Переселение, или По ту сторону дисплея

   Вот оно, юное бабушкино лицо. Глаза не только грустные, а еще как будто и удивленные: что, мол, со мной случилось, почему так несчастливо сложилась жизнь? Ведь я любила, а меня бросили. И потом еще это дерево, рухнувшее как раз в тот момент, когда мы с подружкой измеряли ширину делянки… Если бы не оно – будь спокоен, я дождалась бы твоего дедушку! Уж я бы сама его разыскала, коли он начисто про меня забыл…

- Искать трудно, – покачал головой Тимка.

- Когда любишь, найдешь, – беззвучно пообещали бабушкины губы.

- Значит, и я?..

- А то как же… И вот еще что: разыщи уж кстати и деда…

- Я его никогда не знал! – встрепенулся Тимка. –  И потом, сначала  мне надо найти папу!

- Одно с другим вяжется, – загадочно сообщила бабушка.

- Лучше скажи, что ты знаешь о папе?..

   Но она уже снова закаменела лицом, как до разговора, и выглядела теперь не больше чем фотографией. Тимка  опустил на уровень снимка иглу с хлебной насадкой. Ну надо же – тоже качается поперек!

  Теперь наступила очередь живых. Закусив губу, Тимка подвел свою удочку к общему семейному снимку и задержал возле маминого лица. Через секунду хлебный шарик подпрыгнул вверх-вниз, как «растут и ходят живые». Перемещая его к лицу бабули, а после к своей собственной счастливой физиономии, Тимка вновь и вновь убеждался – качается вверх-вниз!

   Потом он подумал, что сейчас ему понадобится все мужество, какое в нем только есть, и даже гораздо больше… Сбоку наплывало смеющееся папино лицо; стоит лишь сдвинуть нитку в сторону, и  все станет ясно… Но легко ли решиться на этот последний шаг?.. А вдруг хлеб покажет самое худшее?!

   За дверью послышались приближающиеся шаги бабули. Значит, теперь или никогда!.. Тимка закрылся свободной рукой, приставил к глазам растопыренную ладошку, из-под которой косил, как зайчонок, на свою иглу с хлебом...

    Вышло очень странно – хлебный катышек остановился вообще, не двигаясь ни в длину ни в ширину. Получалось, папа теперь не принадлежит ни живым ни мертвым. А ведь Тимка и прежде думал, что он в каком-то особом месте, где жизнь вообще течет иначе – то есть не настоящая жизнь, а что-то ее заменяющее… Значит, теперь надо в первую очередь разыскать это место!

    За спиной Тимки хлопнула дверь – вошла вернувшаяся от соседей бабуля.

- Карточки глядишь, милок? Смотри со стула не упади!.. – Она сняла  сапоги, которые опять чавкнули, размотала платок, повесила на крюк у входа телогрейку. – А я с матерью твоей говорила. Мать твоя уж и не знала, куда бежать…

- А папа? – настороженно спросил Тимка.

- С ним не говорила… Он трубку не брал.

   По тому, как бабуля поджала губы, стало ясно, что она теперь знает о папе не только с Тимкиных слов. Мама ей  все  рассказала. Но разве дело в этом…

- Ты, Тимошка, шибко-то не переживай, –  сказала бабуля. – Все со временем утрясется – перемелется, мука будет!

- Само собой перемелется? – подозрительно спросил он. – Ты-то веришь, что все кончится хорошо?

- А чего ж… – вздохнула бабуля.

   Ей было трудно врать, трудней, чем делать самую тяжелую работу.

-  Почему ты тогда не радуешься? – уличал Тимка.

-  А что мне, плясать, что ли… Есть хочешь? – поспешила она перевести разговор. – Сейчас соберу ужин… Батюшки мои – что ж это такое?!

   Только теперь ей на глаза попалась Тимкина удочка –  нитка с иглой, на которую был насажен хлебный мякиш. Тимка виновато потупился. Он думал, сейчас бабуля станет его ругать (несмотря ни на что, она могла дать хорошую выволочку), но над его опущенной, повинной, по ее выражению, головой, которую меч не сечет, не прозвучало ни звука. Когда удивленный Тимка поднял глаза, бабуля сидела у стола, бессильно свесив руки по обе стороны. Странно было видеть их ничем не занятыми, а саму бабулю – застывшей на месте, как будто придавленной тем, что делал без нее Тимка.

