Почему не иначе?

Это естественно. Я сказал «индоевропейские языки», или иначе «индоевропейская семья языков». В эту обширную «семью» входит, по подсчетам профессора А. Реформатского, 75 ныне существующих, «живых», и около 30 навеки умолкнувших, умерших языков — от исландского на далеком северо-западе евразийского мира до индийских языков крайнего юго-востока. Входит в нее и великий русский язык, и его родные братья — другие славянские языки.

Как это прикажете понять: «входит в семью»? Надо понимать это так, что все эти языки — там, в безмерной дали веков, — произошли от некоего нам неизвестного языка, на многочисленных говорах и наречиях которого говорили тысячелетия назад предки далеко и широко расселившихся затем по всему миру народов: индийцев и скандинавов, славян и италийцев, прибалтов и греков, таджиков Средней Азии и бретонцев с Атлантического побережья Франции.

В тех языках, на которых сегодня говорят эти народы, опытный глаз может обнаружить ясные следы былой языковой общности. И конечно, следы эти обнаруживаются не в кругу тех слов, которыми мы теперь называем вещи, создаваемые человечеством в наши дни. Наоборот, их надо искать среди слов, обозначающих предметы наиболее древние, известные и близкие человеку уже на заре его истории.

Понятно, что название овцы (или вечного врага, грозы овечьих стад — хищника-волка) куда старше, чем слово, обозначающее, скажем, рыбу латимерию, открытую в водах Индийского океана в XX веке, два-три десятилетия назад…

Имена волка, если мы выберем их изо всех индоевропейских языков, несут на себе отпечаток этой же древней языковой общности; правда, обнаружить его без помощи языковеда не так-то просто и легко. Ученые, однако, утверждают, что русское «волк», литовское «вилкас», древнеиндийское «врках» и даже древнегреческое «люкос» и латинское «лупус» — все это слова-братья, возникшие из единого древнего источника. То индоевропейское слово, которое их породило, значило, вероятно, что-нибудь вроде «вор», «похититель скота»…

Близки друг другу и названия другого хищника евразийских лесов — медведя. У греков этот могучий зверь именовался «арктос» (отсюда, через созвездие Большой Медведицы, название Арктика — «Медвежья Страна»). Этому «арктос» родственны и латинское «урсус» и французское «урс» — их общим предком было давно исчезнувшее индоевропейское слово: оно звучало как-то вроде (я говорю так неопределенно потому, что его никто из наших современников никогда не слышал) «орктос». От него, совершенно естественно, и должны были произойти названия страшного хозяина леса во всех языках нашей семьи.

И вдруг неожиданность: рядом с родственными друг другу «арктосом», «урсусом», «урсом» поднимается с глухим ревом на дыбы наше русское, ничего общего с ними не имеющее, «медведь»… Откуда оно взялось? Почему наших предков не удовлетворило общее с другими языками старое медвежье имя? Вот тут нам и придется заговорить о «табу». Вы, вероятно, слышали: так принято называть существующие у многих первобытных народов строгие запреты, которые религия налагает на самые разнообразные предметы, поступки и даже слова. У одного племени может быть строго запрещено касаться птицы какаду. У другого — смертью карается, если сын или дочь увидели хотя бы случайно, как вкушает пищу их отец. У чукчей нашего северо-востока еще недавно женщины не имели права произносить слова, в которых имеется звук «р»; они должны были заменять этот звук другим… Под угрозой тяжелых наказаний людям запрещается ступать на вершину такого-то холма, разговаривать с каким-нибудь одним человеком, произносить то или другое слово.

Тот, кто нарушит запрещение, — так верят представители многих примитивных народов — будет покаран богами или духами, потеряет здоровье, рассудок, а может статься, и умрет…

Обычай «табу» и сейчас еще существует на островах Тихого океана, кое-где в Африке, Австралии, Южной Америке… Само слово «табу» ученые взяли из полинезийских, тихоокеанских языков. Современная Европа не знает подобного обычая, и это дает повод некоторым расистам утверждать, что тут его никогда и не было; просто не могло быть среди людей первого сорта — белых людей. У них, белых, особые судьбы, особые законы развития, другая природа, нежели у «жалких дикарей» внеевропейских стран. Видите — нет же у них никакого табу!

