Изборник. Памятники литературы Древней Руси

Потом же советом его злым покоршеся еси и с патриярхом Игнатием [1371], митрополиты, и архиепископы, и епископы, и архимариты, и игумены, и весь первоначальствующих священный чин, и князи, и боляре со всеми началствующими воем [1372] и приложиша к воровской грамоте руки, и послы избравше, послаша в королевство Польское, просяще у пана Сердамирсково дочери тому ростриге в жену [1373] и истинно свидетельствующе о нем в тех писаниих, яко праведно сын царя Ивана Васильевича. А вси знающе, яко Григорий чернец, наипаче же Пафнотей, митрополит Крутитский: [1374] при нем бо в Чюдове монастыре два лета на крылосе стоял и у патриярха у Иова боле года во дворе был, служа писмом патриярху, и за свое воровство от него збежа в Литву. И яко же колесница фараоновы неволею связашася на пагубу, такожде и все Росийское государьство в безумство дашася; и возлюбивше вси лесть, и доныне всем то и есть.

Совершенное же лукавство той окаянный розтрига Григорий сам усоветова с Сердамирским, егда бысть в Полше еще, в дому его питаяся; по его же злому умыслу ятся пути [1375]; взем дшерь свою Маринку и привед с собою на брак беззаконный пиршественников 6000 избранаго воинства, иже никогда же таковы гости в Москве прежде сего не слышашася. И взяты быша вси домы великия на панов не токмо у простых чади, но и у вельмож, и у властей, и у нарицаемых ложных родителей у Нагих; и во всех крепких местех и в домех еретическое насилование вселися.

Кривоверию яже рачитель рострига того же бояся, еже над Борисовым родом содеяся, и в хождении и исхождении дома царьскаго и по граду всегда со многим воинством яздяше; преди же и зади его во бронех текуще с протазаны и с алебарды и со инеми многими оружии. Един же он токмо посредь сих; вслможе же и боляре далече беяху от него, и бяше страшно всем видети множество оружий блещащихся. Немец жe и литву хранители и страже постави себе и всем крепостем царскаго дома. Зерныци- ком же толико попусти играти и воровати, яко и в самех царьских полатах пред ним бесящеся. Не ведь [1376] же, каковыя ради радости, не токмо иже по повелению его, весь синклит, но и простыи сущии вси, яко женихи и от конца до конца улиц в злате и в сребре и в багрех странских ходяще, веселяхуся. Пред лицем же его камением многоценным и бисером драгим украсившейся служаху, и не хотяше никого же видети смиренно- ходящих. Поляком жe вся сокровища царьская древняя истощи, и еретическое жe семя лютори, воду черплюще, ношаху сребряными сосуды, и в банях мыющеся от златых и сребряных сосудов.

От злых же врагов, казаков и холопей, вси умнии токмо плачюще, накиновением [1377] же ни мало не смеюще рещи нелепо о вразех божиих, и о том ростриге, и о делех их: аще бо на кого нанесут, яко розтригою нарицает того, — и той человек неведом погибаше. И во всех градех росийских и в честных монастырех и мирстии и иночествующей мнозн погибоша: оии заточением, овем же рыбия утроба вечный гроб бысть…

Враг же той рострига умысли сь еретики посещи всякого чина, от велмож и до простых начальствующих, сицевым образом: хотяше окаяный, игру зделати за враты Стретенскими, к Напрудному на поли, и тешитися из наряду [1378] пушачнаго; и егда же изыщут вси людие на то позорище [1379], и тогда врата граду затворити при срои [1380] и побити всех. Но лютый сей совет его прежде двою день срока уведен бысть, и по десятих днех несвойственаго брака [1381] сам окаянный зле скончася, [1382] год препровадив царьствуя, повествуя же о себе — на тридесят и четыре лета жития си…

От каковых зол избави нас господь!.. Того ради и нам подо- баше, сия зрящим, внимати и за неизмерную владычшо милость благодарити его; да, благодарствуем, паче щедроты его на нас изливает. Мы же, росияне, душевное око несмотрителыто имуще и паче волов упрямы обычаем: тип бо ясли господина своего разумеют и питающему повинуются, мы же промышлягощаго нами небрежем, и того ради болий грех сами на ся влечем, и вскоре безумству нашему возмездие даровася.

