Живое золото (СИ)

- Вот он сидит - зелёный, как нечисть! - смеялась Казарская, тыча пальцем в облепленное икрой лицо Голимонта. - "Поднимите мне веки, застегните мне брюки!" Ха-ха-ха!

Андрей зачем-то попытался поймать Валерию за руку, но пошатнулся и упал лицом в тарелку с моховым пюре. Зелёное вещество размазалось по его лицу, одежде, скатерти.

Тем временем охранники Осдомлита успели сцапать скандалистку. Валерия пыталась вырываться из их крепких рук, рыдала, плевалась, но они уже не раз имели дело с пьяной интеллигенцией и знали, как себя вести. Девушку подтащили к дверям и вытолкнули на улицу. Друзья последовали за ней. Было ясно, что хорошего приёма в этом доме им больше не окажут.

Казарская сидела на асфальте и хохотала.

- Ты понимашь... понимашь, Лерка, что ты сде-ла-ла-ла? - заплетающимся языком выкрикивал Лямзиков. - Ты себя ском... ско... про-ме-ти-тировала! И нас!

- Ничего. Репутация - это не девственность. Навсегда не потеряешь, - смеялась Валерия. - А как я ему... этому... в лицо! В лицо!

Пьяная девушка клонилась на плечо Андрею, сидевшему рядом с ней. "Поедем ко мне..." - шептала она, гладя его по щеке. Но ночного рандеву могло и не состояться: к гулякам подошёл полицейский, увесистый культурист с физиономией кирпичного цвета.

- В чём причина веселья, дорогие мои? - спросил он.

Ольга, до того момента стоявшая в стороне, твердой походкой подошла к Рублёву и, взяв его за руку, объяснила представителю власти:

- Это мой друг. Его повысили по службе. Он всю жизнь не пил, а тут - отпраздновать решил... Надеюсь, вы понимаете... - сотрудник полиции понимающе кивнул. - Я его давно знаю, могу поручиться, что сам бы он - никогда... Беру его под свою ответственность. Моя фамилия Левиафани, - не слышали?

Услышав фамилию Ольги, поборник порядка вытянулся, побледнел, даже галстук его стал чуть тусклее.

- Знаю, конечно... Я что, я ничего... вам мы всегда доверяем, вы его лучше нас перевоспитаете... Всего наилучшего, всего наилучшего.

Сотрудник правопорядка растворился в сизом сумраке, из которого и возник. Ольга расторопно затолкала Андрея в свой электромобиль и, крикнув неудачливым соперницам: "Прощайте, голуби!", рванула к себе, в своё загородное поместье. Глаза её блестели, губы искривились в язвительной усмешеке - игра была выиграна ею.

Хмельной Андрей, лёжа на заднем сиденье электромобиля, читал проповедь деревьям, облакам и всему, что мелькало за окнами машины:

- Люди, птицы, деревья, орлы, куропатки! Слушайте меня. Истину вам говорю! Жизнь - это хмель бога, смерть - похмелье его. Хмель игры - вот в чём сладость жизни, вот в чём тайна! Играя, меняя лица, положения, бог страждет и блаженствует в нас - во всех, в каждом!... Дайте ему жизни, дайте ему крови вашей, пусть он переживёт в вас полный хмель счастья и горя - и вы будете превыше всего! Превыше всех! Дайте только ему крови, дайте жизни... дайте... дайте-е-е!

- Что это ты декламируешь, артист? - саркастически спрашивала Андрея Ольга через плечо.

- Да так... Отрывок из книги!... Из своей... - блаженно улыбался Рублёв. - Как хорошо, а!...

Он был молод, влюблён и пьян.

Он воевал со всем миром.

Он был счастлив.

ЛЮБОВЬ И ДРУГИЕ НЕПРИЯТНОСТИ

Покачиваясь на мягком заднем сиденье в машине Ольги, Андрей слегка задремал. Что происходило после пирушки - так и осталось для него тайной. Пришёл в себя он только наутро, в доме Левиафани.

Ещё не начало светать. Рублёв лежал на мягкой постели, один в комнате. Голова болела от похмелья. Вскоре после пробуждения слуга Ольги, пожилой сутулый рыжий англ, принёс ему завтрак - весьма нехитрый: пару зелёных тостов и чашечку слабого мохового рассола, для опохмелки. Когда Андрей подкрепился и отчасти пришёл в себя, в его комнату зашла хозяйка дома.

