Послания Ивана Грозного

душу за нас полагают, - хотят выдать нас иноплеменникам!

По возвращении в царствующий град Москву Бог оказал нам

милосердие и дал нам наследника - сына Димитрия; когда же, немного

времени спустя, я, как бывает с людьми, сильно занемог, то те, кого ты

называешь доброжелателями, с попом Сильвестром и вашим начальником

Алексеем во главе, восстали, как пьяные, решили, что нас уже не

существует (восташа яко пьяни, с попом Селивестром и с начальником вашим с

Олексеем, мневше нас не быти. -Упоминаемый здесь «мятеж у царевой постели» в 1553

г. особенно подробно описан в приписке к «Царственной книге». Там рассказывается,

как заболевший царь упрашивал бояр целовать крест его новорожденному сыну

Димитрию (речь идет о первом сыне царя от Анастасии Романовны, скончавшемся

некоторое время спустя, а не о Димитрии, сыне Марии Нагой), как многие из них

открыто выступали против этого решения, ссылаясь на то, что за «пеленочника» будут

править его родичи Захарьины и т. д. В числе противников присяги и сторонников

Владимира Андреевича Старицкого называются Сильвестр, отец Адашева (но не сам

Адашев), Курлятев, Палецкий и Фуников (ПСРЛ, XIII, 522-526). Большинство

историков придает важное значение этому событию, рассматривая его чуть ли не как

переломный момент в отношениях между царем и «избранной радой» (ср. напр.: С.

Соловьев. История России, кн. II, стлб. 136 - 141). Однако в исторической литературе

высказывались и сомнения по поводу достоверности этого известия приписки к

«Царственной книге» и комментируемого послания (ср. напр.: С. Б. Веселовский.

Последние уделы сев.-вост. Руси. Ист. зап., т. XXII, стр. 106). В Синодальном списке

Никоновской летописи (более ранний источник, чем «Царственная книга», см. прим.

22) никаких известий о мятеже у царевой постели нет .) и, не заботясь о нашей

душе и своих душах, забыв присягу нашему отцу и нам - не искать себе

иного государя, кроме наших детей, - решили посадить на престол нашего

отдаленного родственника князя Владимира, а младенца нашего, данного

нам от Бога, погубить, подобно Ироду. Говорит ведь древнее изречение,

хоть и мирское, но справедливое: «царь царю не кланяется, но, когда один

умирает, другой принимает власть». Вот каким доброжелательством от них

мы насладились еще при жизни, - что же должно было стать после нас!

Когда же мы, слава Богу, выздоровели, и замысел этот рассыпался в прах,

поп Сильвестр и Алексей и после этого не перестали утеснять нас и давать

злые советы, под разными предлогами изгоняли наших доброжелателей, во

всем потакали князю Владимиру, преследовали ненавистью нашу царицу

Анастасию и уподобляли ее всем нечестивым царицам, а про детей наших

и вспомнить не желали. В это время собака и изменник, князь Семен

Ростовский, который был принят нами в думу не за свои достоинства, а по

нашей милости, изменнически выдал наши замыслы литовским послам,

пану Станиславу Довойно с товарищами, и говорил им оскорбительные

слова про нас, нашу царицу и наших детей, мы же, расследовав это

злодейство, наказали его, но милостиво (Та же собака, изменник князь Семен

Ростовской... над ним учинили казнь свою. - Тайные сношения кн. Семена Лобанова-

300

Ростовского с польским послом Довойно, очевидно, происходили летом 1553 г., когда

этот посол приезжал к Ивану IV (Сб. РИО, т. 35, № 27). Летом следующего года он

(вместе с сыном) сделал неудачную попытку бежать за границу. Согласно инструкции,

данной русским послам, ехавшим в Польшу осенью 1554 г., на возможный вопрос о С.

