Дневники св. Николая Японского. Том III

О. Андрей Метоки вернулся из своей первой поездки по Церквам и вел длинный рассказ о ней. Интересного мало. Крещения ни одного не совершил. Когда он еще говорил, явился редкий гость: наша духовная особа, — Пекинский архимандрит о. Амфилохий, начальник тамошней Духовной Миссии, — пожертвовавший сюда три года назад отличное священническое облачение. Возвращается в Россию по сдаче своего поста архимандриту Иннокентию, бывшему настоятелю Покровского монастыря в Москве, а прежде ректору Санкт–Петербургской Духовной Семинарии, о котором мне о. Сергий Страгородский писал, хваля заведенные им порядки в Семинарии и прочее. По рассказам о. Амфилохия, — крайний идеалист, — собирается основать общежитие из миссионеров в Пекине без жалованья и прочее.

Двенадцать Евангелий читали отцы Павел Сато, Роман Циба и Феодор Мидзуно. Пение очень хорошее. Служба в полном порядке. Только жаль, что из города христиан почти ни единого. — О. Амфилохий остался ночевать в Миссии; Никанор угостил его постным ужином, после которого мы проговорили с ним до половины одиннадцатого часа. Печальный рассказ о Пекинской Духовной Миссии. Ничего там нет! «Человек 450–500 христиан», потомков албазинцев, живущих подачками от Миссии, по старым преданиям, — В деревне Дун–динь–ан, обращенной о. Исаиею, теперь человек шестьдесят христиан еще есть, но они, по словам самого же о. Амфилохия, совсем заброшены Миссией; раз или два наведывается к ним миссионер, но даже и не исповедует, и не приобщает, — «не может–де говорить по–китайски». Католическая Миссия, видя это стадо без пастыря, обратилась к нашей с прямым предложением: «Если вы не хотите позаботиться о них, то мы позаботимся». Но о. Амфилохий не согласился: отправился к нашему посланнику, тот к французскому, и сей запретил Католической Миссии касаться Дун–динь–анцев; так они и до сих пор остаются заброшенными. О. Митрофан назначен был жить у них, — для того, кажется, и иереем поставлен был здесь, в Японии, — но не захотел, — куда–де в такой деревне! И пребывает ныне, кажется (sic), в умопомешательстве.

11/23 апреля 1897. Великий Пяток.

Утром показал о. Амфилохию Миссию. На все — «слава Богу», на иное — «я бы не так». Пред Часами он отправился в Иокохаму, ибо сегодня пароход снимется в Америку.

В девять часов начались Часы, в три Вечерня с выносом плащаницы; был поверенный в делах Шпейер со всем семейством в храме; в шесть — Утреня, после которой плащаница обнесена вокруг Собора. Были — полковник Василий Васильевич Иванов и его жена; японских христиан было также много. Погода, кстати, хорошая. Немало японцев приходит из провинциальных Церквей на наш праздник. Из Касивакубо мать семинариста Петра Мори с одним христианином пришла, говорит: «Христиане положили в каждую Пасху отправлять сюда на праздник двоих на церковный счет»; ныне жребий выпал им двоим; из Такасимидзу явился один староста церковный, говорит, — положено у них на каждое Рождество и Пасху отправлять сюда, в Хонквай, по одному; ныне его очередь; из Дзюумондзи пришло десять на праздник: шесть христиан, четверо слушателей, — все почтенные, по виду, мужички́ и мужи́чки; есть и из других мест. Сказал поэтому я сегодня здешним старостам, чтобы они назначили людей принимать сих провинциальных гостей и заботиться о них; прежде всего надо позаботиться найти им помещение — в гостинице, или на квартире; платить, конечно, они должны сами, — к этому, вероятно, всякий приходящий приготовлен; но где приютиться? Давеча все десять человек из Дзюумондзи пришли прямо сюда и долго здесь были, довольствуясь чаем, который я, пробегая мимо и все видя их, велел давать им, тогда как они, конечно, нуждались в обеде, который откуда здесь взять? Из Касивакубо, из Такасимидзу также прямо пришли сюда. — Потом, во время службы нужно наставить их купить свечки, стать там–то; в Пасхальную ночь позаботиться и о их помещении в Церкви (иначе, в толкотне, могут остаться и вне), и о их комнате для отдыха и разговления; яйца и кулич будут приготовлены от Миссии, но нужно, чтобы они достигли своего назначения. Словом, быть добрыми, приветливыми хозяевами и сделать, чтобы гости расходились по своим Церквам порадованные, утешенные и с добрыми, одушевляющими рассказами о Празднике в Хонквай. Старосты обещались послужить сему.

