Михайлов день (Записки очевидца)

— Ещё святитель Игнатий Брянчанинов писал, что истинных старцев уже не стало, и даже в монастырях не владеют Иисусовой молитвой.

— Покороче можно? — шепчет келейник.

— Ну, если вкратце, то ещё святые отцы утверждали: «Не все в монастыре спасаются, и не все в миру погибают». Вот у нас в монастыре не братия, а братва, и отец наместник — дракон.

— Значит, хочешь уйти из монастыря? — спрашивает батюшка. — А знаешь ли, брат, что монах, покинувший свой монастырь, приравнивается к самоубийце и даже лишается христианского погребения?

— Мама болеет, — сникает инок, — и просит вернуться домой.

— Вот и меня мама о том же просила. И была, брат, такая история…

Впрочем, эту историю я уже знаю от московских знакомых старца. А дело было так. Однажды отец Адриан получил от матери слёзное письмо, где сообщалось: сгорел их дом, живут теперь в землянке. А в землянке в дожди вода по колено, и тяжело заболела мать. Вот и умоляла мать сыночка хотя бы на время оставить монастырь, заработать денежку и построить им дом, ибо помощи ждать больше не от кого. Из монастыря отец Адриан тогда не ушёл, но денно и нощно молил святителя Николая Мирликийского помочь его больной матери.

Долго ли молил, не знаю, но вдруг приносят ему сумку с деньгами, а в сумке записка с просьбой передать эти деньги матери монаха, у которой сгорел дом. Кто прислал эти деньги — до сих пор неизвестно. Но когда, купив дом, мать отца Адриана стала осматривать его, то обнаружила на чердаке большую икону Николая Чудотворца, и Святитель улыбался ей.

— Тяжело тебе, брат, понимаю, — утешает батюшка инока и суёт ему в карман свёрток с деньгами. — Тут мне денежки передали, а ты матери их перешли, чтоб лекарства самые лучшие и питание хорошее. Главное, веруй — не оставит Господь.

— Погибаю я, батюшка, — плачет инок. — Хочу спастись, а осуждаю всех.

— А на это вот что скажу…

Но договорить им не дают — приехала «скорая». А батюшка всё силится продолжать приём, обращаясь теперь ко мне:

— Прошу, ответь на это письмо.

Беру у батюшки нераспечатанное письмо от знаменитой спортсменки-чемпионки, из которого позже узнаю: после травмы позвоночника её парализовало. Никакое лечение не помогает, но в Бога она верует, крещена ещё во младенчестве, и знакомый священник причащает её на дому.

— Напиши ей, — диктует ответ батюшка, — что она некрещёная. А что крестили её во младенчестве, она ошибается. Теперь многие ошибаются так. А после крещения ей полегчает и, глядишь, на поправку пойдёт.

— Батюшка, но вы же не прочитали письмо и даже не распечатали его, — недоумеваю я.

— Разве не прочёл? — удивляется старец и даёт последние наставления. — Без меня ходи к батюшке Иоанну (Крестьянкину). Он духовный, а я кто? Это раньше были великие старцы, а теперь остались одни старички.

Много позже архимандрит Иоанн (Крестьянкин) напишет мне в письме: «Отец Адриан — вот истинный старец, а я лишь душепопечитель». И слово в слово повторит сказанное отцом Адрианом о былых великих старцах и нынешних старичках, имея в виду самого себя.

Старцы иногда говорят одинаково, но они очень разные. У архимандрита Иоанна дар слова, и к нему часто ездили в ту пору именитые интеллектуалы, чтобы послушать богомудрые поучения старца. А к батюшке Адриану всё больше лепится тот горемычный народ, где жизнь — скорбь на скорби, и одолевают болезни.

— Да что вы ходите за мной толпами? — сокрушается батюшка. — Я же не Пантелеймон Целитель. Господи, покоя нет и помолиться не дают.

Покоя батюшке действительно нет. Вот и сейчас «скорую» облепил народ. Женщины плачут, жалея батюшку. А отец Адриан раздаёт им в утешение приготовленные в дорогу припасы, вручая пакет фруктов и мне.

— Батюшка, да полно у нас дома фруктов, — отказываюсь я. — Лучше дайте напоследок духовный совет.

— Ты о чём?

— О том, как жить.

— Как жить? — задумывается батюшка. И говорит проникновенно, как говорят о личном. — А ты живи просто. Смотри, куда ножки Христа идут, и иди за Ним.