- Ну что, наследник престола, как ты себя чувствуешь? Голова не кружится?

- Кружится, - кивнул Андрей. - С тех пор, как мне об этом сообщили, - ну, о наследстве, - я как будто над пропастью стою. И голова кругом идёт от высоты, на которую встал... От глубины, которая там... внизу...

- О, я вижу, в тебе поэт заговорил, - улыбнулась Ольга. - Ничего, скоро это пройдёт. Скоро в тебе только политик говорить будет.

Губы Ольги улыбались, но глаза её были невеселы. Привычная трезвость мышления не позволяла ей радоваться избранию этого забавного паренька на высокую должность. Девушка хорошо понимала, что означает это решение властей и чем это может грозить и Андрею, и всей империи.

Ольга Левиафани была особой обеспеченной и знатной. Она вела свою родословную от итальянских аристократов, переселившихся в Острог после завоевания и разрушения Рима легионами германской Атлантической империи в 1940 году. Семья Левиафани пользовалась в Остроге уважением как видные мохопромышленники и меценаты, отдававшие немалые суммы на помощь художникам, писателям, композиторам. Левиафаниевская стипендия позволила многим творцам с мировыми именами не умереть с голода и реализовать свои дарования.

Андрей очень дорожил своими отношениями с Ольгой. Её капиталы и связи могли обеспечить ему - в случае заключения брака - безбедное существование и удачную литературную карьеру. Но теперь, когда он готовился стать императором, эти цели, прежде столь заманчивые, становились для него мелкими, пустяковыми. Чтобы не потерять всё, Андрею надо было отказаться от многого - объявить Ольге о том, что их брак отныне невозможен.

Для сакраментального разговора наследник выбрал подходящий момент. Он объявил о разрыве тогда, когда после совместного завтрака они с Ольгой направились в фамильный склеп Левиафани. Там, согласно обычаю, девушка раз в неделю воскуряла благовония перед могильными брикетами предков.

Дело в том, что в двадцать первом веке, когда человек умирал, его тело перерабатывали и превращали в портрет усопшего - плоский, в полный рост, размером с ладошку, похожий на пряничного человечка. Такие брикеты-портреты могли храниться несколько столетий. В склепе Левиафани было около полусотни портретов, стоявших внутри ниш в серых гранитных стенах. Посреди склепа под колпаком из стекла горел факел - символ памяти об усопших. Среди тишины громко тикали часы, отсчитывавшие время до воскресения всех умерших.

Ольга стояла молча, держа в руке дымящуюся палочку с восточным благовонием. Светло-розовый дымок улетал в нишу, где на подставке стоял портрет её недавно скончавшегося отца. Воздух постепенно наполнялся тонким, неуловимым ароматом.

Руки Левиафани, одетые в жёлтые перчатки по локоть, казались неестественно длинными. Тонкий стан чуть изгибался назад. Ольга напоминала большую, длинноногую птицу, не умеющую летать, но ходящую по земле с царственной величавостью.

- Понимаешь, Оля... - бессвязно, морща лоб от головной боли, начал объясняться Андрей. - Я хочу сказать, что мы... то есть я... теперь, когда я избран... понимаешь...

- Я всё знаю, - тихим, низким голосом прервала его Ольга. - Мне друзья всё сообщают, что в высших кругах творится. Ты хочешь стать императором. Или погибнуть... Зачем ты этого хочешь? Ну, зачем тебе это нужно?

- Я... это... Я хочу изменить Россию, - запинаясь, квёло проговорил Рублёв.

- Ты выбрал не то слово, Андрей. Не изменить, а преодолеть. А преодоление России - задача запредельная... Лучше подумай обо мне. Жить со мной, быть вольным художником - это ведь лучше! Так ты большую пользу России принесёшь...

- Может быть... Но я все-таки человек. Я люблю себя, да. Люблю! И хочу славы. А стихами её в наши дни не добьёшься.

Тонкие и прямые, как стрелы, брови Левиафани удивлённо поплыли вверх, лоб и переносица чуть наморщились. Острый подбородок показался ещё острее.