Дневник

— Нет, вас не заставят бревна таскать прежде всего потому, что вы не сможете ни одного бревна поднять. Послушание всегда дается сообразное с силами.

Видите, вот какие у него в этом дикие понятия о монашеской жизни, хотя про монашество он всю жизнь писал. А почему? Потому что не проходил опытом личным монашеской жизни.

Когда Батюшка кончил говорить, я спросил:

— А что нужно относить к внешнему и что к внутреннему монашеству?

— Над этим вопросом много потрудились и еп. Игнатий, и еп. Феофан. Еп. Игнатий написал об этом статью во 2–м томе, а еп. Феофан отдельную книгу «Внутренняя жизнь». Внешнее монашество — это упражнение в подвигах: пост, бдение, сюда же относится исправное по внешности посещение церковных служб, трезвенность и прочее. А внутреннее монашество — это борьба со страстями, очищение сердца.

На днях я был свидетелем благоразумия Батюшки, рассуждения, любви, смирения и… даже не знаю, что сказать. Есть в монастыре монах, уже старый, лет пятьдесят живущий в Оптиной. Мне Батюшка говорил про него, что его не могли смирить ни о. Исаакий, ни о. Досифей, ни теперь о. архимандрит Ксенофонт. На все обличения он отвечал грубостями и дерзостями. Вот на этого монаха поступили к Батюшке жалобы от монастырских братий. Батюшка решился позвать к себе этого монаха. Он пришел. На первое же слово Батюшки он начал говорить дерзости и грубости и даже закричал на Батюшку. Ворча и угрожая, вышел он от Батюшки и ушел. Батюшка позвал казначея и благочинного и сказал им, чтобы с него была снята мантия и даже рясофор. Но монах не послушался и сказал, что не желает этого. Тогда Батюшка сумел так распорядиться, что этот монах пришел неузнаваемый к Батюшке, упал на колени с плачем, прося прощения и благословения, изъявляя покорность. Батюшка тотчас же простил: «Бог тебя простит». — Но монах, не вставая с колен, все просит прощения. — «Бог простит, меня прости», — говорит Батюшка и, успокоив немного монаха, отпустил его.

Когда я вошел, Батюшка сказал мне:

— Это чудо! Слава Тебе, Господи!

Батюшка встал перед иконами и помолился. Всякому понятно, что Батюшка все это делает для пользы братии, то есть смиряет, и утешает, и все другое. А о смирении Батюшки я уж не буду и говорить.

Вечером. Запишу кое-какие Батюшкины слова. Например, однажды он сказал так:

— Долго я не понимал слов псалма: «Глас Господа, пресецающий пламень огня» (Пс. 28, 7). И уже в монастыре я подумал так: мы на земле имеем огонь, пламень которого имеет и жар, и свет. Но между раем и адом огонь разделяется так: свет находится в раю и веселит праведников, а жар без всякого света жжет грешников в аду, ибо пишется, что бездна адского пламени находится во тьме и даже грешник не может видеть никого другого. Господи, спаси и помилуй! Чем хочешь, накажи, Господи, здесь, только помилуй там!

Много мне Батюшка говорил, а всего записать невозможно. Говорил Батюшка о неизвестности своей смерти и о времени моего пострижения в рясофор и мантию, а, быть может, и посвящения в священный сан.

— Пока я живу, пока я на этом месте, вы будете ровно жить. Через десять лет вы, конечно, встали бы на ноги, но я не надеюсь, что проживу столько. А после меня вам придется потерпеть. Конечно, таких скорбей, как я испытал, вам Господь не пошлет, а придется потерпеть. Вы будете в моем положении, когда все обрушится на вас, но вы не поколеблетесь.

Говорил Батюшка, что надо прямо идти, иметь твердость. Под конец беседы, когда я уже собирался уходить, я сказал Батюшке:

— Батюшка, когда мы уезжали из Скита еще мирскими, вы нам сказали так: «У вас, Николай Никифорович (вы часто ошибались и называли меня Никифоровичем), произволение тверже, и я чувствую, что мне с вами еще придется встретиться на монашеском пути».