- Прости, ба. Я просто хотел узнать, жив ли папа…

- И дите в свою планиду втянул, – чуть слышно причитала она. – Теперь и дите невесть чем занимается!..

- Папа меня ни во что не втягивал, – запротестовал Тимка. – Мне просто  стало страшно: вдруг он… вдруг его уже…

- С чего ж тебе мысли такие в голову лезут?!

- Ну просто показалось…

- Если кажется, так крестись, – отрезала бабуля. – А ты наоборот – гадать полез!

- Я больше не буду, – заверил Тимка.

   Обычно она прощала не сразу, а тут протянула свои непривычно пустые ладони и обняла Тимкину голову, прижала ее к себе. Вот он – родной надежный запах молока и стирки, исходящий от ее передника! Тимка вдохнул его и затих. Минуту-другую сидели молча.

- Скажи, ба, – может так быть, чтобы человек находился нигде? То есть нигде не находился? – уточнил Тимка.

- Про батьку спрашиваешь?

- Хлебушек показал, что он не живой и не мертвый… То есть тьфу! – я сам так подумал…

- Ладно уж, не ври, – вздохнула бабуля. – Лгун змеей извивается, а правда стрелой летит… Значит, говоришь, не жив и не помер?

- А так бывает? – тихо и настойчиво продолжал допытываться Тимка. – Это, конечно, лучше, чем если умер… Но все-таки это страшно!

     Бабушке тоже было страшно. Мало ль чего творится на свете – и впрямь человек может пропасть не только телом, но и душой. Старые люди знали примеры, передаваемые из уст в уста, от стариков к молодым. Когда-то у них в деревне нерадивая мать обругала своего младенчика: «Чтоб тебя черти взяли!» – и вслед за этим вместо ребенка нашла в колыбельке деревянную чурку. И слышала, что младенчик ее где-то рядом плачет, а обрести не могла: черти впрямь взяли его себе. А еще прежде жил в округе старик, умевший вынимать из человека нутро и вставлять новое: придешь к нему такой, уйдешь сякой. На обмен соглашались в основном пьяницы, кого баба силком приволочет либо на коленках упросит. Чтобы, значит, с новой душой к вину уже не тянулся. И верно, бросал человек пить, в сам-деле бросал. Да только потом хуже того выходило: иного в петле найдут, иной разбойником станет с тоски по своей прежней душе. Дело давнее, а быльем не поросло: сказывают, сейчас среди людей еще больше такого-всякого. И заговаривают, и ворожат, и – слово такое странное – кодируют. Совсем как тот старик. Вот, может, и из Павла нутро забрали, одну оболочку оставили. Не зря дите чувствует…

   -  Значит, правда… – грустно подытожил Тимка повисшее в комнате молчание.

   По привычке он все еще ждал, что бабуля его утешит, но она совсем не умела обманывать. Ну что ж, хорошо уже то, что они поняли друг друга – Тимке теперь есть с кем поговорить о своей беде. А папу он все равно найдет…

15

   Кураторы полукругом стояли напротив Павла, буравя его угрожающими взглядами. Для пущего устрашенья они облеклись в белые халаты, словно врачи, приготовившиеся к операции. В руках старшего куратора были внушительных размеров щипцы, которыми впору ворочать дрова в камине.

- Итак, босс,  ваше последнее слово. Если вы не согласны остаться с нами  и  потом уйти как положено, мы должны приступить к изъятию вашей клетки.

- Да уж приступайте, – махнул рукой Павел. – Куда мне положить голову?

- Почему именно голову? – удивился говоривший.

- Но ведь вам нужен головной мозг?

- Почему мозг?.. Неужели вы думаете, что у нас тут дефицит интеллекта? – говоря так, куратор выглядел шокированным. – Правда, я сам сказал про копию мозговой клетки, но допустил при этом аллегорию…

-  Какую?

- Почему-то принято думать, что человеческим поведением управляет мозг. Но на самом деле это не  так…

- А что же тогда управляет человеческим поведением?

   Павлу это было совершенно неинтересно, но, в целях экономии времени, он решил задавать именно те вопросы, которых от него ждали.

- Импульсы! Они находятся на грани сознания и подсознания: рождаются в подсознании, а затем подвергаются осознанной человеческой оценке. В экстремальной ситуации поведение человек определяет не то, как он мыслит, а то, что в нем есть.