«Скорая» увозит батюшку в больницу, а я вдруг понимаю — ножки Христа ведут на Голгофу. Это тесный путь, но иного нет.

Со сборщицами ягод я познакомилась после отъезда батюшки. Оказалось, что они заготовители. Собранные ягоды сдают в приёмный пункт, а на заработанные деньги кормят семью и даже строят дома.

— Мы без благословения батюшки в лес не ходим, — рассказывали женщины. — А помолится батюшка, благословит нас, и мы сезон отработаем без устали и заработаем хорошо.

Однажды я попросила женщин взять меня с собою в лес. С 15 августа, как объявили по радио, разрешается собирать бруснику, и мы отправляемся за брусникой. Правда, женщины сразу предупредили — первую ягоду они берут не для себя, а для Бога, отдавая всё собранное в монастырь. Вместе с нами отец келарь отправляет в лес за грибами четырёх паломниц во главе с Катей, потому что в Успенский пост грибы особо нужны.

На опушке леса все молятся, а старшая женщина Валентина читает молитву священномученику Харалампию, великому страдальцу, которому перед казнью явился Господь и сказал:

— Проси у Меня, чего хочешь, и Я дам тебе.

И старенький епископ (а было Харалампию 113 лет) стал молить Господа о людях, которые «суть плоть и кровь». И да дарует им Господь в память о его страданиях изобилие плодов земных, чтобы люди насыщались и славили Бога.

И было нам даровано в тот день такое изобилие земных плодов, что и не знаю, как рассказать. Застреваю у первой же брусничной поляны и ахаю от изумления: вся поляна так густо устлана ягодами, что уже не видно земли. Брусника крупная, как вишня, и растёт гроздьями. Тут не по ягодке берёшь, а сразу пригоршнями. Довольно быстро набираю ведёрко и иду к паломницам собирать грибы.

Но и тут диво дивное. В молодом ельнике стоят шеренгами крепкие, нарядные белые грибы, а по зелени мха стелятся рыжики. Все корзины уже переполнены. Но разве можно уйти от таких грибов?

Снимаем с себя фартуки, платки и кофты, увязывая собранные грибы в узлы. Наконец с брусничника возвращаются женщины, и у каждой по два ведра брусники, а за спиной — полные ягод пестери. Они профессионалы, собирают ягоды сразу двумя руками, и при этом очень быстро и ловко.

Отдыхаем на опушке, перекусывая хлебом с помидорами, и всё не налюбуемся на эту дивную крупную бруснику.

— Такой красивой брусники, — говорю, — я сроду не видела.

— А я и не замечала, что брусника красива, — признаётся бывалая сборщица ягод Марина.

— Почему не замечала?

— Как объяснить? Муж с весны безработный, а трое детей. Я не ягоды собираю, а деньги считаю: вот на сотню набрала, ещё на полсотни. Спешу и не вижу вокруг ничего. А сегодня собираю бруснику бесплатно, и дух захватывает от красоты. Господи, думаю, я такая счастливая. Слава Тебе, Господи, слава Тебе!

— А правда, радость, будто праздник сегодня, — говорит Валентина и наставляет меня. — Ты первые огурчики и помидоры со своего огорода обязательно в церковь снеси. И будешь, поверь, всегда с урожаем.

— Выходит, дай Господу рубль, чтобы получить взамен сто? — обличает Валю красавица Катя. — Но это же корыстная торговля с Богом!

— Какая торговля? Не понимаю, — недоумевает Валентина.

Но, кажется, я понимаю её. За древним обычаем нести в церковь начатки урожая стоит привычка христиан святить свой быт и ставить на первое место Бога, а не свой достаток и горделивое «Я».

За уличённую в корысти Валю вступается Марина:

— Послушай, Катюша, про моего брата. Работал он раньше в рыболовецкой артели. И был у рыбаков обычай — первый улов посвящали Богу и везли потом рыбу в монастырь и в детдом. И был тот первый улов как при море Тивериадском, когда лишь чудом не порвались сети от множества рыб. Встречаем, бывало, рыбаков на берегу, а они ещё издали кричат от радости: «Божий улов! Божий улов!» Всю путину рыбка хорошо ловилась. А потом купил их рыболовецкое хозяйство какой-то богатей и сказал рыбакам: «Я не позволю раздавать рыбу на дармовщину. Наша цель — получить прибыль. И при чём тут Бог и Божий улов?» А без Бога рыбка перестала ловиться. Прогорел богатей, и разбежалась артель. Я понятно говорю, Катя?