Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Ты очень хорошо знаешь, другъ мой и пріятель Санчо, говорилъ онъ, въ какой ужасъ привелъ насъ эдиктъ его величества, изданный противъ нашей бѣдной націи; мнѣ, по крайней мѣрѣ, казалось, что наказаніе со всею силою обрушилось на меня и на дѣтей моихъ ранѣе того времени, которое назначено было намъ для оставленія Испаніи. Какъ человѣкъ, знающій что его должны выпроводить изъ его дома, я благоразумно позаботился пріискать себѣ другой, въ который бы я могъ переселиться. Раньше другихъ я рѣшился покинуть Испанію одинъ, и отправился отъискивать такое мѣсто, куда бы я могъ спокойно отвезти семейство, безъ той торопливости, съ какою приходилось отправляться изъ Испаніи другимъ Морискамъ. Я и другіе старики наши догадались, что этотъ указъ былъ не простой угрозой, какъ думали нѣкоторые, но настоящимъ закономъ, который будетъ исполненъ въ свое время; въ особенности убѣдился я въ этомъ, узнавши о такихъ безумныхъ и преступныхъ замыслахъ нѣкоторыхъ Морисковъ, что энергическое рѣшеніе короля казалось мнѣ сдѣланнымъ по вдохновенію свыше. Не то, чтобы мы были преступны; между вами встрѣчаются искренніе христіане, но ихъ было такъ немного, что они не могли составить противодѣйствія противной сторонѣ: призрѣвать же столькихъ враговъ въ государствѣ, значило бы вскармливать на груди своей змѣю. И мы по справедливости изгнаны; — наказаніе легкое, по мнѣнію нѣкоторыхъ, но въ сущности самое ужасное, какому могли насъ подвергнуть. Гдѣ бы мы ни были, мы будемъ оплакивать Испанію; все таки въ ней мы родились и она стала нашей настоящей отчизной; въ Варварійскихъ и другихъ странахъ Африки, гдѣ мы надѣялись пріютиться, гдѣ мы думали, насъ встрѣтятъ, какъ братьевъ, насъ оскорбляютъ, съ нами обращаются тамъ хуже чѣмъ гдѣ бы то ни было. Увы! мы узнали счастіе только тогда, когда потеряли его, и всѣ мы такъ сильно хотѣли бы возвратиться въ Испанію, что большая часть изъ нашихъ, умѣющихъ говорить по испански, воазращаются сюда назадъ, оставляя на произволъ судьбы своихъ женъ и дѣтей; до того любимъ мы эту дорогую для насъ страну: — теперь только познали мы, какъ сладка любовь къ родинѣ. Покинувъ, какъ я говорилъ тебѣ, свою деревню, я отправился во Францію, и хотя тамъ насъ приняли очень радушно, тѣмъ не менѣе я пожелалъ увидѣть побольше странъ прежде, чѣмъ рѣшить гдѣ мнѣ поселиться. Изъ Франціи я отправился въ Италію, потомъ въ Германію, и мнѣ показалось, что въ Германіи можно жить всего свободнѣе. Тамъ каждый живетъ, какъ знаетъ, никому дѣла нѣтъ до другаго, и въ большой части Германскихъ земель господствуетъ полная свобода совѣсти. Я поселился въ одной деревнѣ, около Аугсбурга, и потомъ присоединился въ этимъ пилигримамъ, приходящимъ каждогодно посѣщать святыни Испанскія, на которыя они смотрятъ, какъ на свой новый свѣтъ, разсчитывая здѣсь на хорошую и вѣрную поживу. Пилигримы эти исхаживаютъ обыкновенно почти всю Испанію вдоль и поперегъ, и нѣтъ ни одной деревни, гдѣ бы ихъ не накормили и не напоили и гдѣ не собрали бы они, худо, худо, реалъ деньгами. Такимъ образомъ они возвращаются назадъ съ сотнягой ефимковъ въ карманѣ; обмѣнявъ ихъ на золото и спрятавъ въ свои посохи, или какъ-нибудь иначе, они относятъ эти деньги на родину, въ глазахъ портовой и пограничной стражи, осматривающей путешественниковъ на границѣ. Теперь, Санчо, я отправляюсь за своимъ богатствомъ, которое я зарылъ въ землю; сдѣлать это я могу безопасно, потому что деньги мои зарыты за деревней, потомъ хочу написать женѣ и дочери, или самому отправиться въ нимъ изъ Валенсіи въ Алжиръ, и поискать тамъ средствъ перевезти ихъ во Францію, а оттуда въ Германію, гдѣ Богъ, будемъ надѣяться, не оставитъ насъ, потому что дочь моя Рикота и жена Франциска истинныя католички, да и самъ я болѣе христіанинъ, чѣмъ мавръ, и ежедневно молю Бога, да просвѣтитъ Онъ меня свѣтомъ мудрости, чтобъ я постигъ какъ мнѣ служить Ему. Удивляетъ меня только, почему жена и дочь моя отправились въ Варварійскія земли, а не во Францію, гдѣ онѣ могли бы жить, какъ христіанки.

