Элегии и малые поэмы

        Цезарь не домом моим, но лишь тюрьмою считал!

Элегия XIV

        Друг ученых мужей, поэзии первосвященник,

        Чем ты занят, скажи, гения друг моего?

        Спутник моей счастливой поры, ты много ли сделал,

        Чтобы хоть частью одной с вами я жил и теперь?

5     Так же ль мои собираешь стихи — кроме тех, о науке,

        Чье сотворенье творцу только на гибель пошло?

        Делай, что в силах твоих, почитатель новых поэтов,

        Имени моему в Риме исчезнуть не дай.

        К ссылке приговорен поэт, не книги поэта —

10   Не заслужили они кару, как он заслужил.

        Ведь бывало не раз: отец в далеком изгнанье,

        А между тем сыновьям в Риме позволено жить.

        Стихотворенья мои без матери, словно Паллада,

        Были на свет рождены, племя-потомство мое.

15   Их под опеку твою отдаю; тем больше заботы

        Им удели, что теперь нет и отца у сирот.

        Трех из моих детей со мною постигла зараза,

        Но безбоязненно в дом можешь принять остальных.

        Есть среди них и пятнадцать книг о смене обличья,

20   Выхваченных из огня при погребенье отца.

        Если бы сам не погиб я до времени, верную славу

        Я бы стяжал и для них, тщательно слог отточив.

        Так они и живут без отделки в устах у народа —

        Если в народных устах что-либо живо мое.

25   К прежним добавь и эти стихи, уж не знаю какие,

        Только б они до тебя с края земли добрели.

        Если строки мои прочесть найдется охотник,

        Пусть он заране учтет, где я писал и когда:

        В ссылке, в дикой стране. Кто об этом знает и помнит,

30   По справедливости тот будет поэта судить

        И подивится еще, как я мог в подобных лишеньях

        Хоть такие стихи скорбной рукой выводить.

        Да, надломили мой дар страданья, а дар мой и прежде

        Сильным не бил ключом, скудную струйку точил.

35   Но и таков, как был, захирел он без упражненья —

        В долгом застое сох, чахнул и вовсе погиб.

        Вдосталь книг не найду, какие манят и питают, —

        Здесь, вместо книг, поет звон тетивы и меча.

        Нет по всей стране никого, кому бы я с толком

40   Мог стихи почитать — выслушав, их не поймут.

        В уединенье ль уйти — нельзя: против гетов ворота

        Тут на запоре всегда, город стена сторожит.

        Слово порой ищу, или имя, название места —

        Нет вокруг никого, кто бы верней подсказал.

45   Или порой начну говорить, и — стыдно сознаться —

        Просто слова не идут: ну, разучился, и все:

        Уши оглушены и фракийской молвью, и скифской,

        Чудится, скоро стихи стану по-гетски писать.

        Даже боюсь, поверь, что вкравшиеся меж латинских

50   Ты понтийские тут вдруг прочитаешь слова.

        Что ж, в оправданье прими судьбы превратной условья

        И, какова ни на есть, книгу мою оправдай.

Книга четвертая

Элегия I

        Если погрешности есть — да и будут — в моих сочиненьях,

        Вспомнив, когда я писал, их мне, читатель, прости.

        В ссылке я был и не славы искал, а лишь роздыха чаял,

        Я лишь отвлечься хотел от злоключений моих.

5     Так, волоча кандалы, поет землекоп-каторжанин.

        Песней простецкой своей тяжкий смягчая урок;

        Лодочник тоже, когда, согбенный, против теченья,

        Лодку свою волоча, в илистом вязнет песке.

        Так, равномерно к груди приближая упругие весла,

10   Ровным движеньем волну режет гребец — и поет.

        Так и усталый пастух, опершись на изогнутый посох,

        Или на камень присев, тешит свирелью овец.

        Так же — нитку сучит, а сама напевает служанка,

        Тем помогая себе скрасить томительный труд.

15   Как увели — говорят — от Ахилла Лирнесскую деву,

        Лирой Гемонии он горе свое умерял.

        Пеньем двигал Орфей и леса, и бездушные скалы,

        В скорби великой, жену дважды навек потеряв.

        Муза — опора и мне, неизменно со мной пребывавший,

20   К месту изгнанья, на Понт, спутник единственный мой.

        Муза ни тайных коварств, ни вражьих мечей не боится,

        Моря, ветров, дикарей не устрашится она.

        Знает, за что я погиб, какую свершил я оплошность:

        В этом провинность моя, но злодеянья тут нет.

25   Тем справедливей она, что мне повредила когда-то,

        Что и ее обвинял вместе со мною судья.

        Если бы только, от них предвидя свои злоключенья,

        Я прикасаться не смел к тайнам сестер Пиэрид!

        Как же мне быть? На себе я могущество чувствую Музы,

30   Гибну от песен, а сам песни, безумный, люблю.

        Некогда лотоса плод, незнакомый устам дулихийцев, [585]

        Сам вредоносный для них, дивным их вкусом пленял.

        Муки любви сознает влюбленный, но к мукам привязан.

        Ту, от кого пострадал, сам же преследует он.

35   Так повредившие мне услаждают меня мои книги,

        Будучи ранен стрелой, к ней я любовью влеком.

        Может быть, люди сочтут одержимостью это пристрастье,

        Но одержимость в себе пользы частицу таит,

        Не позволяет она лишь в горести взором вперяться,

40   Бед повседневных она мне замечать не дает.

        Ведь и вакханка своей не чувствует раны смертельной,

        С воплем, не помня себя, кряжем Эдонии мчась.

        Так, лишь грудь опалит мне зелень священного тирса,

        Сразу становится дух выше печали людской.

45   Что ему ссылка тогда, побережье скифского Понта?

        Бедствий не чувствует он, гнев забывает богов.

        Словно из чаши отпил я дремотной влаги летейской,

        И в притуплённой душе бедствий смягчается боль.

        Чту я недаром богинь, мою облегчающих муку,

50   Хор геликонских сестер, спутниц в изгнанье благих,

        На море и на земле меня удостоивших чести

        Всюду сопутствовать мне, на корабле и пешком.

        О благосклонности их и впредь я молю, — остальной же

        Сонм бессмертных богов с Цезарем был заодно:

55   Столько послали мне бед, сколько есть на прибрежье песчинок,

        Сколько в морской глубине рыб или рыбьей икры.

        Легче цветы сосчитать по весне иль летом колосья,

        Или под осень плоды, или снежинки зимой,

        Нежели все, что стерпел я, кидаемый по морю, прежде,

60   Чем на Эвксинское смог левобережье ступить.

        Но как я прибыл сюда, не легче стали невзгоды,

        Рок злополучный меня так же и здесь настигал.

        Вижу теперь, что за нить от рожденья за мной потянулась,

        Нить, для которой одна черная спрядена шерсть.

65   Что говорить обо всех грозящих жизни засадах, —

        Мой достоверный рассказ невероятным сочтут.

        Это ль не бедствие — жить обречен меж бессов и гетов

        Тот, чье имя всегда римский народ повторял!

        Бедствие — жизнь защищать, положась на ворота и стены,

70   Здесь, где и вал крепостной обезопасит едва.

        В юности я избегал сражений на службе военной,

        Разве лишь ради игры в руки оружие брал.

        Ныне, состарившись, меч я привешивать вынужден к боку.