Моя жизнь

Маданджит смело сломал замок пустовавшего дома и разместил в нем всех

больных. Я на велосипеде приехал в поселок и послал секретарю муниципального

совета записку с сообщением об обстоятельствах, при которых мы завладели

домом.

Д-р Уильям Годфри, имевший практику в Иоганнесбурге, прибежал на помощь, едва до него дошла весть о случившемся. Он стал для больных и сиделкой и

врачом. Но больных было двадцать три, а нас только трое, и сил наших не

хватало.

Я верю - и вера моя подтверждена опытом, - что, если сердце человека

чисто, он всегда найдет нужных ему людей и нужные средства для борьбы с

бедствием. В ту пору в моей конторе служило четверо индийцев: Кальяндас, Манеклал, Гунвантраи Десаи и еще один, имени которого я не помню. Кальяндаса

препоручил мне его отец. Я редко встречал в Южной Африке человека, более

готового к услугам и к беспрекословному повиновению, чем Кальяндас. К

счастью, он был тогда еще не женат, и потому я не колеблясь возложил на него

выполнение обязанностей, сопряженных с таким большим риском. Манеклал

поступил ко мне на службу в Иоганнесбурге. Он также, насколько могу

припомнить, не был тогда женат. Итак, я решил принести в жертву всех четырех

- называйте их как хотите - служащих, товарищей по работе, сыновей. Мнение

Кальяндаса не нужно было спрашивать. Остальные выразили согласие помогать, едва я к ним обратился. "Где вы, там будем и мы" - таков был их ответ.

У м-ра Ритча была большая семья. Он тоже хотел было присоединиться к нам, но я не разрешил ему. Совесть не позволила мне подвергнуть его такому риску.

Поэтому он помогал нам, сам оставаясь вне опасной зоны.

То была страшная ночь, ночь непрерывного бдения и ухода за больными. Мне

приходилось делать это и раньше, но никогда еще я не ухаживал за больными

чумой. Д-р Годфри заразил нас своей отвагой. Уход за больными был

необременителен. Давать им лекарства, заботиться об их нуждах, держать их и

их койки в чистоте и порядке и ободрять их - вот все, что от нас

требовалось.

Неутомимое усердие и бесстрашие, с которыми работали молодые люди, радовали меня чрезвычайно. Можно было понять смелость д-ра Годфри и такого

много испытавшего в жизни человека, как Маданджит. Но какова была стойкость

этих зеленых юнцов!

Помнится, в ту ночь ни один из больных не умер.

Это событие, хотя и весьма прискорбное, представляет собою захватывающий

интерес, а для меня исполнено такой религиозной значимости, что я должен

посвятить ему по меньшей мере еще две главы.

XVI. ЧЕРНАЯ ЧУМА - II

Секретарь муниципального совета выразил мне признательность за то, что я

позаботился о больных, заняв пустовавший дом. Он откровенно признался, что

муниципальный совет не может тотчас принять все необходимые меры для борьбы

с бедствием, но обещал нам всяческую помощь. Осознав лежащий на нем

общественный долг, муниципалитет не стал медлить с принятием экстренных мер.

На следующий день в мое распоряжение был передан пустовавший склад, куда

предлагалось перевести заболевших, но помещение не было подготовлено, строение было запущенное и грязное. Мы сами его вычистили, затем с помощью

сострадательных индийцев раздобыли несколько постелей и другие необходимые

принадлежности и устроили временный госпиталь. Муниципалитет прислал нам

сиделку, которая принесла с собой коньяк и предметы больничного обихода. Д-р

Годфри продолжал оставаться на своем посту.

Сиделка была женщиной доброй и готова была ухаживать за больными, но мы

редко позволяли ей прикасаться к ним из боязни, что она заразится.

Мы получили предписание как можно чаще давать больным коньяк. Сиделка

советовала и нам в целях профилактики пить его, как это делала она сама. Но

никто из нас даже не притронулся к нему. Я не верил в его благотворное

действие и на больных. С разрешения д-ра Годфри я перевел трех больных, которые согласились обходиться без коньяка, на лечение, заключавшееся в

прикладывании компрессов из влажной земли к голове и груди. Двое из них были

спасены. Остальные двадцать умерли.

