Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Санчо! есть два рода красоты, сказалъ Донъ-Кихотъ: душевная и тѣлесная. Красота душевная выказывается и блистаетъ въ умѣ, щедрости, благосклонности, вѣжливости; все это можетъ встрѣтиться у человѣка вовсе некрасиваго. И однако эта красота способна внушить къ себѣ не менѣе пламенную и продолжительную любовь, какъ и красота тѣлесная. Я знаю очень хорошо, что я некрасивъ, но и не безобразенъ, а человѣку, обладающему душевной красотой довольно быть не уродомъ, чтобы внушить въ себѣ самую пламенную любовь.

Продолжая разговоръ въ этомъ родѣ, наши искатели приключеній углубились въ лѣсъ, пролегавшій вблизи дороги, и Донъ-Кихотъ неожиданно очутился въ зеленыхъ, шелковыхъ сѣткахъ, протянутыхъ отъ одного дерева въ другому. Не понимая, что бы это могло быть, онъ сказалъ Санчо: «мнѣ кажется, что эти сѣтки — это одно изъ самыхъ странныхъ приключеній, какія случались съ нами. Пусть меня повѣсятъ, если преслѣдующіе меня со всѣхъ сторонъ волшебники не рѣшились задержать меня на пути, въ наказаніе за то, что я такъ сурово обошелся съ Альтизидорой. Но я скажу имъ, что еслибъ эти сѣтки были не изъ зеленаго шелку, а тверды, какъ алмазъ или крѣпче тѣхъ затворовъ, въ которые ревнивый Вулканъ замкнулъ Венеру и Марса, я и тогда разорвалъ бы ихъ, какъ бумажную нитку». И онъ собрался было уже ѣхать дальше и разорвать всѣ эти сѣтки, когда неожиданно увидѣлъ, выходившихъ изъ подъ кущи деревъ, двухъ прекрасныхъ пастушекъ, или двухъ красавицъ, одѣтыхъ, какъ пастушки, только вмѣсто кожаныхъ корсетовъ ни нихъ надѣты были тонкіе, парчевые, — а юбки были сшиты изъ золототканной матеріи. Разсыпавшіеся локонами по плечамъ волосы ихъ были такъ свѣтлы, что могли спорить съ самимъ солнцемъ. Головы ихъ были покрыты гирляндами, сплетенными изъ зеленаго лавру и краснаго мирту. На видъ имъ было лѣтъ 16, 17. Появленіе ихъ удивило Санчо, ошеломило Донъ-Кихота, остановило движеніе солнца и удерживало всѣхъ въ какомъ-то чудномъ молчаніи, прерванномъ одной изъ пастушекъ. — «Не разрывайте, пожалуйста, этихъ сѣтокъ», сказала она Донъ-Кихоту, «мы ихъ устроили для нашей забавы, а не для того, чтобы задержать васъ. Угадывая вашъ вопросъ, зачѣмъ мы протянули ихъ и кто мы такія, я отвѣчу вамъ въ немногихъ словахъ. Въ одной деревнѣ, въ двухъ миляхъ отсюда, живутъ нѣсколько гидальго и другихъ благородныхъ лицъ, и вотъ мужья, отцы, братья ихъ условились съ своими женами, дочерьми, сестрами, друзьями и родственниками заходить сюда для развлеченія, потому что это одно изъ самыхъ пріятныхъ мѣстъ въ окрестностяхъ. Мы устроиваемъ здѣсь новую пасторальную Аркадію; женщины приходятъ сюда одѣтыми, какъ пастушки, мужчины, вамъ пастухи. Мы выучили на память двѣ эклоги; одну: знаменитаго Гарсиласко де ла Веги, другую по португальски великаго Камоэнса, но не представляли ихъ еще, потому что мы только вчера пріѣхали сюда. Въ зелени, на берегу ручья, орошающаго эти мѣста, мы разбили нѣсколько палатокъ. Прошлой ночью мы протянули по деревьямъ сѣтки, чтобы ловить птицъ, которыя придутъ укрыться здѣсь отъ поднятаго нами шума. Если вамъ угодно быть нашимъ гостемъ, вы доставите намъ большое удовольствіе и сами весело проведете время, потому что мы не позволяемъ нигдѣ пріютиться здѣсь скукѣ и грусти.

Пастушка смолкла и Донъ-Кихотъ отвѣтилъ ей: «прекрасная и благородная дама! Встрѣтивъ купающуюся Діану, Актеонъ вѣроятно удивленъ былъ не болѣе, чѣмъ я теперь, встрѣчая вашу красоту. Я не могу не отозваться съ похвалой объ устроенномъ вами развлеченіи и очень благодаренъ вамъ за ваше приглашеніе. Если я могу быть, съ своей стороны, чѣмъ-нибудь полезнымъ, вамъ остается только сказать и будьте увѣрены, васъ послушаютъ. Мое званіе обязываетъ меня быть благодарнымъ и благосклоннымъ во всѣмъ, въ особенности къ такимъ дамамъ, какъ вы. Если-бы эти сѣтки, занимающія такое маленькое пространство, покрывали бы весь земной шаръ, я направился бы отъискивать новые міры, чтобы только не испортить работы вашихъ рукъ; и чтобы вы могли сколько-нибудь повѣрить этой гиперболѣ, узнайте, что вамъ говоритъ это Донъ-Кихотъ Ламанчскій, если только когда-нибудь вы слышали это имя».

