Дневники св. Николая Японского. Том III

2/14 мая 1897. Пятница.

О. Николай Сакураи, из Немуро, пишет: просит тридцать ен на дорогу домой отставленному за зазорное поведение катихизатору Симону Тоокайрину. За долгую службу Симона я сам же предложил дать ему дорожные домой, но я не думал, что понадобится так много. Оказывается, с ним там мать и сестра, и, кроме того, долги у него есть. Двадцать ен я послал; больше — было бы точно награждать его при отставке, тогда как сия — изгнание его из службы за дурное поведение. Пишет о. Николай еще, что муж женщины, с которой грешил Симон, хотел развестись с нею, но что упрошен и убежден был простить ее.

3/15 мая 1897. Суббота.

О. Мии пишет ко мне более ясно об Иоанне Инаба: спознался с вдовою–христианкою и ушел к ней жить. По–видимому, он опять хотел вернуться в церковный дом, но дом уже заперт христианами, которые ждут о. Семена рассмотреть поведение катихизатора. О. Семен в сопровождении одного из своих кёотских катихизаторов отправится туда и посетит этого катихизатора в Миядзу. Я послал ему дорожные на сие и заказал строго беречь дальнейшего катихизатора от подобного падения. Неженатые пусть женятся, чтобы избежать опасности от сношений с женщинами, от которых у нас больше всего гибнет катихизаторов.

4/16 мая 1897. Воскресенье.

Павел Ямада принес составленную им компиляцию из аглицких книг о христианстве; но до того она испещрена английскими, латинскими, греческими и всякими другими буквами для начертания имен, текстов и подобного, что я решительно отказался отдать ее в печать, если он не выметет этот сор из книги, из–за которого книгу никто не стал бы читать. Он расплакался, рассердился и ушел. Неисправимое обезьянство у сего юного знатока аглицкого языка! Еще когда был в Катихизаторской школе и подавал сочинения, вечно испещренные иностранными вставками, и я вразумлял его бросить сию замашку. До сих пор то же и еще хуже, чем прежде:

— Японского языка, — говорит, — не достаточно для выражения тех мыслей, которые нужно сказать.

Это языка–то сорокамиллионного народа мало Павлу Ямада выразить его аглицкие бредни? Язык этот достаточен нам с Павлом Накаем переводить Священное Писание (хотя иногда и не без труда, употребляя вместо одного два, три слова для выражения понятия, — однако же совершенно по–японски и чистейшим японским языком); достаточен он великому народу, очень развитому, выражать все и обо всем, — а Павлу Ямада мало!..

5/17 мая 1897. Понедельник.

О. Павел Савабе из Кокура пишет, что его с радостию встретили христиане; из Модзи, Симоносеки и других мест там рассеянные христиане стеклись в Кокура к нему; для Церкви, по его словам, — светлая будущность, «только служащие Церкви должны быть деятельны». Стало быть, служащих там деятельными не нашел он. Из христиан особенно хвалит в Кокура Мацуи и просит послать ему от меня похвальное письмо и икону в благословение; черновое письмо даже написал о. Павел; пошлем, — нечего делать, хоть и не в моем духе награждать за благочестие; икону нашел я очень порядочную: Спаситель в терновом венце, в серебряной отделке, — икона старая, но поновленная, жертвованная кем–то в России. Мацуи она особенно прилична, ибо он — большой страдалец от связывающего его члены ревматизма. Письмо будет написано Оогоем и с большой печатью, — торжественней уж и нельзя! Хвалится за усердие к Церкви и за то, что принимал и питал приходивших на свидание с о. Савабе христиан. — Другую икону просит о. Савабе послать Илье Миясита, в Нагоя; черновое письмо тоже приложил (как будто мы с Нумабе не можем восхвалить!); нашел и этому икону: в золоченной старинной ризе Божией Матери, с жемчужным венчиком, — тоже старинную, но поновленную; пожертвование рабы Божией Софии, в Москве, как значится на желтой новой подкладке. Хвалится сей Илья тоже за усердие к Церкви и за пожертвования для нее. (Просил Илья, чтобы о. Павел на обратном пути из Киусиу посетил Нагоя: inde amor!).