А вот история языков Европы, этимология индоевропейских слов показывает, что было время, когда наши белокожие предки подчинялись законам табу ничуть не менее раболепно, чем нынешние жители Соломоновых островов, соблюдая их так же строго. Были подвергнуты решительному запрету — каждое по особому поводу и причине — и многие слова древних языков Европы. В частности, словом «табу» — словом, произносить которое было невозможно, — стало в определенный момент истории унаследованное древними славянами от их предков слово «орктос» — имя лесного пугала, страшного врага, косматого чудища древнего мира. Оно было подвергнуто строгому запрещению. Почему? Зачем?

Медведь был самым грозным противником человека в лесистой полосе Европы. Его опасались больше, чем любого другого зверя. А древним людям представлялось, что имя любого существа связано с ним самим таинственной и чудесной связью. Имя — не одежда, которую можно накинуть и снова снять. Имя — часть человека, зверя, предмета; притом, может быть, самая важная их часть.

Следы этого взгляда на вещи дожили до нас. Есть русская поговорка: «Про серого [т. е. волка] речь, а серый — навстречь!» Есть ее французский двойник: «Кто помянет волка, увидит его хвост!» Смысл обеих: не называй, не произноси всуе имени опасного существа — ты призовешь его самого!

Этого мало: обратное может произойти, если ты будешь выкликать, поминать в разговоре слова, называющие других зверей, не опасных, а нужных — возможную добычу… Услышав свои имена, они почуют беду — и поминай как звали!

Как же быть? Очень просто: надо на место действительных, настоящих имен создать другие, условные. Надо выдумать заменители имен и называть кого нужно, не называя. Древним людям эта выдумка представлялась, вероятно, верхом хитроумия: страшное имя «орктос» они заменили очень удачным псевдонимом медоед — мед-у-едь, медведь. Его можно было произносить и старым и малым: оно ведь не было настоящим медвежьим именем, никакой силой не обладало и опасности за собой повлечь не могло.

Казалось бы, чего лучше? Но через несколько поколений наши предки нацело забыли, что когда-то зверь назывался «орктос». Новое имя — «медведь» — стало для них единственным известным и, значит, снова опасным. Его понадобилось опять заменять…

Можете улыбаться, но и в наши дни кое-где в глуши лесов наши современники и соотечественники охотники предпочитают не называть медведя медведем, выходя против него один на один. Они стараются говорить о нем обиняками, именуя его то «хозяином», то «лесным», то просто и загадочно «зверем»: «На зверя иду…» И ведь даже смешные сказочные имена медведя, милые нам по детским воспоминаниям, — «Мишка», «Косолапый», «Топтыгин», «Михал Иваныч» — в глазах ученого кажутся преподозрительными: вероятно, и за ними скрыто то же самое старание обойтись как-нибудь без настоящего медвежьего имени, как когда-то наши далекие предки обошлись без страшного имени «орктос».

А что, так случилось только с одним словом «медведь»? Будь так, явление не представило бы ни малейшего интереса. Подобных слов множество, в этом вся суть.

Помните, как осторожно выражается та русская пословица, которую я упомянул: «Про серого речь», не про «волка». «Серый навстречь» — не «волк». «Серый», «бирюк» — такие же имена-заменители, как и «медведь».

Мы, ничего не подозревая, зовем змею змеей, а ведь это тоже слово, возникшее благодаря табу. «Змий», «змия» — значило первоначально «ползающая по земи», т. е. по земле; таким описательным выражением было заменено неизвестное нам более древнее имя пресмыкающегося, вероятно родственное греческому «эхис» — «ехидна», «змея».

Связано с запретом и слово «рыба». «Настоящее» название обитательницы вод в языке наших предков звучало совсем по-другому, возможно — похоже на современное латышское «zivs» или литовское «zuvis» («рыба»). Это слово употреблять не хотелось, чтобы не распугать возможную добычу. И «воду замутили» очень хитро: древнее имя заменили словом, родственным немецкому «руппа, руппе», которые значили «головастик», «личинка угря», из них и образовалось наше «рыба».