Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Глава LVIII

Увидѣвъ себя въ чистомъ полѣ,— освобожденный отъ преслѣдованій влюбленной въ него Альтизидоры, Донъ-Кихотъ почувствовалъ себя въ своей сферѣ, съ обновленными силами для продолженія своихъ рыцарскихъ похожденій. «Свобода, Санчо», сказалъ онъ своему оруженосцу, «это драгоценнѣйшее благо, дарованное небомъ человѣку. Никто не сравнится съ нею, ни сокровища, скрытыя въ нѣдрахъ земныхъ, ни скрытыя въ глубинѣ морской. За свободу и честь человѣкъ долженъ жертвовать жизнью; потому что рабство составляетъ величайшее земное бѣдствіе. Ты видѣлъ, другъ мой, изобиліе и роскошь, окружавшія насъ въ замкѣ герцога. И что же? вкушая эти изысканныя яства и замороженные напитки, я чувствовалъ себя голоднымъ, потому что пользовался ими не съ тою свободой, съ какою я пользовался бы своею собственностью: чувствовать себя обязаннымъ за милости, значитъ налагать оковы на свою душу. Счастливъ тотъ, кому небо дало кусокъ хлѣба, за который онъ можетъ благодарить только небо».

— И все-таки, ваша милость, отвѣтилъ Санчо, намъ слѣдовало бы быть признательнымъ къ герцогу за двѣсти золотыхъ, поданныхъ мнѣ въ кошелькѣ герцогскимъ мажордомомъ; какъ живительный бальзамъ, я храню ихъ возлѣ сердца, на всякій непредвидѣнный случай. Вѣдь не все же пировать вамъ по дорогѣ въ замкахъ, придется, можетъ быть, опять попадать въ корчмы, гдѣ станутъ угощать насъ палками.

Въ такого рода разговорахъ продолжали путь свой странствующій рыцарь и его оруженосецъ. Проѣхавъ около мили, они увидѣли человѣкъ двѣнадцать крестьянъ, обѣдавшихъ на зеленомъ лугу, разославъ плащи свои вмѣсто скатерти. Возлѣ нихъ лежало что-то, покрытое холстомъ. Донъ-Кихотъ, подъѣхавши къ крестьянамъ, вѣжливо раскланялся съ ними и спросилъ, что это у нихъ закрыто холстомъ?

— Изваянныя святыя иконы, для нашей деревенской молельни, отвѣчали крестьяне; чтобы онѣ не запылились, мы закрыли ихъ холстомъ, а чтобы не сломались, несемъ ихъ на своихъ плечахъ.

— Вы мнѣ сдѣлаете большое удовольствіе, если позволите взглянуть на нихъ, сказалъ Донъ-Кихотъ, иконы, несомыя такъ бережно, должны быть хороши.

— Еще бы не хороши за такую цѣну, отозвался одинъ изъ крестьянъ; здѣсь нѣтъ ни одной дешевле пятидесяти червонцевъ. И чтобы ваша милость убѣдились, что я не вру, такъ погодите минутку, я вамъ сейчасъ покажу ихъ. Вставши затѣмъ съ своего мѣста, онъ подошелъ къ иконамъ и открылъ образъ святаго Георгія Побѣдоносца: верхомъ на конѣ, изображенный съ тѣмъ горделивымъ видомъ, съ какимъ, обыкновенно, рисуютъ этого святаго, онъ вонзалъ копье свое въ глотку распростертаго у ногъ его змія. — Вся икона походила, какъ говорятъ, на золотую охоту.

Увидѣвъ ее, Донъ-Кихотъ сказалъ: это былъ славнѣйшій странствующій рыцарь небесной рати, святой Георгій Побѣдоносецъ, прославленный защитникъ молодыхъ дѣвъ!».

На другомъ образѣ былъ изображенъ святой Мартинъ, тоже верхомъ, раздѣляя съ бѣднымъ свой плащъ.

— Это былъ тоже одинъ изъ христіанскихъ рыцарей, сказалъ Донъ-Кихотъ, — болѣе щедрый, чемъ мужественный. Видишь, Санчо, онъ отдаетъ бѣдному половину своего плаща; и вѣроятно это было зимой, иначе онъ отдалъ бы цѣлый плащъ, такой милосердый былъ этотъ рыцарь.

— Это не потому, отвѣтилъ Санчо; но, чтобы имѣть и давать, нужно знать считать, говоритъ пословица.

Донъ-Кихотъ улыбнулся и попросилъ, чтобъ ему показали слѣдующую икону, на которой изображенъ былъ патронъ Испаніи. Верхомъ на конѣ, съ окровавленнымъ мечомъ въ рукахъ, онъ сносилъ головы поражаемыхъ имъ мавровъ. — «Это славный рыцарь Христова воинства, святой Іаковъ Матаморскій, одинъ изъ храбрѣйшихъ рыцарей бывшихъ на землѣ и почивающихъ на небѣ«, воскликнулъ Донъ-Кихотъ.

«Всѣ эти святые рыцари», продолжалъ онъ, «завоевали небо, силою ихъ рукъ, потому что небо позволяетъ завоевывать себя, но я, право, не знаю, что я завоевалъ своими трудами и лишеніями. Тѣмъ не менѣе$ еслибъ я могъ освободить Дульцинею Тобозскую отъ претѣрпѣваемыхъ ею страданій, и я, быть можетъ, сталъ счастливѣе бы, и съ просвѣтленнымъ духомъ направился бы по лучшему пути, чѣмъ тотъ, по которому я слѣдую теперь.

