Переселение, или По ту сторону дисплея

- Просто неудобно, честное слово. Нам надо было прийти пораньше…

- Ну, что ж теперь делать… У вас такой заботливый спутник, – заметила Ирина.

- Вы еще не знаете, какой он замечательный! – с бурной искренностью отозвалась блондинка. – Мы недавно знакомы, а мне кажется, я знаю его всю жизнь!

- Говорите, недавно знакомы?

   Ирина была не прочь закинуть удочку на разговор: эта живописная пара казалась ей интересной. Да и позднее время, когда в клинике уже почти никого нет, давало дополнительный импульс к общению.

- Меньше месяца. Случайно познакомились, знаете, прямо на улице. Вот говорят, уличные знакомства ни к чему хорошему не приводят, а у меня все вышло наоборот. Если б я не встретила Алишера, вся моя жизнь оказалась бы псу под хвост!

- Да что вы… – протянула Ирина, пораженная как ситуацией, так и исключительной  искренностью блондинки.

- Нет, правда, я вам как женщина женщине… Скучно жить, если тобой никто не интересуется! А ждать – сколько же можно ждать, мне ж, в конце концов, не шестнадцать лет…

- Но ведь вы все-таки дождались, – подсказала Ирина.

- Дождалась! Я и сама себе не верю, что дождалась. – Ее лицо вновь осветилось лучезарной улыбкой. – Только я знаете чего боюсь? Вдруг Алишер увидит, что я ему не пара… вдруг он во мне разочаруется?!

- Почему ж вы так думаете?

- Ну как сказать… конечно, я не урод, но ведь и не красавица тоже. И не юная  девочка, после школы. Правда, самому Алишеру под сорок, но ведь, знаете, мужчины… у них совсем другой отсчет времени!

   Она готова была рассказывать дальше, но тут дверь кабинета снова открылась, и блондинка, как мотылек, порхнула навстречу своему возлюбленному. Почему-то Ирина почувствовала за нее опасение: ведь мотыльки всегда безрассудно летят прямо на огонь. Впрочем, улыбка Алишера напоминала не яркое пламя, а скорее свет луны, дрожащий на темной воде неверными переливчатыми отблесками.

- Порядок, дэвушки. Нас просят недолго подождать.

- Все-таки сегодня будем лечить? – в упоении спрашивала блондинка.

- Конечно! Я договорился, чтобы врач не против. Давай пока сядем тут.

   Они сели на черный кожаный диван в глубине приемной, и Ирине не оставалось ничего другого, как оставаться на своем рабочем месте. Алишер договорился, «чтобы врач не против», а вот с ней никто ни о чем не договаривался. Ей придется бесплатно отрабатывать сверхурочное время – она не может уйти, когда в клинике находятся посетители.

   Но, как ни странно, это Ирину не огорчило. Если бы ее, как обычно, ждал дома Тимка, она бы стремилась скорее закончить работу, чтобы провести с сыночком остаток вечера. А так что? Придешь домой, увидишь Павла перед компьютером. Он даже не повернет головы на твой приход, не подойдет поздороваться, снять с тебя пальто. Ему и звонить бессмысленно – все равно что предупреждать о своем опоздании принтер, или системный блок, или еще какую-нибудь деталь компьютера. Как это сказала блондинка: «Скучно жить, если тобой никто не интересуется»…

   Но пусть будет так, тотчас поправила себя Ирина. Пусть лучше будет так, чем если бы у нее пропал сын. Она уже одарена выше головы тем, что не надо беспокоиться за Тимку. Ей хорошо выздоравливать от своего недавнего безразличия к жизни – вот и сейчас интересно наблюдать за теми двумя, сидящими на диване, наполовину скрытом вечерним полумраком… и будет интересно ехать в метро домой, загадывая про стоящих рядом  попутчиков, у кого из них какая личная жизнь. Смешно сказать, ей  интересно даже пройтись от своего рабочего места до туалета… На пять минут она оставит посетителей в приемной одних, за это время ничего не произойдет. В конце концов,  не может же человек свыше двенадцати часов сидеть, как пришитый, на месте.

    Клиника уже погрузилась в тишину, свет был притушен, а ковровая дорожка полностью поглощала звук шагов. Казалось, будто идешь не по знакомому зданию, а где-то в заколдованном замке. Вдоль коридора клубились  таинственные тени, а встреченный за поворотом вахтер в страхе отпрянул, не узнав Ирину, – он думал, на этом этаже уже никого нет.

