетчики по всему свету будут мыть твоё грязное бельё... Если ты думаешь, что это почётно, то ты ошибаешься.

- Может быть... Но я не только славы хочу, но и власти, - Рублёв еле собирал рассыпавшиеся мысли воедино. Диспут, затеянный Ольгой, пришёлся явно не ко времени.

- Приятнее хотеть власти, чем иметь ее. Мой отец имел её - и всё потерял... Вот он - куколкой на полочке стоит, - изящным жестом девушка указала на плоскую фигурку в нише. - И всё оттого, что Григорию Восьмому не угодил... Мнениями не сошлись.

- Не будем воспоминать о Восьмом. Его давно все прокляли... Его сожгли и прах по ветру развеяли. Пыль, пыль - всё пыль... - монотонно тянул Рублёв. Его клонило в сон. - И цари - пыль. И все люди пыль. И жалеть их нечего.

- Да... Верно говоришь. Но пыль, она хорошо помнит всех, кто по ней прошёлся, - сказала Ольга, мелодично постучав пальцами о серую полочку под фигуркой отца. - Где пыль, где грязь, там и жизнь. И тебя вся пыль, по которой ты пройдёшься, запомнит... И потом на твою могилу ворохом ляжет.

- Ну, это уже мне всё равно будет. Трава не помнит, на чьей могиле растёт - героя или подлеца. Ей всё равно, чьи соки со-сосать. Так и пыли твоей...

- Ой, ошибаешься... - Ольга на минуту замолчала, а потом продолжила - уже другим голосом. - Надоело мне спорить обо всём этом. Давай лучше помолчим. Послушаем тишину... На прощание. Ей есть что нам сказать. Обоим...

Молодые люди сели на небольшую скамеечку у стены склепа. Андрей довольно долго молчал, голова шла кругом - не то от не прошедшего ещё похмелья, не то от опьянения властью. Ольга тоже молчала, показывая всем своим видом, что ей нет дела до его размышлений. Её голова с аккуратно убранными в каре волосами чуть наклонилась назад, но спина была прямой, как струнка. Губы чуть шевелились - девушка беседовала с усопшими...

Голова Андрея шла по кругу, ему - разомлевшему от моховой настойки - невыносимо хотелось спать. Он поник, откинул голову и замер без движения. Ольга спросила, что с ним. Андрей не отвечал. Ольга затормошила его - никакой реакции. Юноша спал, чуть похрапывая и блаженно улыбаясь во сне. Моховым перегаром от него несло за версту. Левиафани тряхнула друга ещё раз и, презрительно скривив губы и запрокинув голову, прямой походкой вышла из склепа.

- Когда протрезвеешь, возьмёшь ключ в папиной нише и выйдешь, - сказала она перед тем, как закрыть дверь. Андрей смог только что-то нечленораздельно промычать в ответ...

Отношения были испорчены, любимая женщина - потеряна, наверное, навсегда.

Но путь к престолу был свободен.

СВОБОДЕН НАКОНЕЦ

Когда Андрей проснулся, - а это произошло нескоро, - он покинул склеп Левиафани и пешком направился к центру Острога. На душе было пусто и светло. Всё прежнее закончилось, миновало, прошло; начиналось что-то новое, неизвестное, пьянящее... Андрею не хотелось идти домой, и он долго бродил по грязным улицам в англовском квартале Острога. Здесь жили беженцы, промышлявшие попрошайничеством, гаданием, а иногда и воровством. К таким людям Рублёва тянуло с детства.

Он ходил среди нищих англов, как один из них, как обычный уличный попрошайка. Андрею было интересно посмотреть на народ, которым он, возможно, будет править, изнутри. Поставить эксперимент - познать человека. Царь, побудь нищим. Нищий, побудь царём. Тогда ты лучше узнаешь себя, власть, свободу.

В тот день, в двенадцать часов, должны были объявить указ о престолонаследии. Жителей прилегавших к центру Острога районов заставляли собираться на Дворцовой площади, где специальные глашатаи готовились объявить имя наследника.

Рублёв долго наблюдал за шествием англов на центральную площадь. Беженцы шли толпой мимо серых бараков, поднимая пыль, недовольно переговариваясь. Усталые, вспотевшие, они медленно шагали, опустив головы, глядя в грязь под ногами. Полицейские управляли их продвижением. Над дорогой стоял глухой ропот, серый и бесцветный, как облако пыли, поднятое шагами. В лица беженцев било дымом, тлением, осенней сыростью, запахами прелых листьев и трав.

