Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Да я — Донъ-Кихотъ, отвѣтилъ рыцарь, поклявшійся помогать живымъ и мертвымъ. Не держи же меня въ неизвѣстности и скажи мнѣ, кто ты? Если ты оруженосецъ мой Санчо Пансо, если ты пересталъ жить, и если душа твоя не въ аду, а по милости Бога находится въ чистилищѣ, то наша римско-католическая церковь можетъ молитвами своими освободить душу твою отъ мукъ, а я съ своей стороны помогу тебѣ всѣмъ, чѣмъ могу. Отвѣчай же, кто ты?

— Клянусь Создателемъ, господинъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій, что я оруженосецъ вашъ Санчо Пансо и что я ни разу не умиралъ еще въ продолженіе моей жизни. Но, оставивъ губернаторство, по причинамъ, которыхъ нельзя передать въ немногихъ словахъ, я упалъ вчера вечеромъ въ это подземелье, и остаюсь въ немъ до сихъ поръ вмѣстѣ съ моимъ осломъ; онъ возлѣ меня и не позволитъ мнѣ солгать. Оселъ какъ будто понялъ своего хозяина и заревѣлъ на всю пещеру.

— Я узнаю этотъ ревъ и твой голосъ тоже, добрый мой Санчо, воскликнулъ Донъ-Кихотъ; подожди же меня, я сейчасъ отправлюсь въ замокъ и возвращусь съ нѣсколькими человѣками, чтобы вытащить тебя изъ этого подземелья.

— Ради Бога отправляйтесь и возвращайтесь скорѣе, сказалъ Санчо; мнѣ становится уже не въ моготу видѣть себя похороненнымъ заживо въ этой пещерѣ: я чувствую, что умираю со страху.

Донъ-Кихотъ поспѣшилъ въ замокъ разсказать тамъ приключеніе съ Санчо Пансо. Герцогъ и герцогиня догадывались, что Санчо должно быть провалился въ одну изъ пещеръ, существовавшихъ въ окрестностяхъ съ незапамятныхъ временъ, и удивились только тому, что онъ, оставилъ губернаторство, а между тѣмъ они ничего не знали объ этомъ. Изъ замка между тѣмъ отправили канаты и блоки, и благодаря усиліямъ нѣсколькихъ рукъ успѣли извлечь осла и Санчо изъ мрака на свѣтъ. Присутствовавшій при этой сценѣ одинъ студентъ сказалъ: «вотъ такъ, какъ вытаскиваютъ этого грѣшника, блѣднаго, изнуреннаго, голоднаго и какъ кажется безъ обола въ карманѣ, слѣдовало бы вытягивать всѣхъ дурныхъ губернаторовъ изъ ихъ губернаторствъ». Въ отвѣтъ на это Санчо сказалъ студенту: «клевещущій на меня братъ мой! я не болѣе восьми или десяти дней тому назадъ вступилъ на губернаторство даннаго мнѣ острова, и во все это время не былъ сытъ и одного часу. Въ теченіи этихъ восьми дней меня преслѣдовали доктора, переломали мнѣ всѣ кости враги, и я не имѣлъ времени прикоснуться ни въ какимъ доходамъ, поэтому я недостоинъ, какъ мнѣ кажется, выходить такимъ образомъ изъ губернатарства. Но человѣкъ предполагаетъ, Богъ располагаетъ, Онъ лучше всѣхъ насъ знаетъ, что каждому изъ насъ подъ силу; пускай же никто не плюетъ въ колодезь, и тамъ гдѣ надѣются найти сала, оказывается иногда, что и взять его нечѣмъ. Богъ меня слышитъ, и съ меня довольно; я молчу, хотя могъ бы сказать кое что».

— Не сердись Санчо, сказалъ Донъ-Кихотъ, и не трудись отвѣчать на то, что тебѣ сказали, иначе ты никогда не кончишь. Если только молчитъ твоя совѣсть, такъ пусть люди говорятъ, что имъ угодно. Захотѣть привязать чужой языкъ, значило бы захотѣть замкнуть пространство; разбогатѣвшаго губернатора называютъ воронъ, а не разбогатѣвшаго болваномъ.

— Ну меня назовутъ скорѣе болваномъ, чѣмъ воромъ — отвѣтилъ Санчо.

