Боевой 19-й

Устину нравилась горячность Зиновея, его убежденность. Но вступал Семен и спокойно разбивал Зиновея самыми простыми доводами. Семен был прав. Но он ничего не предлагал, а только отрицал то, о чем говорил увлеченный, мечтательный Зиновей.

— Ну вот, послушай ты меня еще, — настаивал Зиновей. — Была, скажем, щетининская экономия и был там помещик Щетинин. От экономии можно было жить, всему селу безбедно, ежели заместо помещика, какого смахнули, стал, допустим, ты или Устин, а мы начали бы работать на той экономии всем селом. Лучше было бы так или хуже? Вот я об чем.

— Да это-то понятно, Зиновей, — соглашался Семен.— Тогда бы мы новую экономию поставили, да такую, какой не снилось Щетинину. А вот как и чего делать нонче, завтра? Ты мне сулишь журавля в небе, а я хочу синицу в руки. Ведь этой самой экономии и помину нету. Ее еще в семнадцатом году растащили,

— Ну скажи же ты хоть слово! — обратился Зино-вей к молчавшему Устину.

Устин распахнул шинель и, подсаживаясь к столу, сказал:

— Послушал я людей, послушал я и вас. Мужики и бабы тревожатся, спрашивают, чего делать, а я тоже не знаю, что оказать. Ну, а думать думаю. Может, и не так...

— Так или не так, выкладывай, — ответил Зиновей.

— Посчитаем зараз, у кого какая сила и кто чего имеет, а тогда я скажу.

— Ну что ж, давай, — без всякого воодушевления согласился Семен. Видимо, он уже устал от спора с Зиновеем.

— С кого начнем?

— Давай хоть с того порядка, с хаты Клима Петру-шева, что-ли?

— Хата у Любахи Петрушевой заваленная, можно сказать, ни кола, ни двора, полно ребятишек...

— Дальше?

— Ну, Наташа Пашкова, та с лошадью. Раз. Я —■ это двое. У Арины Груздевой лошадь. Вот тебе трое, У тебя, — обратился он к Зиновею, — еще в ту пору казаки лошадь свели, так? У Федота Тычкова — л о-шадь. Это уже четыре. У Акима Тычкова — бычок, У Спиридона мерин до того отощал, что его хоть самого волоки.

Семен ногтем чертил на столе палочки, переходя от одного двора к другому.

— Десять, — подытожил Устин.

— Погоди, еще найдем.

— Будет, — решительно остановил его Устин. —• Это те, на каких весь расчет.

— Ну-ну? ..

— Если в одном хозяйстве да такую силу иметь, то можно начинать смело. Вот я и думаю. Собраться нам всем, каких мы насчитали, в одно товарищество.

запахать, заскородить, посеять, — словом, всем налег-нуть на землю разом, вот тогда и дело будет.

Зиновей, затаив дыхание, смотрел на Семена и следил, какое впечатление произвела на него эта удивительно простая мысль Устина.

— А вот теперь скажи мне, Семен, сам-то ты пойдешь на такое дело? — не спуская глаз с Семена, спросил Устин.

Семен грудью навалился на стол и крепко зажал в кулаке подбородок.

— Тоже не так?

Семен нетерпеливо замахал культей.

— Постой, постой! Не об этом я... А ну, давай-ка сызнова. Значит я, Арина, Натаха, Тычков... — и он, еще глубже вонзая ноготь в стол, ставил палочки. — Ах ты, голова... Дело! Дело-то какое... — И вдруг, словно ужаленный, вскочил и заорал: — А у Мокея лошади или не лошади? А у Модеста...

— Не дадут, дьяволы, — усомнился Зиновей.

— Не дадут добром, возьмем силком, — ответил Устин.

— Али мы не власть? — заметил Семен и, засунув руки в карманы, заходил по горнице. Он загорелся желанием сейчас же приняться за осуществление идеи, поданной Устином. Ему казалось, что все настолько ясно и просто, что крестьяне без колебания примут это предложение.

В сельсовете он велел объявить о собрании актива и ушел домой. Однако, когда он сказал жене о том, что они решили работать вместе, она спросила:

— Это что же — мы на своей лошади бесплатно будем людям землю пахать? Больно нужно! — И она с такой злостью громыхнула сковородкой, ^что Семен опешил.