Пишет о. Павел Савабе, что «ноодзуй–во сибору» (выжимает мозг) в размышлениях и советах о Церкви. И ладно! Авось, хоть малость Церкви пользы перепадет! Жаль только, что «ноодзуй» устарел; прежде бы хвалиться за это…

6/18 мая 1897. Вторник.

Утром Иоанн Кавамото приходит:

— Ученики волнуются, в столовой тарелки перебили.

— Из–за чего?

— «Пищей недовольны».

— В чем недовольство?

Ответить не смог, и потому я велел ему ясно узнать все и сказать мне.

После спрашиваю Никанора, заведующего столом учеников: «Какую посуду побили и почему?». Он и не знает — впервой от меня слышит.

Оказалось потом, что самые малые ученики: Пимен Усуи (которого я еще на руках ношу), Акила Кадзима, Лот Ицикава, Петр Уцида нашалили в столовой, побросав маленькие тарелочки, что с сахаром ставятся, в чайники с кипятком, а четыре унесли и разбили, — «старые–де, не годятся к употреблению». Я объявил им в наказание за это, что они лишаются каждый летнего халата, которые я намерен был справить им. Но так как, по словам Кавамото, старшие на днях говорили ему, что «рис иногда подается холодный, посуда иногда не чиста, порции мяса слишком малы», то в столовую позван был Никанор и сделан ему выговор; в то же время подтверждено всем, чтобы тотчас же заявляли мне налицо всякую неисправность, что «пища учеников должна быть свежею, чисто приготовлена, горячая», — всякое нарушение сего поварами будет строго взыскано с них; порции всего должны быть надлежащими; если вновь повторится жалоба на умаление порций, то из учеников будут назначаемы очередные для приема мяса и распределения его, что составит позор Никанора и его помощников, и так далее.

Утром кончено исправление Евангелия Луки; вечером начато исправление Евангелия от Иоанна.

После вечерней молитвы приходил профессор Петр Исигаме просить жалованья за сей месяц: «нужно для отсылки домой в уплату долга» (впервой о нем слышу); потом еще у него «живет брат жены», учащийся где–то (но отец — чиновник, может сам содержать его); потом еще в доме приживалка; потом еще нужно разъезжать на дзинрикися (на которой я встретил его сегодня, возвращаясь из Посольства с служения Царского молебна); где же тут достать жалованья в тридцать ен в месяц! А оно высшее из получаемых в Церкви. И больше не дастся! Пусть Японская Церковь сама найдет средства. Русская больше не даст!

7/19 мая 1897. Среда.

О. Игнатий Мукояма описывает внезапную кончину и погребение катихизатора Павла Окамура. Пришедши в Фукуяма, он остановился в гостинице и отправился в баню; вымывшись стал причесываться, и в это время внезапно упал и помер. Не без труда разыскали, где он остановился; а там уже полиция по письмам к нему из Миссии и от жены узнала, кто он, и дала телеграммы сюда и в Оосака. По телеграмме отсюда о. Игнатий тотчас же отправился из Окаяма в Фукуяма и уже застал там жену Окамура и катихизатора из Сеноо Василия Хирои; скоро получены были из Миссии и деньги на погребение, двадцать ен. Полиция и местные чиновники оказали все участие, и погребение совершено было благополучно. Чрез это несчастное событие о. Игнатий завязал много знакомств с чиновниками; оказался также очень добрым человеком хозяин гостиницы, где остановился Окамура; и надеется о. Игнатий, что могила Павла Окамура послужит первым камнем Церкви, которую воздвигнет там Господь. Я думаю то же.

Должно быть, скоро и другой катихизатор оставит Миссии свою большую семью: Василий Хориу — в больнице, в Сендае. О. Петр Сасагава просит помощи ему на лечение. Написано, что по десять ен будет посылаться ежемесячно, пока он лежит в госпитале, на уплату за лечение; если недостанет, остальное может быть из его катихизаторского содержания (девятнадцать ен, ибо он — из самых старших) и от христиан в Наканиеда, которые, по–видимому, его очень любят. За май десять ен тотчас же и послано.