— Да услышитъ тебя Богъ и не услышитъ грѣхъ — тихо пробормоталъ Санчо.

Рѣчи Донъ-Кихота удивили крестьянъ, несшихъ иконы, столько-же, какъ и вся фигура, хотя они не поняли и половины того, что онъ говорилъ. Пообѣдавши, они взвалили на плечи иконы и, простившись съ Донъ-Кихотомъ, отправились въ дорогу.

Санчо же — точно онъ не зналъ Донъ-Кихота — удивленъ былъ высказанными имъ познаніями, и думалъ, что не было въ мірѣ такой исторіи, которой не зналъ и не помнилъ бы его господинъ.

— Господинъ мой, сказалъ онъ ему, если то, что случилось сегодня съ нами можетъ быть названо приключеніемъ, такъ нужно сознаться, что это одно изъ самыхъ пріятныхъ и сладкихъ приключеній, случавшихся съ нами во все время нашихъ странствованій: кончилось оно безъ тревогъ и палочныхъ ударовъ; и намъ не пришлось даже дотронуться до меча, не пришлось ни бить земли нашимъ тѣломъ, ни голодать; да будетъ же благословенъ Богъ, сподобившій насъ увидѣть такое славное приключеніе.

— Ты правъ, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ; но не всегда случается одно и тоже, одинъ случай не походитъ на другой. Всѣ эти случайности, обыкновенно называемыя въ народѣ предзнаменованіями, не подчиняются никакимъ законамъ природы, и человѣкъ благоразумный видитъ въ нихъ не болѣе, какъ счастливыя встрѣчи; между тѣмъ суевѣръ, выйдя рано утромъ изъ дому и встрѣтивши францисканскаго монаха, спѣшитъ въ ту же минуту вернуться назадъ, словно онъ встрѣтилъ графа. Другой разсыпетъ на столѣ соль и становится задумчивъ и мраченъ, точно природа обязалась увѣдомлять человѣка объ ожидающихъ его несчастіяхъ. Истинный христіанинъ не долженъ судить по этимъ пустякамъ о намѣреніяхъ неба. Сципіонъ приплываетъ въ Африку, спотыкается на берегу, солдаты его видятъ въ этомъ дурное предзнаменованіе, но онъ, обнявъ землю, восклицаетъ: «ты не уйдешь отъ меня теперь, Африка, я держу тебя въ моихъ рукахъ». Поэтому, Санчо, встрѣча святыхъ иконъ была для васъ, скажу я, счастливымъ происшествіемъ.

— Еще бы не счастливымъ, отвѣтилъ Санчо; но я бы попросилъ вашу милость сказать мнѣ, почему испанцы, вступая въ сраженіе, восклицаютъ: святой Іаковъ, и сомкнись Испанія. Развѣ Испанія открыта и ее не мѣшало бы замкнуть? или что это за церемонія такая?

— Какъ ты простъ, Санчо; подумай, что этому великому рыцарю Багрянаго креста, небо судило быть патрономъ Испаніи, особенно въ кровавыхъ столкновеніяхъ испанцевъ съ маврами. Поэтому испанцы призываютъ его во всѣхъ битвахъ, какъ своего заступника, и не разъ видѣли, какъ самъ онъ вламывался въ легіоны сарацинъ и разгромлялъ ихъ; истину эту я могъ бы подтвердить множествомъ примѣровъ, заимствованныхъ изъ самыхъ достовѣрныхъ испанскихъ исторій.

Круто перемѣнивъ разговоръ, Санчо сказалъ своему господину: «удивляетъ меня право безстыдство этой Альтизидоры, горничной герцогини. Должно быть ее сильно ранила злодѣйка-любовь, этотъ слѣпой, или лучше сказать совсѣмъ безглавый охотникъ, подстрѣливающій, какъ говорятъ, все, что видитъ; и если онъ изберетъ своею мишенью сердце, то попадаетъ въ него, какъ бы оно ни было мало, и со всѣхъ сторонъ пронзитъ его своими стрѣлами. Слышалъ я впрочемъ, что отъ скромныхъ, благоразумныхъ дѣвушекъ стрѣлы эти отскакиваютъ и разбиваются, но въ Альтизидору онѣ, напротивъ того, скорѣе углубляются.

— Да, Санчо, сказалъ Донъ-Кихотъ, любовь попираетъ разсудокъ и всякое приличіе. Альтизидора, ты видѣлъ, безъ всякаго стыда открылась мнѣ въ своихъ желаніяхъ, которыя больше смутили меня, чѣмъ расположили къ ней.

— Неслыханная жестокость, страшная неблагодарность! воскликнулъ Санчо, я бы кажется при первомъ намекѣ отдался бы ей съ руками и ногами. О, каменное сердце, чугунная грудь, желѣзная душа! Но только я не знаю право, что нашла она въ вашей милости такого, чтобы такъ влюбиться въ васъ, какой нарядъ, какая красота, какая милость такъ обворожила ее? Ни вашъ нарядъ, ни ваша красота, ни что-нибудь подобное, отдѣльно и вмѣстѣ взятое, не могли, кажется заставить ее полюбить васъ. Я часто оглядываю вашу милость съ ногъ до послѣдняго волоска на головѣ и вижу, что вы скорѣе созданы пугать людей, чѣмъ влюблять ихъ въ себя. Красота, говорятъ, всего скорѣе возбуждаетъ любовь, а между тѣмъ вы вовсе не красивы, изъ-за чего же этой дѣвушкѣ сходить съ ума по васъ.