   Очарованная такой сказочной атмосферой, Ирина возвращалась в свое отделение. Бесшумно повернув ручку двери, она случайно услышала разговор парочки на диване,  не заметившей ее возвращения.

- Ты это серьезно? – спрашивала блондинка.

- Очень серьезно, Валия. Самый серьезный разговор, клянусь Аллахом.

- Ну и в чем проблема? – лукаво протянула «Валия». – Ты хочешь сделать меня своей …м-м-м… какой по счету женой?

- Можно жена, тоже серьезный разговор. Но про жена я буду потом. Сейчас хочу про твоя работа…

- Про работу? – удивилась она. – А что такое? Чем тебе, милый, интересна моя работа?

- Дети – да? Юный ту-рис-ты?

- Ну да, у нас туристический клуб. Ходим с детьми в походы. А-а, – вдруг радостно заулыбалась она, как человек, наконец доискавшийся до смысла. – Я поняла, к чему ты, любимый, клонишь. Не хочешь, чтобы я работала, так? Наша старуха будет в шоке, если я ее брошу, но твое желание для меня закон!

- Нет, Валия. Бросить работу потом, сперва надо другое…

-  Что – другое? – вновь недоумевала блондинка.

   Он приготовился сказать ей что-то особо важное, даже слегка пригнулся к ее уху, но перед этим обвел своими глянцевито-черными глазами приемную. И, конечно же, увидел Ирину. После этого ему оставалось только рассеянно бросить два слова:

    -   После поговорим.

   В тишине стало слышно, как тихонько отщелкивают секунды висящие над головой часы. Напрасно Ирина старалась делать вид, что она сама по себе, а посетители – сами по себе; напрасно с безразличным выражением рылась в своих бумагах – разговор не возобновлялся. А тут как раз распахнулась дверь кабинета, выпуская предпоследнего пациента, и необычная пара проследовала на его место.

19

   Жизнь Людмилы Викторовны делилась надвое: когда она в школе и когда не в школе. Первая половина требовала от нее собранности, методичности и внимания, неукоснительного выполнения всех учительских правил. Она старательно сеяла «разумное, доброе, вечное». Дети, их родители и коллеги знали ее терпеливой, доброжелательной учительницей, с которой можно разумно решить любой вопрос.

   Вести уроки в школе – особая жизненная стезя. Иногда это даже приятно: например, за окном хлещет дождь, бегут торопливые прохожие, а в классе  светло и сухо, мел негромко шуршит о доску, внимательные детские рожицы обращены к тебе, ловят твои слова. Или одолеют не ахти приятные мысли о собственной судьбе, не знаешь, как быть; и так и так выходит неладно… А в школе – ведешь урок и все знаешь: это так, а это вот так. И все получается, концы сходятся с концами.

   Однако Людмила Викторовна была в курсе также и темных сторон учительской профессии. Хорошо провести урок иногда, под настроение. И совсем другое дело – заниматься с детьми изо дня в день, брать на себя все их проблемы и недостатки, личные и объективные, исправимые и неисправимые. Впрочем, последних не существует в природе – так, во всяком случае, должен считать настоящий учитель. Но эта позиция предусматривает полный отказ от собственных интересов и потребностей, от возможности отдохнуть или заняться чем-нибудь еще. Болен учитель или здоров, сбылись или не сбылись его личные надежды в жизни – изволь тянуть воз, без задержки, без передышки. А дашь себе расслабиться, возьмешь, например, бюллетень при зимнем ОРВИ, так выйдет себе дороже. Вернешься через неделю на свой пост – уже и дети поотвыкли от твоих требований, и учебный материал ими подзабыт, и сбился тот неуловимый ритм занятий, который позволяет учителю с классом действовать заодно… Изволь начинать все сначала!

   После школьного дня, заканчивавшегося где-то к семи часам, для Людмилы начинался вечер. Как правило, он был посвящен тому, чтобы технически обеспечить себе назавтра такой же день, как сегодня. По пути из школы она заходила в магазин, делала покупки, совсем немного – ведь обед и полдник ей обеспечен в школьной столовой. Дома занималась хозяйством: небольшая уборка, потом еще надо привести в порядок одежду, в которой пойдешь завтра в школу. Потом проверяла тетради, готовилась к завтрашним урокам – иногда это удавалось провернуть на рабочем месте, а иногда требовалось использовать домашний вечер. Справишься с делами, уже, глядишь, и глаза слипаются. И тут начинались вторая половина ее жизни: та, что не в школе...