Моя жизнь

Зная это, они обратились ко мне, когда оказались в затруднительном

положении, и я оказал им содействие. Чиновникам представился случай получить

службу в иоганнесбургском муниципалитете при условии, если я не буду против.

Один из их друзей сообщил мне об этом, я согласился не препятствовать им, и

они устроились.

Такое поведение с моей стороны весьма ободрило чиновников, с которыми мне

приходилось сталкиваться, и, несмотря на то, что мне часто случалось воевать

с их ведомством и я прибегал к резким выражениям, они сохранили ко мне самые

дружеские чувства. Тогда я еще не вполне сознавал, что мое поведение было

свойственно моей природе. Впоследствии я понял, что это неотъемлемая часть

сатьяграхи и характерная черта ахимсы.

Человек и его поступок - вещи разные. В то время как хороший поступок

заслуживает одобрения, а дурной - осуждения, человек, независимо от того, хороший или дурной поступок он совершил, всегда достоин либо уважения, либо

сострадания, смотря по обстоятельствам. "Возненавидь грех, но не грешника" -

правило, которое редко осуществляется на деле, хотя всем понятно. Вот почему

яд ненависти растекается по всему миру.

Ахимса - основа для поисков истины. Каждый день я имею возможность

убеждаться, что поиски эти тщетны, если они не строятся на ахимсе. Вполне

допустимо осуждать систему и бороться против нее, но осуждать ее автора и

бороться против него - все равно, что осуждать себя и бороться против самого

себя. Ибо все мы из одного теста сделаны, все мы дети одного творца, и

божественные силы в нас безграничны. Третировать человеческое существо -

значит третировать эти божественные силы и тем самым причинять зло не только

этому существу, но и всему миру.

Х. СВЯТОЕ ВОСПОМИНАНИЕ И ПОКАЯНИЕ

События в моей жизни развивались таким образом, что я сталкивался с людьми

различных вероисповеданий и различного общественного положения. Я всегда

относился одинаково к своим родным и посторонним, соотечественникам и

иностранцам, белым и цветным, индусам и индийцам других религий, будь то

мусульмане, парсы, христиане или иудеи. С уверенностью могу сказать, что

сердце мое было неспособно воспринимать их по-разному. Я не могу поставить

себе это в заслугу, так как это свойственно моей природе, а не результат

какого-либо усилия с моей стороны, тогда как в отношении таких основных

добродетелей, как ахимса (ненасилие), брахмачария (целомудрие), апариграха

(нестяжательство) и другие, могу сказать, что я вполне сознательно стремился

постоянно их придерживаться.

Когда я практиковал в Дурбане, служащие моей конторы часто жили вместе со

мной. Среди них были и индусы, и христиане, или, если определять их по месту

рождения, гуджаратцы и тамилы. Не помню, чтобы я относился к ним иначе, чем

к родным и друзьям. Я обращался с ними как с членами одной семьи, и у меня

бывали неприятности с женой всякий раз, когда жена моя противилась этому.

Один из служащих был христианином и происходил из семьи панчамы.

Дом, в котором мы тогда жили, был построен по западному образцу, и в

комнатах отсутствовали стоки для нечистот. Поэтому во всех комнатах

ставились ночные горшки. Мы с женой сами выносили и мыли их, без помощи слуг

или уборщиков. Служащие, которые вполне обжились в доме, конечно, сами

выносили за собой горшки, но служащий-христианин только что приехал, и мы

считали своим долгом самим убирать его спальню. Жена могла выносить горшки

за другими квартирантами, но выносить горшок, которым пользовался человек, родившийся в семье панчамы, казалось ей невозможным. Мы поссорились. Она не

хотела допустить, чтобы этот горшок выносил я, но и сама не желала делать

это.

Мне вспоминается момент, как она, спускаясь по лестнице с горшком в руках, ругает меня, глаза ее красны от гнева, и слезы градом катятся по щекам. Но я

был жестоким мужем. Я считал себя ее наставником и из слепой любви к ней

изводил ее.