Тем временем муниципалитет принимал все новые меры. Милях в семи от

Иоганнесбурга находился лазарет для инфекционных больных. Двоих выживших

больных перевели в палатки недалеко от лазарета, и было решено отправлять

туда всех вновь заболевших. Итак, мы освободились от своих обязанностей.

Через несколько дней мы узнали, что добрая сиделка заразилась чумой и

тотчас же скончалась. Нельзя объяснить, почему спаслись те двое из больных и

как не заразились мы, но этот опыт укрепил мою веру в эффективность лечения

землей и усилил неверие в коньяк, хотя бы и применяемый как лекарство. Я

понимаю, что для такой убежденности нет достаточных оснований, но до сих пор

не могу освободиться от впечатления, которое у меня тогда сложилось, и

поэтому счел необходимым упомянуть о нем и здесь.

Как только вспыхнула чума, я выступил в печати с резким письмом, в котором

обвинял муниципалитет в пренебрежении к элементарным нуждам поселка, перешедшего в его владение, и возлагал на муниципалитет всю ответственность

за вспышку чумы. Письмо это послужило поводом для знакомства с Генри

Полаком. Этому же своему письму я отчасти обязан и дружбой с ныне покойным

преподобным Джозефом Доуком.

Я уже говорил, что обычно питался в вегетарианском ресторане. Там я

познакомился с Альбертом Уэстом. Обычно мы каждый вечер встречались в

ресторане, вместе оттуда уходили и совершали послеобеденную прогулку. Уэст

был компаньоном небольшого издательского предприятия. Он прочел в газете мое

письмо о причинах вспышки чумы и, не найдя меня в ресторане, забеспокоился.

С тех пор как началась эпидемия чумы, мои товарищи по работе и я

значительно уменьшили свой рацион питания, так как я давно взял себе за

правило переходить на облегченное питание в период эпидемий. Поэтому в те

дни я вовсе не обедал, а второй завтрак заканчивал до прихода посетителей. Я

предупредил хозяина ресторана, с которым был хорошо знаком, что ухаживаю за

больными чумой и потому стараюсь по возможности избегать встреч с друзьями.

Не встречая меня в ресторане день-два, мистер Уэст явился ко мне домой

рано утром, как раз в тот момент, когда я выходил на прогулку. Увидев меня в

дверях, он сказал:

- Я не нашел вас в ресторане и не на шутку перепугался, подумал, не

случилось ли чего с вами. Поэтому и решил зайти к вам с утра, чтобы

наверняка застать дома. Я предоставляю себя в ваше распоряжение и готов

помочь вам ухаживать за больными. Вы знаете, что у меня нет семьи.

Я выразил ему свою признательность и не раздумывая ответил:

- Я не возьму вас ухаживать за больными. Если новых заболеваний не будет, мы освободимся через день - два. Но у меня есть к вам другая просьба.

- Какая именно?

- Не могли бы вы взять на свое попечение "Индиан опиньон" в Дурбане? М-р

Маданджит, по-видимому, задержится здесь, а кто-нибудь должен быть в

Дурбане. Если бы вы могли туда поехать, я бы почувствовал себя на этот счет

спокойным.

- Вы знаете, что у меня есть дела по издательству. Весьма вероятно, что я

смогу поехать, но позвольте мне дать окончательный ответ только вечером. Мы

поговорим об этом во время вечерней прогулки.

Он согласился на поездку. Вопрос о вознаграждении его не интересовал, поскольку он руководствовался не денежными соображениями. Но все же мы

договорились о вознаграждении в 10 фунтов стерлингов в месяц, не считая его

участия в прибыли, если таковая окажется. На следующий день м-р Уэст выехал

в Дурбан вечерним почтовым поездом, поручив мне вести его дела в

Иоганнесбурге. С того дня и до самого моего отъезда из Южной Африки он делил