Во время этого разговора, Донъ-Кихотъ и Санчо, окруженные толпою народа, подъѣхали къ замку, гдѣ ожидали ихъ на галереѣ герцогѣ и герцогиня. Прежде чѣмъ отправиться къ герцогу, Санчо помѣстилъ своего осла съ возможнымъ удобствомъ въ конюшнѣ, говоря, что бѣдному животному пришлось провести не совсѣмъ хорошую ночь. Устроивъ осла, онъ отправился за верхъ, предсталъ предъ господами своими и, ставши на колѣна, сказалъ имъ: «ваше величіе! вамъ угодно было отправить меня губернаторомъ на островъ Бараторію, хотя я ничѣмъ не заслужилъ такой милости; бѣднымъ отправился я, бѣднымъ вернулся, ничего не выигралъ, не проигралъ и хорошо или дурно управлялъ я вашимъ островомъ, объ этомъ скажутъ свидѣтели моего управленія. Постоянно голодный, по волѣ доктора Черстваго, уроженца деревни Тертафуэры, губернаторскаго лекаря на этомъ островѣ, я разъяснялъ дѣла и рѣшалъ тяжбы. Ночью на насъ напали враги и поставили насъ въ большую опасность; но островитяне говорятъ, что мужествомъ своихъ рукъ они побѣдоносно отразили вражье нападеніе. И дай имъ Богъ такое же счастіе въ этомъ и будущемъ мірѣ, какъ вѣрно то, что они говорятъ. Этимъ временемъ я взвѣшивалъ тяжесть, подымаемую губернаторами, и нашелъ, что она не по моимъ плечамъ, что эта стрѣла не для моего колчана. И прежде чѣмъ губернаторство бросило меня я самъ бросилъ его. Вчера утромъ я покинулъ островъ такимъ какимъ нашелъ его, съ тѣми же улицами, домами, крышами, какъ прежде. Ни у кого ничего не занялъ я и не извлекъ изъ своего губернаторства никакой выгоды; и хотя я сдѣлалъ, какъ мнѣ кажется нѣсколько очень полезныхъ распоряженій, въ сущности я не сдѣлалъ никакихъ, потому что приказаній моихъ, по всей вѣроятности, никто не станетъ исполнять; я, по крайней мѣрѣ, такъ думаю, что это рѣшительно все равно отдавать ихъ или не отдавать. Я покинулъ островъ, какъ я вамъ сказалъ безъ всякой другой свиты, кромѣ моего осла, на дорогѣ упалъ въ подземелье, обходилъ его вдоль и поперегъ и, еслибъ небо не послало на помощь мнѣ господина моего Донъ-Кихота, такъ я бы на вѣки вѣчные остался тамъ. И вотъ, ваша свѣтлость, господа мои, герцогъ и герцогиня, передъ вами губернаторъ вашъ Санчо Пансо, который въ продолженіи десятидневнаго губернаторства своего узналъ, что онъ созданъ не для губернаторства и не хочетъ быть болѣе губернаторомъ не только острова, но даже цѣлаго міра. Убѣдившись въ этомъ, я цалую ноги вашей милости и говорю, какъ малые ребята во время игры: скакни оттуда и стань здѣсь, такъ я соскакиваю съ губернаторства и становлюсь опять слугою господина моего Донъ-Кихота; съ нимъ, хотя и приходится мнѣ иногда кушать хлѣбъ въ страхѣ, но я бываю по крайней мѣрѣ сытъ, а мнѣ лишь бы быть сытымъ — все равно куропатками или бобами.

Во время этой рѣчи Донъ-Кихотъ весь дрожалъ, боясь, чтобы оруженосецъ его не наговорилъ тысячи глупостей; и онъ возблагодарилъ небо увидѣвши, что ничего подобнаго не случилось. — «Глубоко сожалѣю, что вы такъ скоро отказались отъ губернаторства», сказалъ герцогъ дружески обнявъ Санчо, «но я дамъ вамъ у себя другую болѣе легкую и выгодную должность». — Герцогиня также обняла бывшаго губернатора и велѣла приготовить для него хорошую закуску и хорошую постель, такъ какъ онъ дѣйствительно казался сильно измученнымъ и голоднымъ.

Глава LVI

Герцогъ и герцогиня не раскаявались, что дали Санчо для смѣху островъ: имъ доставили довольно удовольствія тѣ шутки, которыя сыграли съ нимъ, тѣмъ болѣе, что въ этотъ самый день возвратился мажордомъ и разсказалъ имъ почти отъ слова до слова все, что говорилъ и дѣлалъ Санчо на островѣ. Онъ разсказалъ имъ штурмъ острова, страхъ Санчо и его внезапный отъѣздъ; все это, конечно, насмѣшило до нельзя герцога и герцогиню.

Наконецъ наступилъ, какъ говоритъ исторія, день поединка. Герцогъ научилъ передъ тѣмъ своего лакея Тозилоса, что дѣлать ему, чтобы побѣдить Донъ-Кихота не раня и не убивая его. Онъ велѣлъ снять съ копій желѣзо, сказавши Донъ-Кихоту, что полный христіанскаго милосердія, онъ не можетъ дозволить боя на смерть; довольно того, что онъ, герцогъ, даетъ свободное мѣсто для боя на своей землѣ, не смотря на запрещеніе всякихъ поединковъ святымъ совѣтомъ тридцати; рѣшительнаго же боя на жизнь и на смерть дозволить онъ никакъ не можетъ. Донъ-Кихотъ отвѣтилъ, что его свѣтлости приказывать, а ему слушаться.

На площади предъ замкомъ устроили возвышеніе для судій и для женщинъ, явившихся съ жалобой, и въ роковой день битвы на дворѣ герцогскаго замка собралось множество народу изъ сосѣднихъ деревень, любопытствовавшаго взглянуть на новое для всѣхъ зрѣлище ужасной битвы; ничего подобнаго въ этой странѣ не видѣли и не слышали ни живые ни мертвые.

Первымъ появился на аренѣ церемоніймейстеръ. Упреждая всякій обманъ, всякое скрытое препятствіе, на которомъ можно было бы споткнуться и упасть, онъ измѣрилъ и осмотрѣлъ мѣсто, назначенное для боя. Затѣмъ появилась дуэнья съ дочерью. Закрытыя до самыхъ глазъ и даже до самаго горла вуалями, онѣ съ сокрушеннымъ видомъ усѣлись на назначенныхъ имъ мѣстахъ. Донъ-Кихотъ красовался уже на аренѣ. Вскорѣ за тѣмъ, окруженный большой толпой, прибылъ великій лакей Тозилосъ, верхомъ на сѣромъ въ яблокахъ, фризскомъ, широкогрудомъ конѣ, подъ которымъ дрожала земля; лицо лакея закрыто забраломъ, самъ онъ закованъ въ тяжелое, блестящее оружіе. Мужественный боецъ былъ хорошо наученъ герцогомъ, какъ сражаться ему съ знаменитымъ Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ. Прежде всего ему велѣно было не убивать рыцаря, и не нападать на него, въ томъ случаѣ, если-бы рыцарю грозила неминуемая погибель.