Меня не удовлетворяло, что она просто выносит горшок. Мне хотелось, чтобы

она делала это с радостью. Поэтому я сказал, возвысив голос:

- Я не потерплю такого безобразия в своем доме!

Эти слова больно ужалили ее. Она воскликнула:

- Оставайся в своем доме, а меня выпусти отсюда!

Я потерял совсем голову, и чувство сострадания покинуло меня. Схватив ее

за руку, я дотащил беспомощную женщину до ворот, которые были как раз против

лестницы, и стал отворять их, намереваясь вытолкнуть ее вон. Слезы ручьями

текли по ее щекам, она кричала:

- Как тебе не стыдно? Можно ли так забываться? Куда я пойду? У меня нет

здесь ни родных, ни близких, кто бы мог меня приютить. Думаешь, что если я

твоя жена, так обязана терпеть твои побои? Ради бога, веди себя прилично и

запри ворота. Я не хочу, чтобы видели, какие сцены ты мне устраиваешь.

Я принял вызывающую позу, но почувствовал себя пристыженным и закрыл

ворота. Как жена не могла меня покинуть, так и я не мог оставить ее. Между

нами часто случались перебранки, но они всегда заканчивались миром. Жена, с

ее ни с чем не сравнимым терпением, неизменно оказывалась победительницей.

Теперь я уже могу рассказывать об этом случае с беспристрастием, так как

он относится к периоду жизни, к счастью, давно для меня закончившемуся. Я

больше не слепец, не влюбленный до безумия муж и уже не наставник своей

жены. Кастурбай могла бы при желании быть со мной теперь столь же

нелюбезной, каким я прежде бывал с нею. Мы - испытанные друзья, и ни один из

нас не рассматривает другого как объект похоти. Во время моей болезни жена

моя была неутомимой сиделкой, неустанно ухаживавшей за мной без мысли о

награде.

Случай, о котором я рассказал, произошел в 1898 году, когда я еще не имел

никакого понятия о брахмачарии. Это были времена, когда я думал, что жена -

лишь объект похоти мужа, что она предназначена исполнять его повеления, а не

быть его помощником, товарищем и делить с ним радости и горести.

Только в 1900 году эти мои взгляды претерпели коренные изменения, а в 1906

году окончательно сформировались новые. Но об этом я буду говорить в

соответствующем месте. Пока же достаточно сказать, что с постепенным

исчезновением у меня полового влечения семейная жизнь становилась все более

мирной, приятной и счастливой.

Пусть никто не делает вывода из этого святого для меня воспоминания, что

мы идеальная супружеская чета или что наши идеалы полностью совпадают. Сама

Кастурбай, пожалуй, даже и не знает, есть ли у нее какие-либо собственные

идеалы. Даже и теперь она, по-видимому, не очень одобряет многие мои

поступки. Но мы никогда не обсуждаем их, и я не вижу в этом ничего хорошего.

Она не получила воспитания ни от своих родителей, ни от меня тогда, когда я

должен был этим заняться. Но она в значительной степени наделена качеством, которым обладает большинство жен индусов. Вот в чем оно заключается: вольно

или невольно, сознательно или бессознательно она считала себя счастливой, следуя по моим стопам, и никогда не препятствовала моему стремлению вести

воздержную жизнь. Поэтому, хотя разница в интеллекте у нас и велика, у меня

всегда было такое ощущение, что наша жизнь полна удовлетворенности, счастья.

XI. БЛИЗКОЕ ЗНАКОМСТВО С ЕВРОПЕЙЦАМИ

Дойдя до этой главы, я почувствовал необходимость рассказать читателю, как

я работаю над моей книгой.

Когда я начал писать ее, определенного плана у меня не было. У меня нет ни

дневника, ни документов, на основании которых можно было бы вести

повествование о моих опытах. Пишу я так, как меня направляет господь. Я не

могу знать точно, что бог направляет все мои сознательные мысли и действия.