По убиении же розстригине в четвертый день малыми некими от царьских полат излюблен бысть царем Василей Ивановичь Шуйской и возведен бысть во царьский дом, и никим же от вельмож не пререкован, [1383] ни от прочего народа умолен. И устройся Росия вся в двоемыслие: ови убо любяще, ови же ненавидяще его…

Кто же тоя беды изречет, еже содеяся во всей Росии? На единой бо трапезе седятце в пиршествех во царьствующем граде; по веселии же овии убо во царьския полатьт, овии же в Тушинския таборы прескакаху. [1384] И разделишася надвое вси человецы, вси, иже мысляще лукавне о себе: аще убо взята будет мати градов Москва, то тамо отцы наши и братия, и род и друзи, — тии нас соблюдут; аще ли мы соодолеем, то такожде им заступницы будем. Польския же и литовския люди и воры-казаки тем перелетом ни в чем ни вероваху и, яко волца надо псами, играху, и инех искушающе, инеми же вместо щитов от меча, и от всякого оружия, и от смертнаго поядения защищахуся; и бяше им стена тверда — злокозньство изменник…

И пременишася тогда жилища человеческая на зверская: дивие бо, некроткое естество, медведи, и волцы, и лисицы, и заяцы, на градская и на пространная места прешедше, тако же и птицы слетшие, на велицей пищи, на трупе человеческом вселишася; и звери и птица в главах и в чревах и в трупех человеческих гнезда содеяша. Горы бо могли тогда явишася побьенных по правде и не по правде ратовавшихся, их же нелеть [1385] изрещи подробну, но мало токмо помянути, яже быша бо и на прошествии от Тулы в Колугу и под Кромами, и на Восме под Коширою, и под Орлом, и под Нижним Новым градом. И крыяхуся тогда человецы в дебри непроходимыя, и в чащи темных лесов, и в пещеры неведомый, и в воде межу кустов отдыхающе и плачющеся к содетелю [1386], дабы нощь сих объяла и поне мало бы отдохнути на сусе [1387]. Но ни нощь, ни день бегающим не бе покоя и места ко скрытию и к покою, и вместо темныя луны многия пожары поля и леса освещаваху нощию, и никому же не мощно бяше двигнутися от места своего: человецы, аки зверей, от лес исходящих ожидаху. И оставиша тогда злодеи за зверми гонбу и женуще за своею братиею и со псы, аки лютых зверей, пути пытаху. И существенныя [1388] звери человеков бегающих поядаху, и произволителныя [1389] не естеством, но нравом, такожде поядаху. И звери убо едину смерть дающе, сии же и телесную и душевную. Попусти же, господь наш и бог, праведный гнев свой на нас: не токмо злых сих врагов, но и зверие пакости деяху. Нигде бо християне, земледелцы и вси, бегающе и не могуще жиг семенных всяких сокрыти, и везде от ям звери ископаваху далече. Тако же и казаки и изменники, иде же что останется таковых жить, то в воду и в грязь сыплюще и конми топчюще, — се же едино милосердие творяще. Иде же не пожгут домов, или не мощно взяти множества ради домовных потреб, то все колюще мелко и в воду мещуще; входы же и затворы всякие разсекающе, дабы никому же не яштельствовати ту. Но звери убо со птицы плоть человеческу ядуще, человецы яже з бесы и душа и телеса погубляаху: не могуще бо безмилосердных мучений терпети мучимии и на мал час хотяще отдохнути, и в смертном разлучении неповинно и неправедно друг друга оклеветоваху…