Андрей стоял среди толпы и ждал, когда Галяндаев выйдет на дощатый помост у стен Хрустального дворца, возвышавшегося среди низеньких серых бараков, и объявит его имя. Тогда он выйдет из толпы нищих - такой же, как все, в простой одежде, плоть от плоти народа - и все склонятся перед наследником верховной власти. Театральная сцена, как раз как он любит, - красиво, эффектно, благородно и немного пошло. В стиле приключенческих романов начала двадцать первого века.

Но до полудня было ещё далеко. Перед объявлением наследника городское начальство давало моховой обед для нищих. На длинных столах, стоявших вдоль площади, стояли тарелки с моховой похлёбкой и зелёным хлебом. Рядом с Андреем стояла бабка-нищая, из англов, - смуглая, рыжеволосая, с проступающей на висках сединой. Она особенно рьяно налегала на еду, хлебала жижу так, что брызги во все стороны летели.

- Не ела бы так жадно, не позорила бы себя, - важно произнёс у неё над ухом Рублёв. - Не хлебом единым, знаешь ведь...

- У меня от таких проповедей уже уши похудели, - резко бросила бабка. - Не лезь к голодной, коли сам сыт. А лучше - проваливай, откуда пришёл. Не наш ты, приблудный. Одет хорошо, вон - лоснишься весь...

- А ты бы поостереглась, - потешался Андрей. - Знала бы хоть, с кем говоришь...

- А что тут знать? - набычилась нищая. - Все мы бедняки. Есть богатые бедняки, есть нищие. А остальное неважно. Али хочешь, чтоб я тебе по ладони погадала? Так по руке не скажешь, святой ты али жулик. Особливо если рука в грязи. Судьбу увидишь, душу - нет...

- А ты хорошо говоришь! - удивился наследник престола. - Как зовут тебя? Скажи - может, помогу потом...

- Как зовут, давно забыла, - ухмыльнулась бабка-философ. - Сибирью меня кличут. Баба Сибирь. Так и ищи меня - Сибирь Ивановну на всех помойках знают... А вон мой муж, Волк Иваныч, - указала она на грязного, обросшего бородой бомжа-англа, стоявшего неподалёку, у соседнего стола с похлёбкой. - Все мы Иванычи, кто в Остроге бомжует. Все братьями зовёмся...

- Интересно! - довольно крякнул Андрей. Хождение в народ явно удавалось...

В это время хорошо одетый мальчик, стоявший с родителями неподалёку, - очевидно, из обеспеченных горожан, желавших послушать указ,- показал пальчиком на обросшего волосами Волка Иваныча и отчётливо произнёс:

- Бог.

- Нет, сыночка. Это бомж, нищий. Это не Бог, - ласково протянула малышу его мамочка.

- Нет. Бог, - по прежнему лепетал малыш.

Стоявший на углу важный полицейский - подбородок кирпичом, толстое брюшко, косая сажень в плечах, - усмехнулся:

- Какой это Бог? Это дерьма кусок.

- А... а вот те дерьма кусок! - неожиданно крикнула баба Сибирь, кидая горсть размокшей земли прямо в лицо полицейскому. Лицо её исказила гримаса бессильной ненависти: открылся тёмный провал беззубого рта, горбатый нос затрясся, пыльные морщины на лбу и щеках стали ещё глубже.

Грязь залепила представителю власти глаза и рот, так что он не смог даже членораздельно отматерить нищую. Он стоял, качая головой и пытаясь оттереть лицо, и что-то мычал. Прежде, чем Андрей успел усмехнуться комичному драматизму этой сцены, полицейские бросились мутузить Сибирь Ивановну. Англы заступились за свою товарку. Завязалась потасовка, в которой и невинные люди, просто стоявшие рядом, запросто могли получить удар резиновой дубинкой или выстрел усыпляющей пулей.

Андрей брезгливо сплюнул в раскисшую под ногами грязь и процедил сквозь зубы:

- Нет, эта игра мне не нравится...

После этого наследник престола нанёс одному из служителей правопорядка хорошо поставленный удар в челюсть. Ответа долго ждать не пришлось. Не успел Андрей моргнуть глазами, как его оглушил внезапный удар резиновой дубинкой по затылку. Тело Рублёва, как мешок, безвольно упало на землю. Руки полицейских схватили его за шиворот и поволокли. "Этот тоже англ, - шептали они. - Или лазутчик. Одет хорошо, за всем выглядывает. Небось, атлантисты его к нам заслали, узнать о нас всё... Иначе зачем бы нам приказали его хватать? Он человек опасный, дело ясное"...