— Стало быть, деньги с них брать?

— Ну, а как же! — удивилась Анна. — Не деньгами, так хлебом. Где это видано, чтобы свое добро отдавать, да еще на людей работать.. Пусть каждый всяк себе работает.

— Что же ты с Любахи возьмешь? — возмутился он.

— Не с Любахи, так с других. Вон Устин Люба-хе... — она хотела что-то сказать, но Семен так на нее глянул, что она осеклась и замолчала.

Перед собранием Семен зашел к Федоту Тычкову. Тот внимательно выслушал Семена и покачал головой.

— Ох, навряд что выйдет. Да ты не гляди на меня чертом. Вот поверь моему слову, передерутся бабы. Они корчажку битую из рук своих не выпустят, не то что плужок там или борону.

— Стало быть, не согласен ты?

— Я-то? Не то что не согласен, попробовать можно, конечно. А только, как бы это тебе сказать... подумать надо, Семен. Ну, а как же ты хотел?

Весть о совместной обработке земли облетела все село. Толковали по-разному, относились к затее с недоверием. Некоторые видели в этом какой-то хитрый ход Устина. Но когда узнали, что Устин отдал Петру-шевой хату, призадумались.

С какой же это милости вдруг взять да отдать. Чудно. Может быть, продал, но ведь Петрушева так бедна, что у нее не только денег, но и картошки уже давно нет.

Когда Устин пришел с Натальей в сельский совет, там было уже человек десять. Разговаривали вполголоса, осторожно, намеками. Семен сидел рядом с Зино-веем хмурый, злой. Увидев Устина, закивал головой:

— Подсаживайся сюда.

Скоро пришел Аким Тычков. За ним приковылял хромой Спиридон, прибежала Любовь Петрушева и робко остановилась у двери, глядя на всех просветленными глазами.

— А вот и я заявилась, — здороваясь со всеми, заговорила Арина. — Любаха, а ты чего двери подперла, иди сюда на скамью.

— Посторонитесь, дайте человеку пройти, — сказал Семен, увидев Федота Тычкова.

— Глядите, Модест пошел, да ши-ибко, шибко,— засмеялась Арина, протирая стекло концом платка.

— А ты покличь его на собрание, — пошутил Федот.

— Ай правду говоришь? — не оборачиваясь, спросила Арина и постучала в окно.

— Ну его к черту, — махнул культей Семен.

Устин пытался уловить, о чем беседовали собравшиеся и чего они не скажут на собрании. Конечно, такие, как Петрушева и Спиридон, примут предложение с радостью. Деваться им с их маломощным хозяйством некуда. А вот такие, как Федот Тычков, могут уклониться или скажут, что они еще подумают, посоветуются. Да и в самом деле, торопиться им нечего. Чем он может их заинтересовать? Размышляя таким образом, Устин чувствовал, что у него очень мало доводов для убеждения. Остается только сила примера и желание помочь маломощным.

— Э-эх, кума, — вдруг нарочито громко обращаясь к Арине, заговорил Федот,—тот голодный год мне очень памятен. Скотины у нас не было, так мы бывало с отцом впряжемся в соху и таскаем ее. Бороздку кончишь, а в глаза будто ночь глядит, темно и тошно, дух выскакивает. Вот как он, хлебушек-то, доставался.

Петрушева сочувственно вздохнула.

— Ну, а как нам, бабам, теперь быть, какие остались без мужиков, пропадом пропадать?

— Пропасть не дадим, уж чего-нибудь да придумаем, — успокаивал Тычков, разглаживая бороду.

Анна Быкова резко махнула рукой и сокрушеннр сказала:

— Да уж надумали и незнамо чего. Любаха, правда, что Устин тебе хату отказал?

— Ох и люди же! — простонала Петрушева. — Я тебе, Нюрка, последнюю корову отказала бы, кабы мой мужик живой вернулся.

— Тихо, товарищи, — сказал Семен и гневно глянул в сторону жены. — Давай, Устин, рассказывай.

Устин поднялся и торжественно объявил:

— Мы, стало быть, Семен Быков, Зиновей Блинов и я, решили работать в супряге. Так что ли? — обратился ом к Семену и Зиновею.