— Другъ Рикотъ, отвѣтилъ Санчо; должно быть нельзя было выбирать имъ гдѣ поселиться; ихъ увезъ отсюда Жуанъ Тіопеіо, братъ твоей жены: онъ, ты знаешь, заклятый мавръ, и увезъ ихъ въ лучшую, по его мнѣнію, страну. Долженъ я сказать тебѣ еще, не напрасно ли ты другъ мой, отправляешься за тѣмъ, что ты зарылъ въ землю; у жены твоей и шурина пропало, какъ говорили, много денегъ и жемчугу.

— Можетъ быть, сказалъ Рикотъ; но только я знаю, что ничья рука не тронула того, что я зарылъ; я никому не сказалъ, гдѣ я спряталъ деньги, опасаясь какого-нибудь несчастія. И если ты хочешь, другъ Санчо, отправиться со мною и помочь мнѣ достать мои деньги, я дамъ тебѣ двѣсти ефимковъ. Они пригодились бы тебѣ; я знаю, ты въ нуждѣ теперь.

— Съ большимъ удовольствіемъ помогъ бы тебѣ, отвѣтилъ Санчо, но только я человѣкъ не жадный, иначе я не выпустилъ бы сегодня утромъ изъ рукъ своихъ такого мѣста, на которомъ могъ бы украсить золотомъ стѣны своего дома, и раньше полугода вкушать съ серебрянныхъ блюдъ. Вотъ поэтому, да еще потому, что я бы измѣнилъ, какъ мнѣ кажется, королю, помогая врагамъ его, я не отправлюсь съ тобою, хотя бы ты не только пообѣщалъ мнѣ двѣсти ефимковъ, а отсчиталъ бы сейчасъ четыреста — чистыми деньгами.

— Какое же ты мѣсто оставилъ? — спросилъ Рикотъ.

— Губернатора такого острова, какого не найти на три мили кругомъ, сказалъ Санчо.

— Гдѣ же этотъ островъ?

— Гдѣ! въ двухъ миляхъ отсюда; — островъ Бараторія.

— Что ты городишь, Санчо, сказалъ Рикотъ, могутъ ли быть на землѣ острова; острова на моряхъ.

— Другъ Рикотъ, что ты говоришь, отвѣтилъ Санчо; вѣдь я покинулъ этотъ островъ сегодня утромъ, а вчера еще былъ губернаторомъ на немъ. И оставилъ я его потому, что опасное это дѣло быть губернаторомъ.

— А что выигралъ ты, бывши губернаторомъ?

— Выигралъ увѣренность, что я могу быть губернаторомъ только стада козъ и что богатства пріобрѣтаются на губернаторскихъ мѣстахъ цѣною спокойствія, сна и даже пищи; губернаторы должны ѣсть мало, особенно когда въ нимъ приставлены доктора, которые должны заботиться о губернаторскомъ здоровьѣ.

— Не понимаю тебя, Санчо, отвѣтилъ Рикотъ; кажется мнѣ только, что ты городишь чепуху. какой чортъ могъ сдѣлать тебя губернаторомъ острова? Ужели кромѣ тебя на свѣтѣ не нашлось губернатора? Замолчи, пожалуйста, да подумай, намѣренъ ли ты отправиться со мною и помочь мнѣ унести мое богатство, — то, что я оставилъ можетъ быть названо богатствомъ. Повторяю, я дамъ тебѣ столько, что тебѣ хватитъ на всю жизнь.

— Сказалъ я тебѣ, Рикотъ, что не хочу, отвѣтилъ Санчо; будь доволенъ тѣмъ, что я не доношу на тебя и отправляйся съ Богомъ своей дорогой, а я отправлюсь своей, помня эту пословицу нашу, что хорошо нажито, то теряется, а что дурно — то теряется вмѣстѣ съ тѣмъ, кто нажилъ его.

— Ну Богъ съ тобой, проговорилъ Рикотъ, но, скажи, былъ ли ты при отъѣздѣ моей жены и дочери?

— Былъ, сказалъ Санчо; и скажу тебѣ, что вся деревня вышла взглянуть на твою дочь, когда она уѣзжала, и всѣ въ одинъ голосъ говорили, что она прекраснѣе всѣхъ женщинъ на свѣтѣ; такой красавицей казалась она. Она со слезами прощалась съ друзьями своими, цаловала ихъ и просила молиться за нее Богу и Пресвятой Его Матери. И такъ жалостно она плакала, что у меня самого слезы выступили на главахъ, хотя я отъ природы не плаксивъ. Клянусь Богомъ, многіе хотѣли было укрыть ее у себя или похитить на дорогѣ, и только страхъ ослушаться королевскаго приказа удержалъ ихъ. Всѣхъ болѣе влюбленъ въ нее былъ Педро Грегоріо; ты его знаешь: отецъ у него богатъ и онъ, какъ всѣ говорили, сильно любилъ твою дочь. И съ тѣхъ поръ, какъ она уѣхала, никто не видѣлъ его у насъ въ деревнѣ; всѣ думаютъ, не отправился ли онъ за нею, съ намѣреніемъ похитить ее на дорогѣ. Но до сихъ поръ, мы ничего не узнали о немъ.

— Я всегда думалъ, что онъ любитъ мою Рикоту, но довѣряясь ей вполнѣ, я не боялся за нее. Ты знаешь, Санчо, наши женщины рѣдко выходили за старыхъ христіанъ, а дочь моя больше заботилась о томъ, чтобы быть христіанкой, чѣмъ влюбленной и не обращала, какъ я думаю, вниманія на ухаживанія этого богатаго наслѣдника.