Ростовском они должны были ответить, что он «малоумством шатался и со всякими

иноземцы говорил непригожие речи про государя» и что вместе с ним «воровали его

племя [родичи], такие ж дураки» (там же, стр. 453). Сходный рассказ о С. Ростовском

содержится и в тексте Синодального списка Никоновской летописи (ПСРЛ, XIII, 237 -

238: «хотел бежати... от малоумства... а с ним ехати хотели такие же малоумы»). В

приписке же к этой летописи сообщается, что С. Ростовский затевал тайный заговор во

время болезни царя в 1553 г. и что в этом заговоре участвовали представители крупного

княжья: Щенятев, Серебряный, Пунков-Микулинский и др. (стр. 238, прим. 1).

Следователями по этому делу были, согласно этой приписке, Курлятев, Палецкий и

Фуников, т. е. те самые лица, которых более поздний источник (приписка к

«Царственной книге») обвиняет в мятеже во время болезни царя. К сожалению, мы не

знаем, как изложила бы дело Ростовского «Царственная книга», так как ее текст

доходит только до 1553 г. ). А поп Сильвестр после этого вместе с вами, злыми

советниками своими, стал оказывать этой собаке всяческое

покровительство и помогать ему всякими благами, и не только ему, но и

всему его роду. Таким образом, после этого всем изменникам было

хорошо, а мы терпели притеснения; ты также в этом участвовал: известно,

что вы с Курлятевым-сыном хотели устраивать суд по делу Сицкого

(Курлятевым сыном хотесте судити про Сицкаго. - Этот, довольно «темный» (Соловьев,

кн. II, стлб. 151) намек царя может быть несколько разъяснен благодаря его же

замечаниям во 2-м послании Курбскому (см. стр. 209). По убедительному

предположению Бахрушина, «дело шло о ссоре между князем Сицким и его соседями

по вотчинам в Ярославском уезде - Прозоровскими - из-за 150 четей земли... Сицкий,

бывший в свойстве с царицей Анастасией, надо думать, пробовал воздействовать на

судей именем малолетнего Федора и добился вмешательства в дело самого царя. В

судебном разбирательстве участвовали, между прочим, кн. А. М. Курбский и кн. Д. И.

Курлятев» (ук. соч., стр. 44). - Упоминание «Курлятева-сына» (в списке

Археографической комиссии) не совсем понятно. У Д. И. Курлятева был сын Иван,

постриженный в 1562 г. в монахи вместе с отцом (ПСРЛ, XIII, стр. 344), но

«Курлятевым-сыном» можно было назвать и самого Д. И. Курлятева (по отношению к

его отцу, кн. И. В. Оболенскому-Шкурле). В других списках послания читается: «с

Курлятевым нас хотесте судити про Ситцкого».).

Когда же началась война с германцами [ливонцами], о которой дальше

будет написано подробнее, поп Сильвестр с вами, своими советниками,

жестоко на нас за нее восстал: когда за свои грехи заболевал я, наша

царица или наши дети,- все это, по их словам, случалось за наше

непослушание им! Как не вспомнить немилостивый обратный путь из

Можайска с больной царицей Анастасией? (Та же убо наченшеся войне, еже на

герман... како же убо воспо-мяну... немилостивное путное прихождение? - Речь идет о

столкновениях между царем и Сильвестром во время Ливонской войны (см. ниже,

прим. 41 - 42). История этих столкновений (так же как и причина враждебности

Сильвестра и его партии к царице Анастасии Романовне) не известна. Согласно

Никоновской летописи (Синодальный список), царь с женой и детьми находился в

Можайске в конце 1559 г., туда к нему пришла весть о нарушении ливонцами

перемирия (заключенного, вероятно, под влиянием Сильвестра и других - см. ниже,

301

прим. 41 - 42); царю срочно пришлось выехать, несмотря на «беспуту» (распутицу,

бездорожье); при этом выезде «грех ради наших царица недомогла» (ПСРЛ, XIII, 321).).

Из-за одного неподобающего слова! Молитв, путешествий к святым

пустыням, приношений и обетов о душевном спасении и телесном

выздоровлении и о благополучии нас самих, нашей царицы и детей - всего

этого нас коварно лишили, о врачебном же искусстве против болезни и

помянуть нельзя было.

Пребывая в такой жестокой скорби и не будучи в состоянии снести эту

тягость, превышающую силы человеческие, мы, расследовав измены