— Да, это сбылось уже, мы уже встретились. Дал бы нам Господь идти вместе по монашескому пути, а мы можем вместе идти, дополняя один другого.

Недавно приходил к Батюшке о. Павел из канцелярии для переговоров о написании письма, кажется, какому-то архимандриту на его вопрос: «В чине пострижения в схиму есть выписка из творений преп. Симеона о том, что всякий не совершившийся этим великим образом, то есть схимой, не монах. Как же подумать о современном монашестве, о тех, которые не приняли схимы, а только мантию, и если здесь какое-либо недоразумение, то как его примирить и разъяснить?» На это Батюшка сказал так:

— Не знаю, насколько верно мое предположение, но я думаю так. Прежде не было никаких рясофоров и мантий, была одна схима. Эти подготовительные степени, то есть рясофор и мантия, учреждены впоследствии, когда монашество уже ослабело. Правда, мантия немного отличается от схимы. А прежде было так: поступает в обитель ищущий спасения, его испытывают некоторое время, и если он оказывается имеющим произволение, если можно ожидать, что из него выйдет монах, то его сразу постригали в схиму. Так что прежде были только два разряда: послушники, то есть испытываемые, и схимники. Отсюда надо и полагать, что не принявший в то время схимы был простой мирянин. Но я вам повторяю, что это мои личные рассуждения.

Затем вскоре после этого я опять заговорил с Батюшкой об этом же.

— Я полагаю, Батюшка, что для разъяснения этого вопроса, — сказал я, — можно обратиться к следующему происшествию: скончались схимонах и послушник. Их погребли как должно. Потом, когда их откопали через некоторое время, то оказалось, что схима надета на послушника, а схимник лежит без схимы. Поэтому, я думаю, что можно быть монахом и не принимая схимы.

— Это значит то, — сказал Батюшка, — что этот послушник проводил жизнь схимонаха, а схимонах жил недостойно своего звания и чина. Но этим схима не умаляется.

Сегодня память св. Игнатия Богоносца. Мне как раз пришлось в книге «На горах Кавказа» прочитать про него, а также и про еп. Игнатия (Брянчанинова). И тот и другой были великие делатели внутренней молитвы.

Между прочим, Батюшка сказал:

— Знаете, на местах, где теперь стоят храмы, монастыри и вообще святыни, прежде стояли идольские капища и идолы. Нередко читал в житиях святых так: «Идеже бе капища, создана церковь». Значит, так угодно было Богу для посрамления и смирения гордыни диавола.

А я вспомнил, что был в Москве театр — ресторан «Омон», не знаю, существует ли он теперь. Я про него слышал, что он устроен на месте упраздненного храма. Я это и сказал Батюшке.

— Да, да. Так это и будет в последние времена. Храмы будут разрушены, а на месте их устроены синагоги евреев и буддийские храмы и прочее. Монастыри будут в великом притеснении и гонении. Истинные христиане будут ютиться в маленьких церквочках. Не дай, Господи, дожить до этого времени. А вы доживете, будете в монастырях, которые вообще будут в гонении, а потому и в лишении.

Вчера утром я пришел к Батюшке после чая. Хотели почитать «На горах Кавказа», но эта книга была у меня в келии. Поэтому мы немного побеседовали. Говорил Батюшка о трудностях спасения в нынешнее время.

— А вы, — сказал Батюшка, обращаясь ко мне, — вы избрали благую часть. Желал бы я видеть вас в рясофоре и мантии, но не знаю, буду ли жив. Тогда (то есть когда получу мантию) будет приложена к вам Царская печать. Тогда уже от вас будет зависеть, сохранить ее или разломать.

Говорили о стихотворении «Величие Богоматери», написанном самим Батюшкой. Это стихотворение очень понравилось редактору-издателю того журнала, куда Батюшка послал это стихотворение для напечатания, и они приписали: «К празднованию дня собора Богоматери 26 декабря». Батюшка сказал даже что-то вроде того, что он будет на Страшном Суде просить Божию Матерь избавить его вечных мук, указывая на это стихотворение.