В Женскую школу нашу все больше и больше просятся: больше двадцати прошений, удовлетворить которые нельзя, ибо школа переполнена, а сегодня еще от Такакура из Хитоёси бонза приходил, говорит:

— Завел школу из сорока учеников, но содержать нечем; собираю пожертвования, — помогите.

— Да ведь и здесь тоже школа на пожертвования содержится, так что с тою же просьбою и мы можем обратиться к вам, — отвечал я и под сим предлогом отказал. —

Вот и плоды трудов устроителя Парламента религий (в Чикаго, три года назад), Reverend Barrows’a: мы, христиане, будем помогать буддийским бонзам точить оружие против христианства. A Barrows, кстати, ныне ораторствует здесь. В Великую среду и я приглашен был на его лекцию, на которой–де соберутся представители разных учений и сект; еще бы, бросить мне Литургию и пойти слушать гнилую болтовню! В протестантстве христианская любовь выродилась в такое явление: вместо того, чтобы тащить людей из болота, из любви сами лезут в болото, утверждая несчастных в мысли, что там им и быть должно.

12/24 апреля 1897. Великая Суббота.

В девять часов Литургия, потом день хлопот по приготовлению к празднику: уборка Собора, чистка дома, свидание с приходящими из провинций христианами и подобное.

13/25 апреля 1897.

Светлое Христово Воскресенье.

С двенадцати часов ночи, по уставу, начало Пасхальной службы.

Крестный ход вокруг Собора очень чинный и вполне благополучный; погода вполне благоприятствовала, но потом начался дождь, под который и из Церкви выходили. Кончилось все богослужение в три часа и пятнадцать минут. Пели очень стройно. Но Обедню пропели Василия Великого, хотя мы читали молитвы по Златоусту.

— Отчего пели растяжным напевом Василия Великого? — спрашиваю потом регента Иннокентия Кису.

— Думали, что Обедня Василия Великого, — отвечает.

Так–то еще молодо здесь все и неопытно. Впрочем, так как Кису почти уже совсем не разнит, то есть научился исправлять свой хор, когда заразнят, то я объявил ему прибавку жалованья в пять ен, то есть будет получать отныне двадцать ен в месяц и от меня частно пять ен. Стоит! Учит хор очень хорошо; образование в Капелле помогает.

Из русских были в Церкви: полковник Василий Васильевич Иванов с женой, стояли на хорах, секретарь посольства Сомов и студент Казаков, и домашние от посланника. Японцев было больше, чем в прежние годы. Иванов говорил, что, сколько видно было с хор, он насчитал до полуторы тысячи.

Разговлялись у меня Василий Васильевич с женой и сорок пять японцев, то есть все главные служащие Церкви, в том числе некоторые профессоры Семинарии с их семействами. Младшим служащим, по–прошлогоднему, роздано на разговление по одной ене в конвертах. Я, освятив все куличи и яйца, зашел на минуту к моим гостям и потом отправился христосоваться: почти тысяча яиц роздана. С шестого часа начали приходить с поздравлениями школы: сначала Женская, потом Семинария и так далее; дано по десять сен, а учительницам, начиная с Анны, по одной ене непоющим, и по шестьдесят сен поющим, имеющим получить еще завтра; учительницы также разговлялись у меня.

Беспрерывный приход поздравителей; отдохнуть не удалось. В одиннадцать часов отправился с крестом к русским: к Ивановым в Imperial Hotel, к посланнику и всем в Посольстве; у всех пропето было христо–славленье, — мною же и за причетника; позавтракал у посланника, согласно вчерашнему приглашению от Анны Эрастовны. Дома у себя — русские гости–поздравители — из Посольства и с военного судна. В пять часов вечерня, на которой также были Ивановы, зашедшие потом ко мне и пожертвовавшие сто ен на Церковь, двадцать пять ен певчим, пять ен моему слуге Никанору, подарившие куклу Кате Накае (Маленды дочери) и увлекшие меня к себе на обед; вернулся от них в двенадцать часов. Что за милые они люди! Что за теплые души!