— Безцѣнный другъ души моей! воскликнула другая пастушка, какое счастіе, душа моя! съ нами говоритъ самый мужественный, самый влюбленный, самый вѣжливый рыцарь, какой когда либо существовалъ на свѣтѣ, если только напечатанная исторія дѣлъ его не лжетъ. Рядомъ съ нимъ — готова биться объ закладъ, — стоитъ оруженосецъ его, Санчо-Пансо, самый милый и остроумный человѣкъ на свѣтѣ.

— Правда ваша, сказалъ Санчо, я этотъ самый остроумный оруженосецъ, а это мой господинъ, тотъ самый Донъ-Кихотъ Ламанчскій, о которомъ говорятъ и печатаютъ.

— Душа моя, обратилась пастушка въ своей подругѣ, попросимъ ихъ остаться, и обрадуемъ этимъ нашихъ знакомыхъ и родныхъ. Я слышала про мужество и подвиги этого рыцаря. Говорятъ, онъ въ особенности прославился вѣрностью дамѣ своей Дульцинеѣ Тобозской, увѣнчанной всей Испаніей пальмой красоты.

— И она вполнѣ заслуживаетъ этого, подхватилъ Донъ-Кихотъ, если только не встрѣтитъ соперника въ вашей несравненной красотѣ. Но только вы напрасно стали бы терять время, удерживая меня здѣсь; обязанность моего званія не позволяетъ мнѣ отдыхать нигдѣ.

Въ это время къ нимъ подошелъ богато и нарядно разодѣтый братъ одной изъ пастушекъ. Пастушки сказали ему, что съ ними разговаривалъ знаменитый Донъ-Кихотъ Ламанчскій и оруженосецъ его Санчо, извѣстные очень хорошо молодому человѣку изъ напечатанной исторіи ихъ дѣлъ. Услышавъ это, нарядный пастухъ обратился къ рыцарю съ предложеніемъ услугъ и такъ настоятельно приглашалъ его въ палатки, что Донъ-Кихотъ принужденъ былъ уступить. Возлѣ палатокъ въ это время происходила охота и сѣтки на полнились множествомъ птицъ; обманутыя цвѣтомъ сѣтокъ, онѣ кидались въ ту западню, отъ которой убѣгали со всевозможной быстротой. На охотѣ было больше тридцати человѣкъ, одѣтыхъ какъ пастухи и пастушки. Узнавши, что къ нимъ пріѣхалъ Донъ-Кихотъ и Санчо, всѣ они, знакомые съ исторіей этихъ знаменитыхъ искателей приключеній, невыразимо обрадовались.

Охотники возвратились въ палатки, гдѣ стояли столы съ свѣжей, дорогой, обильной провизіей, и Донъ-Кихоту, возбуждавшему общее удивленіе, предложили мѣсто за верхнемъ концѣ стола. Послѣ закуски, когда со стола сняли скатерть, Донъ-Кихотъ сказалъ: «хотя многіе утверждаютъ, будто величайшій грѣхъ — гордость, но и, вѣруя съ другими, что адъ населенъ неблагодарными, величайшимъ грѣхомъ называю неблагодарность. По мѣрѣ силъ моихъ, я старался избѣгать его съ тѣхъ поръ, какъ сталъ жить разсудкомъ. И если я не могу отплатить всѣмъ людямъ добромъ за сдѣланное мнѣ добро, то у меня является, по крайней мѣрѣ, всегда желаніе сдѣлать это; и когда я принужденъ ограничиваться однимъ желаніемъ, тогда я разглашаю сдѣланное мнѣ благодѣяніе. Кто разсказываетъ о сдѣланномъ ему добрѣ, тотъ выказываетъ готовность при случаѣ отблагодарить за него дѣломъ. Получающіе въ большей части случаевъ стоятъ ниже дающихъ; надъ всѣми нами стоитъ Богъ, нашъ общій благодѣтель, и всѣ наши дары не могутъ сравняться съ его дарами; ихъ раздѣляетъ неизмѣримое пространство. Но этой бѣдности нашей помогаетъ благодарность. И я, благодаря за лестный пріемъ, сдѣланный мнѣ здѣсь, но не имѣя возможности отплатить за него такимъ же пріемомъ, заключаю себя въ тѣсныя границы возможнаго и объявляю, что помѣстясь посреди этой большой дороги въ Сарагоссу, я стану въ теченіе двухъ дней утверждать съ оружіемъ въ рукахъ, что эти прелестныя пастушки прекраснѣе и любезнѣе всѣхъ дамъ за свѣтѣ, кромѣ несравненной Дульцинеи Тобозской, единой владычицы моихъ помысловъ, и да не оскорбитъ это исключеніе никого изъ моихъ слушателей».

Слушавшій внимательно своего господина, Санчо не могъ удержаться, чтобы не воскликнуть: «найдется ли на свѣтѣ такой дерзостный человѣкъ, который станетъ утверждать еще, что господинъ мой безумецъ! Скажите на милость, господа, найдется ли въ любой деревнѣ такой ученый и краснорѣчивый священникъ, который сказалъ бы то, что сказалъ сію минуту мой господинъ. И найдется ли на всемъ свѣтѣ такой храбрый и прославленный рыцарь, который предложилъ бы то, что предложилъ мой господинъ».